Джен мне сказал, что ему известна моя причастность к германской разведке и мои связи по разведывательной деятельности с Вилли, как он называл Шталь-Готфрид, и что в связи с арестом последнего, мне связь необходимо поддерживать с ним. Одновременно он поставил передо мной вопрос о предоставлении ему некоторых сведений о перевозках и работе железных дорог…
В начале 1939 года Джен позвонил мне и назначил встречу около главного телеграфа на улице Горького. При встрече он спросил, как мои успехи, сделала ли я что-либо. Я ответила, что не успела и не имела возможности познакомиться с лицами, работающими в НКПС(е) и имеющими причастность к перевозкам.
Джен высказал свое недовольство и потребовал, чтобы я нашла пути для получения сведений о перевозках по железнодорожному транспорту материалов оборонного значения, воинских частей и соединений. Одновременно сказал, что он живет недалеко, в г. Львове, и будет в Москве скоро. Чтобы эти данные при следующих встречах мною уже могли приобретаться. Я дала согласие, и мы разошлись.
В конце 1939 года Джен позвонил мне, и я разрешила ему зайти ко мне на квартиру. В беседе сообщила ему, что ко мне приезжала родственница Гаупт, которая работает в Управлении железной дороги имени Кагановича, и в беседе со мной она дала согласие сообщать мне те данные, которые станут ей известны о перевозках через железную дорогу имени Кагановича. Одновременно рассказала о двигающихся через дорогу литерных грузах в адрес оборонных заводов химической промышленности.
В 1940 году я Джена не встречала, а в 1941 году перед самой войной он пришел ко мне на квартиру и спросил, что у меня для него есть. Причем, перед ним ко мне приезжала Гаупт и привезла данные о том, что через дорогу имени Кагановича в западном направлении участились случаи прохода воинских эшелонов…
Но тут в июне месяце 1941 года для меня совершенно неожиданно началась война, и я его больше не встречала и не знаю, где его застала война. Возможно, он в Москве появлялся и во время войны, но так как я из той квартиры, где жила, выезжала, поэтому, возможно, он меня найти не мог»[549].
На редкость неправдоподобные показания.
В ноябре 1942-го лейтенант госбезопасности Кузнецов в одном из следственных документов написал: «Установлено, что в 1934 году Максимова связалась по поручению агента германской разведки, прибывшего из-за границы, со Шталем и собирала материалы о полит. настроениях трудящихся СССР провокационного характера»[550].
В это самое время «агент германской разведки» Рихард Зорге давал показания японскому суду.
2 ноября 1942 года «проходившая по делу № 197 обвиняемая Гаупт Е.Л., находясь под стражей», умерла. «… По заключению дежурного надзирателя, следственно-заключенная Гаупт Елена Леонидовна совершила акт самоубийства через повешение в 13 час. 10 минут московского времени, во время раздачи обеда заключенным»[551].
«Успешное» расследование свердловских следователей было внезапно прервано указанием «дело № 197 вместе с арестованной» направить в Москву.
Из постановления об этапировании Максимовой Е.А. от 17.11.1942 г.:
«Телеграфным распоряжением НКВД СССР от 7/11-42 г. за № 14373 следственно арестованная Максимова Е. А. подлежит этапированию в г. Москву, с дальнейшим перечислением ТУ НКВД СССР. Заместителем наркома, комиссаром госбезопасности 3 ранга тов. Кобуловым дано указание для дальнейшего ведения следствия дело № 197 вместе с арестованной направить в распоряжение Транспортного управления НКВД СССР»[552].
Связано ли данное распоряжение с самоубийством Гаупт, сказать трудно. Не исключено, что в Москве сочли, что подобное «серьезное дело» не следует доверять провинциалам. А может, причиной была фигура «немецкого агента» Рихарда Зорге.
26-го ноября Максимова поступила во внутреннюю тюрьму НКВД. Следственное дело по обвинению Максимовой Е.А. по статье 58-1а и 58–11 УК РСФСР приняла к своему производству Лубянка.
Из протокола допроса от 22 декабря 1942 года:
«ВОПРОС. До какого времени Вы были связаны с Дженом?
ОТВЕТ. С Дженом я была связана до начала июня 1941 года.
ВОПРОС. Вы не путаете даты встреч с Дженом?
ОТВЕТ. Нет, не путаю, так как с Дженом я встречалась не более пяти раз. Причем дату последней встречи забыть или спутать никак не могла, так как эта встреча произошла незадолго до нападения фашистской Германии на Советский Союз».
Запрашивается справка на Джена и выясняется следующее:
«Джен, бывший работник Разведупра, арестован в 1937 году по обвинению в шпионской работе. Виновным себя признал и на судебном заседании Военной коллегии Верховного Суда СССР свои показания подтвердил. Осужден к высшей мере наказания. Приговор приведен в исполнение 21 сентября 1937 года. По показаниям Джена Максимова, Зорге и Шталь-Готфрид не проходят»[553].
Из протокола допроса от 29 января 1943 года:
«ВОПРОС. До какого времени Вы поддерживали шпионскую связь с Дженом?
