отивника. Я же проверял людей через Ягоду, Гая и им подобных.
К убеждению, что разведка без органической связи с контрразведкой осуждена на провал, я пришел примерно через год моей работы. Несколько раз об этом докладывал тов. Ворошилову. Моя вина, что не поставил этого вопроса перед Вами квалифицированно, как следует. Помимо того, что Артузов и его кампания были шпионами, они почти не работали, Артузов за все время не работал более 9 месяцев, сказываясь больным. Тоже и Карин. Они ни одного дела не доводили до конца; с группой молодых работников, также недостаточно опытных, как и я, приходилось тащить дело, а дела было много и помимо агентурной работы: то маленькая война в Монголии с японцами, то отнявшая много сил операция по связи с китайской Красной армией, то Сянь-цзянские дела (ведь в Монголии и в Сянь-цзяне, за десяток тысяч километров имеются военные силы — мы их обеспечивали инструкторами, снабжали, помогали строиться. Вы в свое время эту работу Разведупра специально отметили).
Наконец, вот уже год аппарата Разведывательного Управления под Вашим почти повседневным руководством выполняет задания по испанским делам. <…>
Провалы в нашей разведывательной работе велики. Моя вина в этом огромная, но по правде докладываю, что на месте мы не стояли и в этой области. За эти два года мы вовлекли в нашу работу более тысячи человек молодых, в большинстве преданных партии людей, из них большая часть командиров, развернули (правда, далеко еще до хорошей) подготовку кадров. <…>
Сейчас сдаю дела тов. Берзину. Он, как честный человек, Вам, несомненно, доложит, что наряду с большими нетерпимыми безобразиями, которые у нас в разведке имеются, которые не удалось устранить, в сравнении с тем, что он сдал мне, имеется также некоторое движение вперед.
Тов. Сталин, я могу сказать, что Вы лично руководили моей работой. Недостатка в Ваших многих и конкретных указаниях не было, не сумел я все эти Ваши указания претворить в жизнь, но я очень старался, все что мог, без остатка, отдавая тому делу, на которое Вы меня поставили. Со многими ошибками я так работал всюду, но нигде так напряженно, до предела физических сил, так как в разведке.
Все же всех Ваших поучений реализовать не сумел. И это, тем более, плохо, что я имел постоянное, очень чуткое отношение и помощь в работе со стороны тов. Ворошилова и тов. Ежова. <…>
Дорогой тов. Сталин! Я всегда чувствовал Ваше большое доверие к себе. Это самое дорогое, что может быть для каждого, и Ваше доверие буду хранить как самое ценное в личной жизни. Меня посылают на новую работу, и на этой работе прошу Вас оказывать такое же доверие, я все свои силы и жизнь отдам на то, чтобы это доверие оправдать».
Уже 15 ноября 1937 года, через две недели после ареста, Урицкий в заявлении на имя Ежова повинился уже не в недостаточной бдительности, а в антисоветской деятельности, в которой его обвиняли: «Признаю полностью свое участие в антисоветском военном заговоре, в который был вовлечен Якиром и Уборевичем… Мне известны, как участники заговора, следующие лица, кроме арестованных: Грибов, Великанов, Мерецков, Ковалев, Халепский и о которых я напишу…»[579].
Из «собственноручных показаний Урицкого» от 19 ноября 1937 г.:
«Перехожу к своей работе в РУ. За время этой работы я совершил два очень тяжелых изменнических преступления, а именно, принял участие в поддержке связи между ЯКИРОМ и УБОРЕВИЧЕМ с французским Генштабом и организовал встречу БЕЛОВА (И.П. Белов, командарм 1-го ранга, с июня 1937 года — командующий войсками Белорусского военного округа; арестован 7 января 1938 г. — М.А.) с представителем немецкого генштаба. <…>
Кроме того, незаконно, хотя и в легальной форме, через аппарат РУ, я давал самую детальную информацию по положению за рубежом ЯКИРУ и УБОРЕВИЧУ. Следует отметить, что БЕЛОВ как-то мало этим интересовался. <…>
С момента моего перехода на работу в РУ, я прекратил какие бы то ни было вербовки. Ни одного человека я не вовлек в контрреволюционную организацию (иск. ПОГРЕБНОГО). Далее, я взял установку, и БЕЛОВ с нею вполне согласился, что при всех условиях нам нужна сильная, здоровая разведка, и я все, что мог, делал для осуществления этого. Наконец, и сама обстановка в РУ была очень скверная как по существу, так и для попыток вербовки. Дело в том, что когда я пришел в РУ — в 1935 г. (15 апреля) я там застал полный развал, была вскрыта террористическая группа ЧЕРНЯВСКОГО, РЯБИНИНА. Многие из оставшихся работников считались подозрительными по своим связям с этими людьми. Меня приняли в РУ очень плохо, а именно, почти все старые руководящие работники во главе с НИКОНОВЫМ были люди БЕРЗИНА, работали с ним 10–15 лет, были ему преданы и ценили меня ниже его, часто ставили палки в колеса. Другая группа чекистов во главе с АРТУЗОВЫМ сразу встала на дыбы и тоже относилась плохо. Между обоими группами шла непрерывная склока, которую разбирал сам нарком ВОРОШИЛОВ.
В этих условиях, стремясь заслужить доверие партии и Наркома ВОРОШИЛОВА, я очень энергично взялся за работу и до последнего дня своего пребывания в РУ работал, не покладая рук, без преувеличения, больше всех.
