<…>
3. Реальные результаты разведывательной деятельности токийской резидентуры “Рамзая” заслуживают в целом высокой оценки.
Резидентура выполнила свои основные задачи, снабжая на протяжении ряда лет Центр важными и достоверными сведениями о военных и военно-политических планах и мероприятиях Японии и Германии — по подготовке войны против СССР, что обеспечило правильную ориентировку высшего военного командования и позволило ему заблаговременно предусмотреть проведение соответствующих военно-подготовительных мероприятий.
Особо важные, практически ценные информации были добыты резидентурой в наиболее ответственный непосредственно предвоенный период, а также в течение первых месяцев после начала войны <…>».
Но в 1939 году на допросах Сироткин показывал, искренне и нисколько в том не сомневаясь, что Зорге — шпион, заодно признавая, что и сам являлся «японским шпионом».
В докладной записке от 10 октября 1964 г. на имя Заместителя начальника ГРУ Генштаба генерал-полковника Мамсурова Сироткин писал: «В июне 1937 года я возвратился из Японии (в марте 1936 г. М.И. Сироткин был отправлен на стажировку в Японию для изучения японского языка. — М.А.) и был назначен начальником отделения, в котором теперь уже были объединены и агентура, и информация.
Вместе с делами резидентуры “Рамзая” я, конечно, принял и характеристики, данные ему ПОКЛАДОКОМ и КАРИНЫМ.
Вскоре развернулась “кампания” арестов и смены руководящих работников Управления.
После одной из очередных смен руководства РУ нам было объяснено, что главным руководителем и “патроном” РУ назначен ЕЖОВ (здесь и далее выделено мной. — М.А.). Началась “проверка” всей нелегальной сети, отзывы и аресты нелегалов. Соответственно усилился и нажим на резидентуру “Рамзая”, требования оценок и справок на всех работников резидентуры. В основном этим ведал зам. начальника отдела, но временами требовали справок и от нас, начальников отделений. Не раз вызывали и меня и к начальнику отдела, и непосредственно к начальнику Управления и требовали срочных справок, выписок, оценок на различных работников. Хотя я не меньше других находился под “гипнотическим” воздействием отзывов ПОКЛАДОКА и КАРИНА, я не мог не испытывать сомнений и колебаний, наблюдая ежедневно двойственность в оценке «Рамзая» и его работы. С одной стороны, его считали расшифрованным и работающим под контролем японцев, с другой — присылаемые им материалы и донесения получали нередко высокую оценку и сообщались, как достоверные и важные, высшему командованию и правительству.
При всей неразберихе, царившей тогда в Управлении, я не мог не сознавать, что вся информационная работа по Японии держится в нашем отделении только на материалах и донесениях “Рамзая”, так как, кроме его резидентуры, у нас в Японии настоящей агентуры нет. Каковы бы ни были подозрения и сомнения относительно “Рамзая”, связи его с германским посольством и ОДЗАКИ казались мне слишком ценными и перспективными для того, чтобы все это ликвидировать.
Мне было сообщено о намечаемом решении руководства: «Рамзая» отозвать, резидентуру ликвидировать. Было предложено продумать порядок организации этого дела. “Рамзаю” было сообщено о предполагаемом отзыве его. Однако ничего конкретного пока не предпринималось, была отозвана лишь “ИНГРИД”.
Но внимание к руководству резидентурой со стороны Центра резко ослабло. Резидентура сидела без денег. “Рамзай” присылал настойчивые и тревожные запросы и просьбы, но все это оставалось без ответа.
Подобное состояние неопределенности не могло не нервировать меня, и на одном из писем “Рамзая” (это было осенью или в конце 1937 года) я написал свое заключение — мнение для доклада руководству. Я просил решить вопрос с резидентурой, так как такое ненормальное положение не может продолжаться: несколько месяцев назад “Рамзаю” обещали орден, объявляли благодарность и расхваливали его работу, а теперь сообщили о намечаемом отзыве, оставили резидентуру без денег, не даем никаких указаний. Если резидентуру сохраним, то надо срочно снабдить ее деньгами, а “Рамзаю” послать ободряющее письмо с указаниями по работе, так как существующее неопределенное положение не отвечает интересам дела (точно формулировку я не помню — этот документ сохранился в архивном деле резидентуры).
Через несколько дней я явился к начальнику РУ для получения визы на какой-то телеграмме. Начальником РУ в это время был ГЕНДИН (мне неизвестна его политическая физиономия и характер его деятельности в органах МВД, откуда он к нам был прислан, но, по моему мнению, он был одним из наиболее дельных и толковых начальников РУ — «временщиков» того периода. Его указания отличались продуманностью и конкретностью, он не уходил от решения сложных вопросов, проявляя уверенность и самостоятельность).
Подписав телеграмму, он вынул из папки письмо Рамзая с моей подписью и спросил: “Вы просите решения, а Ваше-то личное мнение каково?”.
Я ответил, что мне известны все компрометирующие «Рамзая» документы, но все же его резидентура добывает ценные материалы, которые мы даем в “спецсообщениях”, а ликвидировав резидентуру, мы не будем иметь в Японии вообще ничего. Мое мнение: нельзя ли оставить резидентуру как бы “для проверки”, а донесения “Рамзая” тщательно контролировать.
