Вашу телеграмму для меня и Бориса получил и, как доложил Вам, принял к руководству и исполнению… Во-первых, я думаю, С.П., что нет основания оценивать мои действия в отношении Бориса, как склоку, я даже не пойму, на основе каких данных Вы могли прийти к заключению, что здесь с моей стороны имеется склока или даже элементы ее. Во всем деле Бориса я руководствовался пользой для дела, что Вы можете усмотреть из всей, к сожалению, довольно обширной переписки о Борисе…
Алекс».
Резолюция Гудзя: «т. Римм. По-моему, Алексу надо сообщить о подготовке работника вместо него. Принимать дела надо там. Его выезд может состояться после приезда… (нрзб, зачеркнуто. — М.А.). Доложите т. Валину. 20.4».
Свою позицию по отношению к конфликту Боровича со Скорпилевым дал и «Артур» — Краутман, после того как его самого Центр обвинил в «участии в склоке»: «Дорогой Директор! Получил Ваше письмо от 22.3. № 3, в котором мне делается предупреждение за то, что я также принял участие в склоке.
Я не знаю, результатом чьей информации явились такие выводы. Лично я был убежден и на этой точке зрения стою и сейчас, что я сделал все возможное, чтобы отношения Алекса с нашими работниками и, в частности, с Борисом, отражались на всей нашей работе.
Проистекает это, как мне кажется, в первую очередь, вследствие крайне резкого и невыдержанного характера Алекса. Это сказывается не только на его отношениях с Борисом, но и в его отношениях почти со всеми товарищами нашей колонии здесь. Может быть, в этом Алекс не виноват, это черта характера, с которой ему самому трудно бороться. По этому поводу я множество раз и с самыми хорошими пожеланиями и со всей откровенностью говорил с Алексом. Иногда он соглашался, и тогда на некоторое время наступало умиротворение, но это длилось, как правило, недолго.
Я отнюдь не хочу оправдывать Бориса, он очень во многом виноват и, прежде всего, в том, что у него нет к нашей работе такого отношения, которое должно быть и которое мы обязаны требовать от каждого нашего работника. Но в этом отчасти я считаю виновным и Алекса и себя. Вскоре или почти сразу после приезда Алекса, началось постепенное отстранение Бориса от многих частей нашей работы и это, естественно, повлияло на его настроение. Очевидно, наша (моя и Алекса) задача должна была заключаться в том, чтобы это преодолеть во что бы то ни стало, мы это с достаточной резкостью и с необходимым напором не делали.
Мои личные отношения с Алексом не раз принимали резкий характер. Происходило это исключительно по вопросам той или иной оценки нашей работы. Возможно, что по тем или иным вопросам я ошибался, но считал своей обязанностью открыто и прямо докладывать мои мнения по вопросам, в которых я держался иной точки зрения. К сожалению, Алекс не переносит критики его действий и ему совершенно не присуща самокритика. Некоторые вопросы, по которым у нас имелись расхождения, я докладываю Вам:
1. Со дня приезда и до 26 декабря, т. е. на протяжении 8-ми месяцев, Алекс ежедневно (за очень редким исключением) посещал коробку (консульство. — М.А.) и переплетную (резидентуру. — М.А.). Я считал, что это не вызывается необходимостью, что от этого не увеличится оперативность, но что это может нанести серьезный вред. Я доказывал Алексу, что в случае чего-либо срочного он будет немедленно извещен. Хотя он приезжал в коробку только на полчаса или на час, но ежедневно, и поэтому это бросалось в глаза и, естественно, что очень быстро его расконспирировало перед людьми нашей колонии и боями, мимо которых почти невозможно попасть в переплетную (резидентуру. — М.А.).
2. Первое обстоятельство было бы не столь серьезным, если бы у него не было столь большого количества связей. Он был связан в Ширме больше, чем с 20-ю людьми. Кроме того, встречался с людьми в городе Михаила (Тяньцзине. — М.А.). Помимо указанных людей (это наши люди), он непосредственно держал связь с Максом, человеком для нас темным, не проверенным, связанным с сапожными делами. Последнее, т. е. связь с Максом, кажется мне совершенно недопустимой для человека, который систематически связан со всеми нашими людьми на улице. Это и был второй пункт, по которому я не соглашался с Алексом.
Сейчас произошли аресты групп сапожников (лиц, добывавших и, возможно, изготовлявших паспорта. — М.А.), которые торговали точно теми же, т. е. тех же стран сапогами, которые предлагает нам Макс. Считаю, что источник получения у Макса и у этих людей, вероятно, один и тот же, вопрос только в линиях связи. Необходимости Алексу связываться с Максом непосредственно никакой не было, ибо Макса знал я и Борис. Я брал у него уроки анг. языка и в разговорах установил его причастность к сапожному делу и возможность его использования. По приезде Алекса я передал Макса ему в качестве преподавателя анг. языка с тем, чтобы и он к нему присмотрелся, однако, мне кажется, не было необходимости в том, чтобы он с ним себя связал по сапожным делам.