ОТВЕТ. По шпионской работе я была связана с Дженом до июня 1941 года…
ВОПРОС. Вы твердо помните обстоятельства ваших встреч с Дженом?
ОТВЕТ. Да, твердо.
ВОПРОС. Джена Вы хорошо запомнили?
ОТВЕТ. Да, хорошо.
ВОПРОС. Могли бы Вы опознать его по фотокарточке, если бы мы Вам ее предъявили?
ОТВЕТ. Да»[554].
На предъявленных фотографиях Екатерина Максимова Джена не опознала.
Из протокола допроса от 8 февраля 1943 года:
«ВОПРОС. На допросе 29 января 1943 года Вы подтвердили все ранее данные показания о своей шпионской работе по заданию иностранной разведки. После подписания этого протокола Вы сделали устное заявление об отказе от этих показаний. Чем Вы мотивируете свой отказ?
ОТВЕТ. В течение всего времени я на допросах давала вымышленные показания о своей якобы шпионской работе. Затем, решив рассказать только правду, я от своих ложных показаний решила отказаться, с чем и сделала устное заявление.
ВОПРОС. Если поверить Вашему заявлению, то по каким соображениям Вы стали давать на следствии ложные показания?
ОТВЕТ. Я раньше не видела никакого выхода из своего положения.
ВОПРОС. Какой же выход у Вас появился 29 января, когда Вы сочли возможным пойти на отказ от собственных показаний?
ОТВЕТ. Мысль об отказе от вымышленных показаний у меня возникла и раньше, но я не решалась об этом заявлять, предвидя, что следствие отнесется к моим словам с недоверием. Вместе с тем я стала понимать, что, став на путь дачи вымышленных показаний, я оказалась не в состоянии изобразить имевшие якобы место факты своей шпионской работы так, как они смогут быть в жизни. В силу этого мои показания выглядят неправдоподобно. Идти по линии вымысла дальше по моим соображениям значило бы завести следствие в тупик. Оставаться дальше в таком ложном положении я была не в силах и решила, независимо от ответственности, рассказать следствию правду.
ВОПРОС. Вы не ответили на вопрос о причинах, которые Вас толкнули на дачу ложных показаний?
ОТВЕТ. На меня произвел большое впечатление сам факт ареста. Длительное время я отрицала свою виновность, но на следствии мне все время настойчиво выражали недоверие, ссылаясь на то, что в органах НКВД имеются неопровержимые улики, свидетельствующие о моей шпионской работе. Со своей стороны я никаких опровержений этим доводам привести не могла, поэтому, чувствуя безвыходность положения, решила пойти на “признание” и стала давать вымышленные показания.
В течение всего времени на следствии с меня требовали говорить только правду, и никаких побуждений со стороны следствия к даче ложных показаний не было. Таким образом, во всей путанице, внесенной в следствие по моему делу, виновата я сама.
ВОПРОС. Вы отдавали себе отчет в том, какие последствия несет дача ложных показаний?
ОТВЕТ. Да, отдавала.
ВОПРОС. Почему же вы все-таки стали на путь дачи ложных показаний?
ОТВЕТ. Я считала, что для меня жизнь уже кончена, поэтому мне было безразлично, какие давать показания, лишь бы закончилось быстрее следствие.
ВОПРОС. Кого из лиц, якобы причастных к вашей шпионской работе, Вы назвали?
ОТВЕТ. Я в своих показаниях назвала Шталя, как человека, завербовавшего меня для шпионской работы, а затем указала, что Джен, связавшись со мной по шпионской работе в 1938 году, поддерживал эту связь до 1941 года включительно. Затем я показала, что мной в 1938 году для выполнения разведывательных заданий по сбору шпионских сведений о работе железнодорожного транспорта была привлечена проживающая в Свердловске моя родственница Гаупт Елена Леонидовна.
Показания в отношении Гаупт я дала после того как на следствии мне были предъявлены протоколы допроса Гаупт, в которых она ссылалась на меня как на вербовщицу. В своих показаниях я вербовку Гаупт изобразила неправдоподобно. Мной было сказано, что я просила Гаупт дать мне некоторые сведения о работе железной дороги для одного из моих знакомых научных работников. Но о том, что эти сведения предназначены для иностранной разведки, не говорила. Таким образом, если бы такой факт и был в действительности, Гаупт не могла бы догадаться о том, что она работает на иностранную разведку, и, следовательно, не могла дать показаний о том, что я ее завербовала для шпионской работы.
Кроме названных лиц в моих показаниях упоминается Зонтер, бывший мой муж, как человек, проводивший шпионскую работу против СССР, о чем якобы стало известно со слов Шталя.
Во время допросов мне следователь сообщил, что Шталь арестован за шпионскую деятельность, и что мой муж Зонтер также известен органам НКВД как шпион.
В связи с тем, что Зонтера я не видела с 1935 года, и вместе с тем, не желая опровергать доводы следствия в этом вопросе, я решила показать, что Шталь якобы рассказал мне о причастности Зонтер к шпионажу.