Окно в купе не открывалось, значит, уйти можно было только на остановке, из них единственная — в большом городе, Лейпциге, остальные — в небольших населённых пунктах. От мысли незаметно сойти на маленькой станции Бронин сразу отказался. Во-первых, пассажиры редко выходят на таких остановках, и попытка сойти с поезда сразу вызовет подозрение проводника. Во-вторых, если бы ему это и удалось, в небольшом населённом пункте было бы легко напасть на его след.
Оставался только Лейпциг. Поезд прибыл на эту станцию около шести утра. Бронин открыл дверь купе и увидел в коридоре проводника. Бронин был без пальто, на голове не шляпа, а кепка: все говорило о том, что он собирался выйти на несколько минут. Бронин объяснил, что собирается купить газету. Проводник посмотрел на него и перевел взгляд на остававшийся в купе багаж — пять добротных кожаных чемоданов, решив, что без багажа пассажир далеко не уйдёт. Бронин понимал, что за ним следили из окна вагона, и любое поспешное движение могло навлечь подозрения. Но медлительность стоила ему невероятных усилий. Как только он оказался в помещении вокзала среди спешившей на поезда толпы, Бронин быстро направился к выходу, на привокзальной площади сел в первый подошедший трамвай и ехал до тех пор, пока кондуктор не предупредил, что следующая остановка конечная. Было семь утра, до открытия магазинов оставалось два часа. Бронин побродил по городу, потом купил шляпу и пальто и договорился с водителем такси, чтобы тот отвёз его в Берлин, объяснив такую спешку телеграммой о серьёзной болезни матери и тем, что он не мог ждать подходящего поезда. Около часа дня Бронин оказался в Берлине.
Теперь всё зависело от того, состоится ли его встреча с берлинским нелегальным резидентом «Оскаром» — Оскаром Стиггой[179], назначенная в тот же день, 3 апреля 1933 г., в 18.00 в одном из берлинских кафе. Если бы встреча не состоялась, Бронину пришлось бы больше суток болтаться по городу без документов, дожидаясь следующей возможной встречи на другой день. К счастью, «Оскар» явился в назначенное время, и Бронин спрятался на конспиративной квартире, где безвылазно пробыл около двух месяцев.
Из-за сильного потрясения от происшествия в поезде Бронин начал опасаться, что не сможет продолжать работу за рубежом. 4 апреля он передал в Центр через Стиггу сообщение, полное «упаднических настроений»: «Всё это чрезвычайно удручает. Очень хотелось потрудиться на новом месте, но не получилось. Если на ближайшее время работа за кордоном для меня исключена, то всё же в дальнейшем, надеюсь, работать ещё можно будет». Но уже через неделю он сообщил в Центр: «Я имел достаточно времени, чтобы в полном спокойствии обдумать дальнейшие перспективы. Мне кажется, что через некоторое время я всё же смогу поехать по намеченному направлению. За месяц я настолько изменю свою внешность, что с новым сапогом можно было двинуться в путь. Как мне не раз приходилось убеждаться, лишь замена пенсне очками и изменение причёски настолько меняли выражение моего лица, что люди, хорошо знакомые, не сразу меня узнавали. Если ктому же брови сделать более тонкими и отрастить усы (что я уже начал делать), то я с приличным сапогом смог бы проехатьдаже в том случае, если моя карточка будет находиться на всех пограничных пунктах. Для большей безопасности можно избрать другое направление — через Сибирь или Америку».
Центр не сразу принял предложение Бронина. 23 апреля в Шанхай была отправлена телеграмма, извещавшая, что вопрос с приездом к ним «Абрама» временно остаётся открытым и, «возможно, на длительный срок». Даже 16 июня в Шанхай передали: «Абрам пока в Берлине, и выезд его задерживается на неопределённое время».
Конспиративную квартиру Бронин оставил в конце мая и поселился в пансионате, перейдя на свою «добрую старую липу»(паспорт на фамилию Розенфельда), по которой в своё время благополучно прожил в Берлине два с половиной года.
12 июля Бронин с новым паспортом на имя Максима Риваш, отплыл в Шанхай из итальянского порта Бриндизи.
В Шанхай Бронин прибыл 5 августа 1933 года, на полгода позже первоначально намеченного срока.
Работать Бронину пришлось в качественно иных условиях: с восстановлением советско-китайских дипломатических отношений в середине 1933 года и открытием полпредства в Нанкине и генеральных консульств, в том числе в Шанхае, у Центра создавалось обманчивое представление, что оперативная обстановка изменилась в благоприятную для ведения разведки сторону. В оргписьме от 16 августа 1933 года, адресованном «дорогому Абраму», Центр ставил перед ним следующие задачи:
«1. Подтверждаем получение Вашей почты за № 7 и 8…
2. Вам нужно в возможно короткий срок войти в курс дела и освободить Пауля, который будет переброшен в Тяньцзин с непосредственным подчинением Центру. Свой переезд Паулю необходимо серьёзно обмозговать и доставить нам свои соображения. Нам кажется, что Паулю надо подчинить группу № 601 и к моменту развертывания работы иметь китайского радиста для связи с Висбаденом (Владивостоком. — М.А.). Джон останется у Вас. Такая реорганизация обеспечит нам своевременное освещение одного из важнейших направлений Севера и даст Вам возможность развить работу в Вашем районе с переносом центра тяжести работы на остров (Японию. — М.А.)и облегчит Вашу смету, которая после выделения Пауля составит по-прежнему 1000 золотых ам. долларов.