Примерно к 1936 г. мне удалось подмять под себя все эти враждующие группы (рука у меня твердая), но тут я столкнулся с явным саботажем в работе со стороны группы АРТУЗОВА. Я сразу и очень резко поставил перед Наркомом вопрос о непригодности АРТУЗОВА и ШТЕЙНБРЮКА — это он всегда сможет подтвердить. Ставил я этот вопрос в продолжении всего 1936 года. Что они шпионы я не знал, но что они безобразно плохо работают — это я на каждом шагу испытывал. Что касается КАРИНА, то я его считал очень ценным знающим работником, более опытным, чем я в разведке, но он много болел, скулил, капризничал и, наконец, ничего не зная о его шпионстве, я добился его снятия, правда, вместо него назначил ВАСИНА (ВАЛИНА. — М.А.) (которого считал очень сильным работником, но который не скрывал, что он 100 % берзинский человек, был с БЕРЗИНЫМ на ты, последние годы работал с ним в ОКДВА, а, вообще, работал с БЕРЗИНЫМ лет 15). Я удалил ПУЗИЦКОГО еще в самом начале своей работы. По рекомендации АРТУЗОВА (и Нарком его знал еще по своей работе в МВО — когда МЕЙЕР был начальником Особого Отдела) я принял МЕЙЕРА, но и этот работал очень плохо, и в управлении есть его рапорта с моей подписью об увольнении, но в последний момент он упрашивал меня его оставить. АРТУЗОВ руководил работой 1 и 2 отделов (ШТЕЙНБРЮК, КАРИН), но руководил из рук вон плохо, так что часто и очень брутально, доводя до сердечных припадков ШТЕЙНБРЮКА и до слез АРТУЗОВА и КАРИНА, мне приходилось вмешиваться, и соответствующие работники-резиденты смогут подтвердить, какой характер носило мое вмешательство. В итоге, за все время работы этой группы — руководившей важнейшими отраслями работы, они ничего нового не создали, сидели на старых берзинских связях и то плохо их использовали.
Я лично руководил работой 3 отдела — техническая разведка, работал очень энергично вместе с начальником отдела СТИГГОЙ и, хотя и немного, но все же кое-чего реального добился, вполне реального. Руководил я непосредственно, никого не подпуская к этому делу, работой спец. Отделения ТУМАНЯНА, которое тоже дало, в общем, неплохие результаты.
Округами, радиоразведкой, дешифровальной службой и радиослужбой руководил МЕЙЕР, но делал это так плохо, что и здесь мне часто приходилось непосредственно заниматься этими делами, но особыми результатами, в частности в отношении округов, похвалиться нельзя. Все начальники разведотделов, без исключения, были назначены до меня (кроме н-ка разв. Отдела Балтфлота, где я снял БЕЛОВА — кажется, так была его фамилия — за бездеятельность и разложение и назначил хорошего партийца ТИМОФЕЕВА, а также ЗАБВО, где я снял подозрительного и разложившегося РУБЕНА и вместо него послал УШИКО (?), который, правда, только теперь я подумал, очень близок к БОГОВОМУ). Во всяком случае, я изо всех сил старался создать хорошую окружную разведку. Это полностью совпадало с моей установкой на создание сильной разведки, но уже к началу 1936 г. я убедился, что с большинством нынешних начальников окружных отделов (некоторые из них работали по 6 и более лет) ничего сделать не удастся.
Я все просил Наркома и Никол. Иванов. Помочь мне людьми, в частности просил т. ЦЕСАРСКОГО, и если бы Ник. Иван. не перешел в НКВД, он уже обещал его дать.
Когда удалось снять АРТУЗОВА — я просил у Ник. Ив. дать мне зама, несколько раз это было в присутствии Мих. Петровича. Я называл ФИРИНА, он раньше был помощником БЕРЗИНА, что он шпион, я понятия не имел, об этом мне впоследствии сказал Ник. Иванов. Я называл АЛЕКСАНДРОВСКОГО, которого я совершенно не знал, кроме того, что видел его 1 раз у ЕЖОВА, 1 раз у ТАРХАНОВА и 1 раз во время маневров в Киеве, но мне о нем говорили, как об очень энергичном человеке.
Учитывая, что я по горло сидел в испанских делах, мне надо было дать немедленно кого-либо, и я просил также и Наркома ВОРОШИЛОВА, чтобы он переговорил с Ник. Ив. и ускорил назначение ко мне зама. И вот, однажды весной 1937 года, Кл. Ефр. принес решение о назначении АЛЕКСАНДРОВСКОГО. Полагаю, что это было сделано по согласованию с Ник. Ив. Прямо скажу, что работа с АЛЕКСАНДРОВСКИМ мне очень понравилась, он был прямой, энергичный и крепко взялся за дело. Я имел много разговоров с АЛЕКСАНДРОВСКИМ о происходящих арестах, о делах НКВД, если это нужно, расскажу их содержание.
Из оказавшихся впоследствии шпионом — при мне и по моей просьбе к Ник. Ив. был назначен ранее работавший в комитете АБРАМОВ, который был мною посажен на техническую работу по отправке тысяч людей в Испанию. С этой работой он справлялся вполне удовлетворительно.
Как выяснилось, в 1937 г. аппарат РУ был до предела насыщен шпионами, но кроме перечисленных АБРАМОВА, АЛЕКСАНДРОВСКОГО, МЕЙЕРА и ЯНОВА, никто из них не был принят мною, все они разоблачены мною (а я считаю, что есть еще не разоблаченные и имею конкретные предположения, если сочтет необходимым доложу) были в Разведотделе по 10 и больше лет. …