Начальник 5 отдела ГУГБ НКВД СССР
комиссар гос. безопасности 3-го ранга (Николаев)»[577].
Документ составлен без указания адресата. Однако практика организации подобных дел в НКВД дает основания утверждать, что таким адресатом мог быть нарком Ежов или его первый заместитель — начальник ГУГБ комкор М.П. Фриновский. Как бы то ни было, санкция на отзыв Ринка из Японии и его арест была сразу получена.
Арест, судя по всему, состоялся не ранее ноября 1937 года. Из Протокола допроса РИНКА Ивана Александровича от 15 декабря 1937 года:
«ВОПРОС. Вы до сих пор скрываете от следствия Ваше участие в латышской фашистско-японской организации. Ваши сообщники по этой организации уличают Вас. Приступайте к показаниям.
ОТВЕТ. Да. Я скрыл эту сторону своей контрреволюционной деятельности. Мне казалось — поскольку наша латышская организация не раскрыта. Большинство ее участников крепко сидит на местах в СССР и за границей, в том числе и на руководящих постах, в особенности в Разведывательном управлении РККА, мне удастся скрыть свое участие в этом деле. Теперь я решил правдиво Вам рассказать все.
Я был завербован в латышскую подпольную организацию бывшим начальником Разведотдела ОКДВА ВАЛИНЫМ-ГАЙЛИСОМ в 1935 году. Однако, до этого я уже был близко связан с начальником Разведывательного управления РККА БЕРЗИНЫМ Яном Карловичем и через него был связан с руководимой им группой националистов-латышей, работников Разведупра РККА. Я считаю, что тогда окончательному и формальному моему вовлечению в латышскую подпольную организацию в Москве помешал мой отъезд в начале 1932 года за границу на работу военного атташе СССР в Японии.
ВОПРОС: Каким образом Вы впервые связались с участниками латышской фашистско-шпионской организации?
ОТВЕТ: В 1922 году я поступил на работу в Разведывательное управление РККА, куда меня принимал бывший тогда начальник Разведупра БЕРЗИН Я.К. В первом же нашем разговоре у него в кабинете, БЕРЗИН открыто вел себя и высказывался, как латышский националист. Он прямо заявил мне, что очень рад прибавлению еще одного латыша в Разведупре, что “латыши должны жить единой и тесно-спаянной семьей, поддерживая друг друга”. Он указал, что в Разведупре уже собрана “крепкая группа земляков, прирожденных разведчиков, и мы имеем все возможности решительно влиять на внутреннюю и внешнюю политику России”. В заключение он сказал, что я должен буду впредь твердо ориентироваться на него, БЕРЗИНА, и собранную им в Разведупре группу латышей.
Эта изолированная националистическая линия БЕРЗИНА и бывшего до него начальника Разведупра — ЗЕЙБОТ, была достаточно ясна: кадры руководящих работников комплектовались преимущественно из латышей.
Люди других национальностей, в особенности русские, обычно под тем или иным предлогом отводились от разведывательной работы. Особенно я почувствовал это, когда в 1929 г. перешел на работу в 4-й Отдел РУ, подбиравший кадры заграничных работников (военный атташат). БЕРЗИН в беседах в этот период прямо говорил мне, что «все прочие, в том числе и русские, не надежны, и они по своим качествам не подходят для тонкой разведывательной работы, а латыши не подведут и не выдадут интересов латышских националистов».
Должен отметить, что не только БЕРЗИН, но и другие латыши — разведупровцы открыто высказывали взгляд, что только латыши являются хорошими квалифицированными разведчиками и без них советское правительство обойтись не может, — поэтому Разведупр может и должен стать основной базой для разворота националистическоцй работы латышей, для организации необходимых международных связей.
БЕРЗИН различными путями и способами поддерживал спайку латышей и разжигал их националистические настроения. Он систематически устраивал вечера, товарищеские встречи, где собирались только латыши из “своих, проверенных”. На этих вечерах, сборищах латышей велись националистические разговоры, переходившие в резкую антисоветскую критику политики советской власти. БЕРЗИНЫМ и другими высказывались взгляды, что латыши спасли советскую власть в годы гражданской войны, и сейчас их оттирают; что советское правительство ведет губительную для латышей линию, ставит латышей в такое положение, при котором для них единственным выходом является подпольная организация и организованная борьба с советской властью и русским народом.
Такого рода антисоветские сборища латышей-националистов были все годы, примерно в [с?] 1923 года. Иногда бывал на них и я, когда находился в СССР. Организационно я связался с латышской подпольной организацией лишь в 1935 году.
ВОПРОС. При каких обстоятельствах Вы вступили в фашистско-шпионскую организацию?
ОТВЕТ. В 1935 г. я прибыл из Токио, где находился с начала 1932 года в должности военного атташе, в Хабаровск на маневры ОКДВА, я встретился там с бывшим начальником разведотдела ОКДВА ВАЛИНЫМ-ГАЙЛИСОМ.