3. Аппарат резидентуры нужно постепенно заменить китайскими работниками. В первую очередь это касается радистов и Ваших помощников. Присмотритесь к своим работникам и наиболее надежных выделите для обучения дома. Это дело весьма серьёзное и требующее срочного разрешения. Вопрос о каждом кандидате будем решать по телеграфу. Параллельно с этим, нужно думать и о надёжных работниках для острова.
4. Наличие в Вашем непосредственном соседстве Эдуарда и Шена снимает с Вас заботу о почтовой связи с нами, освобождает Вас от громоздкой почты /покупка официальных изданий возложена на Эдуарда/ и обеспечивает Вам полное содействие во всей вашей работе со стороны этих товарищей. Установите с ними тесный контакт (выделено мной. — М.А.), но не в ущерб конспирации.
5. Посылаем оценки на 32 поступивших от Вас материала. Из них: ценных — 5, ср[едней] ценности — 24 и малоценных — 3».
Следует оговориться, что это были оценки на почту, отправленную ранее Паулем и Джоном. Как об окончательном сообщалось о решении перебросить «Пауля» в Тяньцинь с рекомендацией подчинить ему группу № 601 и придать китайского радиста, на которого училась жена 601-го.
«Эдуард»[180] — псевдоним руководителя резидентуры IV Управления под прикрытием военного атташе при полпредстве СССР в Нанкине Эдуарда Давидовича Лепина, а «Шен», судя по всему, — псевдоним военного разведчика, находившегося в Нанкине под крышей сотрудника советского полпредства. Установка на «тесный контакт» с ними шла вразрез с ранее принятым Постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) от 1927 года и решениями о переводе разведки на нелегальные позиции. Правда, и «Рамзай» передавал почту курьерами (и получал её) в Генеральное консульство СССР в Харбине, что, по сути, являлось тем же самым. При наличии советского консульства в Шанхае существенно упрощались вопросы организации связи шанхайской резидентуры с Центром. Она становилась более оперативной, незатратной — но отнюдь не конспиративной и надёжной.
Создание отдельной резидентуры в Тяньцзине Центру представлялось возможным с передачей Римму группы № 601. С наличием радиста (его жены).
Получив благословление Центра, Бронин прибыл из Москвы с твёрдым намерением резко сократить агентурную сеть.
«Когда мы с Паулем и Джоном стали разбирать каждого агента, то оказалось, что они не всегда точно знали, какая конкретно фигура кроется за тем или иным номером, не всегда могли сказать, какие агентурные материалы поступали от такого-то человека, была ли его информация устной или документальной. Некоторые числились в сети лишь потому, что “дали согласие работать”. Но были и ценные агенты, — писал в своих воспоминаниях «Абрам». — Надо сказать, что сама дислокация сети далеко не во всём соответствовала задачам, поставленным к тому времени Центром. Основная задача резидентуры состояла в раскрытии антисоветских военных планов японского империализма; активность английских и американских империалистов и гоминьдановцев мы должны были освещать в сочетании с этой главенствующей проблемой. Другим весьма существенным направлением нашей информационно-разведывательной работы было освещение борьбы Чан Кайши с китайской Красной армией. В этом свете такие районы, как Кантон или провинция Хэнань, не представляли большого интереса».
Следует заметить, что ни к приезду Бронина, ни тем более до него перед резидентурой не ставилась задача раскрытия «антисоветских военных планов японского империализма», такая задача была поставлена позднее. Поспешность, с которой Бронин начал расправляться с агентурной сетью, не может не удивлять, тем более, что, как мы помним, в Москве на подробное ознакомление с агентурой у него не было времени.
Сокращение сети, особенно столь существенное, как в Шанхае, представляло собой чрезвычайно ответственную операцию, при проведении которой следовало учитывать следующее:
— сохранить все то, что представляло реальную ценность;
— очистить нелегальный аппарат от балласта;
— осмотрительно поступать в отношении агентов, которые в случае отчисления были в состоянии нанести вред резидентуре.
Вот что писал об этом «Пауль» в 1936 году: «Нужно оговориться, что жёсткое и механическое сокращение группы 601 поставило последнего в весьма тяжёлое положение, потому что три кит[айских] товарища остались буквально на улице без куска хлеба и 7–8 парней в волонтёрских частях и частях северо-восточных армий пропали, не будучи использованными до конца. Для дальнейшей работы 601 стали опасными два его ближайших помощника, которых он отшил и которые не могли некоторое время найти службы. Обстановка работы для 601 со стороны отшитых работников стала настолько угрожающей, что его пришлось изолировать и в июле прошлого года выслать в Центр. С отъездом из Тяньцзиня 601 атмосфера значительно разрядилась, и работа пошла спокойнее».