Я уловил, что мое мнение весьма удовлетворило ГЕНДИНА. Он переспросил: “Для проверки? Ну ладно, подумаем”. Через некоторое время мне сообщили решение: “Резидентуру “Рамзая” сохранить для выявления тенденции дезинформации. Получаемые от него материалы строго анализировать и проверять. “Рамзая” срочно обеспечить деньгами, написать ему ободряющее письмо, организовать встречу “Рамзая” с нашим связником вне Японии — в Маниле, Гонконге или Сингапуре”. Я рассказываю об этом совсем не для того, чтобы выпятить какие-либо мои заслуги в деле сохранения резидентуры — вопрос этот окончательно решался, конечно, не мною. Я упоминаю об этом разговоре потому, что это важно для увязки с моей последующей “предательской” деятельностью в роли “изменника Родины”, “японского агента”, о чем будет сказано ниже. “Рамзаю” были пересланы деньги, даны указания. Резидентура продолжала работу. От меня больше не требовали справок и характеристик… Я продолжал работать в качестве начальника отделения до ноября 1938 года, не догадываясь, что уже имею скрытый штамп «не заслуживающего политического доверия» и что вопросы относительно резидентуры «Рамзая» обсуждаются уже без моего участия. Я не чувствовал, никакого недоверия и со стороны моего непосредственного начальника — начальника отдела полковника ХАБАЗОВА Н.В. Наоборот, в октябре 1938 года ХАБАЗОВ сообщил мне о представлении меня к правительственной награде и очередному званию полковника и спросил мое согласие на поездку в Японию в качестве ВАТа, сказав, что уже имел разговор о моей кандидатуре и не встретил возражений. Однако ХАБАЗОВ, видимо, был “в стороне от событий“. В середине ноября он вызвал меня в кабинет и, разведя руками, предложил сдать дела ПОПОВУ П.А., показав мне полученный приказ об увольнении меня из армии “за невозможностью соответствующего использования”. Я был уволен и в течение года ходил без дела, безуспешно пытаясь устроиться на работу, а в октябре 1939 года был арестован».
М.И. Сироткин приписывает себе не последнюю роль в сохранении «Рамзая» и его резидентуры, воспроизводя свою позицию по данному вопросу, высказанную им в разговоре с Гендиным: — «Мое мнение: нельзя ли оставить резидентуру как бы “для проверки”, а донесения “Рамзая” тщательно контролировать».
В действительности, как было показано ранее, все было ровным счетом наоборот: Сироткин настойчиво добивался отзыва Зорге и ликвидации токийской нелегальной резидентуры, аргументируя свое мнение и информируя об этом все инстанции.
С ярлыком — «двойника» и с большой вероятностью «предателя» — «Рамзаю» предстояло работать еще четыре года, до своего ареста. И только наличием таких оценок можно объяснить (но не оправдать) пренебрежение к конспирации со стороны Центра при организации связи с его резидентурой.
«Мемо. 13.Х.37 г.: Рамзаю сообщено о благополучном прибытии Ингрид».
«Мемо. РАМЗАЙ — ЦЕНТРУ. 15.Х.37. № 526: Просит возвратить его в деревню ранее намеченного срока, в том случае, если он установит до весны, что война против СССР невозможна (выделено мной. — М.А.).
№ 527: Сообщает, что отъезд Густава с женой задерживается ввиду не выдачи советской визы.
№ 530: Просит выслать курьера за почтой — в Гонконг или Манилу, куда от Рамзая будет выслан человек».
«Мемо. ЦЕНТР — РАМЗАЮ. 26.Х.37 г.: Запрос, кого он может послать с почтой в Гонконг».
«Мемо. РАМЗАЙ — ЦЕНТРУ. 27.Х.37. № 536: Считает, что указание о том, что 2000 амов переводятся по 1 февраля — основывается на уже опровергнутом расчете, предусматривавшем, что месячная смета в 1000 амов должна включать и спец[иальные] расходы, как например, посылку курьеров в Китай, расходы по проживанию и возвращению Ингрид, расходы по отправке Густава с женой.
Указывает, что учитывая эти расходы, фирма останется без копейки к середине ноября. О резервном фонде говорить не приходится.
Вновь сообщенной суммы хватит самое большее до середины января. Директор знает все это, но недоразумения возникли лишь недавно, после того, как 4 года работа шла гладко».
«Мемо. РАМЗАЙ — ЦЕНТРУ. 5.11.37. № 545: Просит принять срочные меры для обеспечения фирмы. Предлагает срочно послать Ингрид в Манилу — за почтой и для доставки резервного фонда. Густав визы еще не получил».
«Мемо. От РАМЗАЯ — ЦЕНТРУ. 6.11.37 — № 554: Сообщает, что Густав с женой переедут границу у Отпора в четверг 11 ноября. Просит озаботиться о них, так как у них денег нет».
«СПРАВКА
1. Смета “Рамзая” на 1937 год была составлена ПОКЛАДОКОМ, исходя из денежного отчета “РАМЗАЯ” за 1936 год плюс дополнительное требование “РАМЗАЯ” об увеличении ежемесячной сметы на 490 иен и отпуске 4000 иен в год на курьерскую связь, в общей сложности это дало 55.000 иен. на 1937 год или ок. 15.714 амов.