Я уже говорил в своих предыдущих показаниях, что через ВАЛИНА-ГАЙЛИСА, после отъезда ТАИРОВА из ОКДВА, я был связан с центром военного заговора (ГАМАРНИКОМ) и получал указания по своей подпольной и разведывательной работе.
В беседе о моей деятельности, как представителя антисоветского военного заговора в Японии, ВАЛИН-ГАЙЛИС заявил, что ему от БЕРЗИНА известно о моем участии в группе латышей в Москве. ВАЛИН-ГАЙЛИС рассказал мне, что латыши в Разведупре и в других советских органах и РККА, сплотились в подпольную националистическую организацию. <…>
Он назвал мне тогда как руководителей латышской организации кроме БЕРЗИНА, РУДЗУТАКА, БАУМАНА, ЭЙДЕМАНА, АЛКСНИСА и МЕЖЛАУКА.
Касаясь целей и задач организации, ВАЛИН рассказал, что в общей оценке перспектив на свержение советского строя в СССР для меня задачи латышской организации принципиально нового ничего не представляют: “Вы являетесь уже участником военного заговора и Вам как латышу сам бог велел принять участие в латышской организации. Ведя антисоветскую работу, Вы, прежде всего, должны, не раскрывая Ваших карт, действовать в интересах латышской организации”.
Он рассказал далее, что латышская организация через участников организации в Разведупре, связана с некоторыми иностранными правительствами, помогает им в их борьбе против СССР, взамен чего центр латышской организации имеет твердые заверения о поддержке самостоятельности и об увеличении территории Латвии, после разгрома СССР в будущей войне.
ВАЛИН мне сказал, что в основном латышская организация ориентируется в своих международных связях на Германию, исходя из направления политики Гитлера и из совпадения основных программных установок у латышской организации и у национал-социалистов, заинтересованных и экономически, и политически в Латвии <…>».
15 марта 1938 года Военной Коллегией Верховного Суда СССР комдив Ринк был осужден по ст. ст. 58-1 «б», 58-8 и 58–11 УК РСФСР к расстрелу и приговор привели в исполнение в тот же день. И.А. Ринк был посмертно реабилитирован 30 июня 1956 года.
В ноябре 1937-го Сталин дал санкцию на арест бывших начальников военной разведки Урицкого и Берзина. Поручив их допросы Николаеву, Ежов с помощью сфабрикованных показаний формировал у Сталина убежденность, что сотрудники военной разведки, включая ее высшее руководство, действительно работали на иностранные разведслужбы.
Влияние Ежова и его ведомства возросло настолько, что Ворошилов даже не попытался защитить от ареста начальника Разведуправления комкора С.П. Урицкого[578].
В ночь на 1 ноября 1937 года был арестован заместитель командующего войсками Московского ВО комкор С.П. Урицкий. Еще 11 июня, через два дня после того, как он был освобожден от руководства Разведывательным управлением РККА, Урицкий направил Сталину личное письмо, в котором попытался охарактеризовать свою деятельность в течение двух с лишним лет на посту руководителя военной разведки: «…Мне не удалось за это время создать такую советскую военную разведку, какая была бы достойна нашей партии и нашего государства. Не справился с этим.
Не для оправдания, очень прошу верить этому, а для того, чтобы Вы были еще больше в курсе наших дел, должен доложить: прием мною дела разведки весною 1935 г. происходил в обстановке огромных провалов:
а) Шанхайский провал, задевший свыше 100 человек;
б) Копенгагенский провал с арестом около 10 кадровых работников Разведупра;
в) провал в Берлине, где был обезглавлен крупнейший источник в воздушном министерстве (теперь Штейнбрюк признал, что он его выдал);
г) раскрытие группы террористов в Разведупре во главе с Чернявским.
С кадрами было плохо. Школы еще не развернулись, за границей кадры не готовились, учета людей не было (многих людей приходилось “находить”), вся сеть была в не рабочем состоянии, резидентов не было, нелегальная радиосеть, имеющая огромное значение для предупреждения неожиданностей, была в зачатке (8 нелегальных радиостанций в 1934 г. и 74 — в 1937 г.).
Стояла также трудная задача ликвидации старых провалов, как миланского, финского и чудовищного парижского провала 1933 г., необходимо было вытаскивать людей, локализовать развитие этих провалов. Взялся за чистку. Вычистил из разведки свыше 300 человек. Не довел этого дела до конца. Долго терпел рядом с собой таких шпиков, как Артузов, Штейнбрюк, Карин, пришедших из НКВД, и оставшихся мне в наследство разведупровских шпиков — Юревича, Максимова, Кидайша и еще многих других (выделено мной. — М.А.). Что эти люди, Артузов и другие, плохо работали, я скоро обнаружил. Тов. Ворошилов Вам подтвердит, я ему об этом неоднократно докладывал еще до их разоблачения. С Вашей и тов. Ворошилова санкции они были уволены, но что они шпики — я не вскрыл. Этому оправдания нет.
Но для будущей здоровой, работоспособной разведки нужно дать начальнику разведки контрразведывательные возможности, чтобы он мог проверить своих людей, наблюдать за ними, вскрывать интриги врагов, потому что разведка — самый лакомый кусок для пр