Я уже писал, что Алекс связан решительно со всеми нашими людьми на улице и почти через день имел с ними встречи. Естественно, что малейший прорыв в этом звене поставил бы под удар абсолютно все. Я считал, что количество встреч Алекса можно безболезненно несколько сократить, улучшив работу связистов, тем более что пребывание Алекса здесь дело временное и без того, чтобы наши связисты не научились как следует работать, мы далеко не уйдем. Систематические же связи Алекса с резидентами от двух до трех раз в месяц превращало наших связистов по существу в ненужное звено, ибо две-три встречи в месяц в условиях, когда у наших резидентов пока серьезной оперативной работы еще нет, вообще совершенно достаточно.
3. Сейчас появились неприятные симптомы, о которых я кратко пишу в моем письме и прилагаю донесения Дара, Фан и Лели. Оценка здесь у нас с Алексом также несколько расходится. Телеграмму Вам об этих симптомах Алекс вначале не хотел отправлять, считая, что он сам решит все на месте и только после моих настояний и после того, как я показал ему Ваше директивное письмо, он эту телеграмму отправил. Однако он и сейчас все эти факты расценивает как несерьезные…
Ко мне обращались наши связисты (Леля, Леонид) с жалобами на грубость и резкость Алекса. Я убеждал их, что Алекс измотан и издерган на протяжении многих лет работы и поэтому не стоит болезненно это воспринимать.
Я считаю, что я, может быть, повинен в том, что своевременно не писал Вам об этом. Но сделал это я по двум причинам. Я мог отправить письмо только через Алекса (он категорически предупредил меня, что письма могут идти только через него). И второе — я считал нужным все эти наши отношения ликвидировать на месте и сработаться во что бы то ни стало… 5/V. 37. С сердечным приветом. Артур».
Критика «Артуром» «Алекса», безусловно, оправданна. Однако не следует забывать, что сам Краутман являлся нелегальным резидентом и регулярно встречался с сотрудником шанхайского отделения ТАСС. Более того, передал ему в качестве преподавателя английского языка «сапожника» — проходимца «Макса», которого к тому же знал и «Борис».
При такой организации работы «Алекса» не стоило надеяться, что какие-то связи остались «незасвеченными». Повторялась история с «Абрамом» — такое же полное пренебрежение требованиями конспирации.
Склока между двумя разведчиками вышла на уровень посла советского полпредства в Китае:
«Меморандум т-мы Богомолова за № 135 от 13.V. 37 г.
Богомолов сообщает, что он разговаривал с Алексом и Борисом. Считает, что Алекс вел себя недостаточно конспиративно, Борис же не всегда соглашался с указаниями Алекса. Полагает, что они оба отвечают за ненормальности в работе. Оба обещали принять меры, чтобы сработаться. Считает необходимым отметить, что положение, когда старший сотрудник на официальном положении в низшей должности в том же аппарате, дает повод к склоке. Такие назначения лучше избегать».
За 1936 год Шанхайская резидентура израсходовала28.359.00 американских долларов (общая сумма по всем трем статьям — содержание личного состава, орграсходы и стоимость материалов).
За 1937 г. — 6.835.00 американских долларов.
«В виде дотации лично Боровичу выдано 1.817 американских долларов».
5 мая 1937 г. заместитель начальника 2 отдела Разведывательного Управления РККА дивизионный комиссар Лев Александрович Борович был освобожден от занимаемой должности и уволен в запас. Только в июне он был отозван из зарубежной командировки и 7 июля прибыл в Москву.
«НАЧАЛЬНИКУ 2-го ОТДЕЛА РУ РККА
КОМБРИГУ
тов. ВАЛИНУ
ОЦЕНКА РАБОТЫ АЛЕКСА В ШАНХАЕ
ЗА ПЕРИОД С МАЯ 1936 г. по ИЮНЬ 1937 г.
Алекс — быв. кадровый работник РУ РККА, дивизионный комиссар. До отъезда за рубеж занимал должность Зам. Начальника 2-го Отдела. Член ВКП/б/ с мая 1919 г. С октября 1916 г. по май 1917 г. состоял в РСДРП меньшевиков. С июля 1932 по декабрь 1934 г. был личным секретарем Радека, близостью с которым бравировал вплоть до процесса. При отправке Алекса за рубеж перед ним была поставлена задача непосредственного руководства резидентурами в Китае и Японии. За год пребывания за рубежом АЛЕКСОМ и резидентурами, которыми он руководил, не произведено ни одной вербовки; посланных в его распоряжение наших работников (ЭРНСТА, РОБЕРТА, РОДРИГО, ЛЕОНИДА, ДАРА) на практической работе не использовал; работу рации АВГУСТА и МИНЫ не наладил.
Недостаточно изучил страну пребывания, слабо разбирается в политической обстановке, военно подготовлен недостаточно, в силу чего не сумел осуществить надлежащее руководство информационной работой аппарата на месте и не критически относился к поступающему от резидентов военному материалу.
На работе выявил пренебрежение к элементарным требованиям сохранения конспирации внутри легального аппарата, вследствие чего ставил под угрозу провала связанных с ним работников (устройство на квартире АРТУРА собрания всех легальных работников РУ в Шанхае).
В общем, в работе за рубежом показал себя безынициативным и недостаточно твердым в проведении принятых им оперативных решений. На руководящей зарубежной работе использован быть не может.