В письме из Берлина от 3 июля 1933 г., докладывая о первых результатах «легализации» он писал: «И тогда на первое время останется только опасность, что смогут что-нибудь узнать о моей работе в Китае. А, кроме того, я считаю себя хорошо забронированным».
В письме, направленном через месяц — 3 августа — Зорге отмечал: «Вы дома должны иметь в виду, что для моей работы, помимо всего прочего, могут возникнуть две больших угрозы: во-первых, со стороны моей “родины”, где, при современных развитых связях, может проявиться повышенный интерес к моей личности; во-вторых, — из пункта моей прежней деятельности в соседней стране, откуда через так наз. “соотечественников” могут сюда долететь кое-какие брызги грязи. И то, и другое может совершенно парализовать или сильно затруднить работу».
Уже из Токио в письме от 7 января 1934 г. Зорге продолжал возвращаться к шанхайской теме: «Мое положение улучшилось… В коммерческом отношении стою я тоже очень хорошо. Но тяжёлая опасность грозит мне из Ш[анхая], от моего старого противника. К новому послу я на ближайшее время приглашён и т. д. Ш[анхая] опасность не надо недооценивать, так как связь между здешним и тамошним очень тесная». И опять о Шанхае в мартовской почте 1934 г.: «3. Мое положение здесь пока хорошее. Однако всё разрешится только в течение ближайших недель. В “овчарне” (в Шанхае. — М.А.) теперь знают, что я нахожусь здесь, и если ещё обо мне будет вонь, то я это через несколько недель узнаю».
Кого имел в виду Рамзай, говоря о своем «старом противнике»? Здесь существуют две версии, так или иначе связанные с членами германской колонии или с людьми, которые тесно соприкасались с немцами в Китае.
Откровенные и широкие связи Зорге и сотрудничество с леворадикальными деятелями были известны в германской колонии, однако это не являлось ещё преступлением. Видимо, Рамзай безрезультатно пытался привлечь к сотрудничеству кого-то из самой колонии или тесно связанного с ней окружения, действовал напрямую, «засветился» и предстал в глазах некоего искушённого человека шпионом. Из-за этого Зорге постоянно ждал разоблачения от «старого противника», которого, не без оснований, считал своим врагом и во избежание скандала пытался превратить в друга.
По версии, высказанной Максом Клаузеном, речь шла о германском советнике Хартмане. Майор Вальтер Хартман состоял военным советником при генеральном штабе китайской армии[201].
Макс Клаузен в «Отчете и объяснениях по моей нелегальной деятельности в пользу СССР» от 1946 г. приводит следующий случай, демонстрирующий степень обострённости отношений между Зорге и Хартманом: «Однажды летом 1931 г. РИХАРД приказал мне пообедать с ним в ресторане Фьюттерер на Суйчжоу. Там он показал мне одного немца по имени ХАРТМАН [HARTMANN] (советник при генерале Чан Кайши). РИХАРД был приглашён этим человеком в качестве сопровождающего. РИХАРД не хотел ехать с этим человеком, так как он считал, что ХАРТМАН знает о нём слишком много. Он сказал мне: «Если со мной что-нибудь случится, Вы будете знать, кто виноват». Позднее он говорил мне, что ХАРТМАН хотел убить его, он всё время держал руку в кармане, выжидая случая. Но РИХАРД был не глуп, он поступил так же, как и ХАРТМАН. Позднее, как говорил мне РИХАРД, они подружились. Это, конечно, была только личная дружба. От этого человека РИХАРД [впоследствии] доставал много ценной информации».
Судя по переписке с Центром самого Зорге, речь могла идти либо о бароне Жираре де Сукантоне, белогвардейце, приближенном к атаману Семёнову, либо о находившимся с ним в близких отношениях германском инструкторе поручике Мёлленхофе (Moellenhof). «№ 10 (барон Жирар де Сукантон. — М.А.) является ещё более умным из здешних проходимцев, но и самым опасным. Он почти целиком мне доверяет, и я устно почти что всё узнаю, о чём эти люди думают и надеются, а иногда и что они сделают. Всё же я ещё не могу рискнуть прямо попросить материалов. Он мог бы быть относительно более чистоплотным человеком, так что при этом мы могли бы очень тяжело провалиться. Он чрезвычайно нас ненавидит и ни одной секунды не задумался бы над тем, чтобы выдать нас соответствующим органам или лично пристрелить. Кроме того, он теснейшим образом связан с № 11 (поручик Мёлленхоф. — М.А.). И каждая неосторожность в отношении него закрыла бы для нас важный своими информациями источник. На 11 (так в оригинале, исправлено карандашом на 10. — М.А.) можно было бы воздействовать деньгами, но он убеждённый фашист, и если здесь можно что-либо поделать деньгами, то только такими суммами, которые мы не можем или не захотим заплатить. В отношении информации я всё из него выжимаю. В отношении материалов, как я уже сказал, значительно лучше и безопаснее работать через переводчиков. Во всём этом деле, в особенности с 10 и 11, мне очень мешает то, что я живу открыто и постепенно везде становлюсь известным. Одно неправильное слово, и всё погибло. 10 и 11 связаны с 56 (Семёнов. — М.А.), и мы уже сообщали о попытке получить материал, но суммы были слишком велики и неуверенность слишком большая»[202].
Странно, но Зорге в своих опасениях совершенно не упоминает о том, что на него могла упасть тень после провала А.П. Улановского («Шерифа»)[203], о чём он докладывал в Центр. Провалы японских агентов[204] обходятся стороной и самим Рамзаем, и следующим руководством шанхайской резидентуры, и Центром. Никакого упоминания о возможных последствиях провалов японских агентов. Объяснялось это, видимо, уверенностью в их надёжности: как-никак, было арестовано два японских агента, а третий выслан на родину, и ни один не выдал своих связей с шанхайской резидентурой.
И самое основное — совершенно умалчивается опасность его расконспирации из-за связи с китайскими коммунистами, с коминтерновцами в Шанхае и деятельного участия в освобождении Рудника и Моисеенко-Великой. Об опасности подобных связей Зорге неоднократно докладывал в Центр и, что удивительно, получал подобные же предупреждения от IV Управления: «Друзья (китайские коммунисты. — М.А.) всё больше стремятся Вас загрузить своей работой. Это со всех точек зрения опасно и может привести [к] провалу»[205] и т. д. Не отставали от китайских коммунистов и «соседи» — представители Коминтерна.
Тем не менее, Центр продолжал перегружать Рамзая каждодневной работой, каждый неверный шаг при которой мог закончиться провалом. И только на редкость благоприятной оперативной обстановкой можно объяснить тот факт, что этого не произошло.
«Помню, что после моего приезда в Шанхай мне было передано нашими товарищами, что в бытность там Рамзая шли разговоры о его близости с коммунистами, — писал в своих воспоминаниях Бронин. — Надо думать, что это вызывалось, главным образом, его близким знакомством с американской журналистской Агнес Смедли, чьи коммунистические симпатии были широко известны. Опасность заключалась в том, что эти разговоры могли дойти до сведения японской контрразведки, хорошо осведомлённой о шанхайских делах. Японцы полновластно хозяйничали на значительной части территории города, а в остальной части имели многочисленную сеть осведомителей. Кроме того, контрразведки империалистических держав на Востоке, в частности, в Шанхае, при всех их противоречиях с одинаковым рвением следили за „коммунистическими элементами“ и в этой области между собой сотрудничали.
К счастью, все эти опасения не оправдались. Подозрения в отношении Рамзая в Шанхае, как оказалось, не выходили за пределы неопределённых разговоров».
Утверждение о сотрудничестве контрразведок «империалистических держав на Востоке» было чрезмерным преувеличением со стороны Бронина.
У Центра был ещё один компромат на Зорге: письмо резидента «Альфа» в Харбине о его злоупотреблениях спиртным, приводившее к утрате самоконтроля. С целью укрепления своей легализации Зорге предпринял трехнедельную научную поездку во Внутренний Китай. На обратном пути 19-го и 20 июля 1932 г. он планировал заехать в Тяньцзинь, где собирался остановиться в гостинице «Астор». Рамзай попросил выслать к нему с «нашей» почтой кого-нибудь из знакомых. Этим кем-нибудь оказался резидент «Альфа».
«Два слова о Рамзае. Он на нас оставил нехорошее впечатление, — докладывал Альфа Давыдову. — Я ему предложил, воспользуясь пребыванием здесь, написать для дома обстоятельный доклад о своей работе, ибо времени у него здесь достаточно, а мы его отправили бы в натуральном виде без всякого фотографирования и пр. Он ответил, что была о его работе полная информация, и нет надобности писать. По-моему, пьёт он больше, чем положено по штату. Здесь он здорово этим делом занимался. В одно прекрасное утро пришёл к нам … (отточие в тексте. — М.А.) с разбитой скулой /щекой/. Оказывается, он дрался с какими-то хулиганами, котами (сутенёрами. — М.А.) девиц в кабаре „Фантазия“.
У нас с Фрицем такое мнение, что его следовало бы отозвать при первой возможности. Что касается контроля над ним, то можно было бы передать нам».
Эти строчки больше напоминают донос на человека, который посмел пренебречь «советом» автора. А раз так, то его следовало или отозвать, или переподчинить, и не кому-нибудь, а «Альфе». Трудно предположить, как представлял себе контроль над Рамзаем из Харбина «Альфа». Больше каких-либо упоминаний о пьянстве Зорге периода его пребывания в Китае в архивных документах не обнаружено.
Рихард Зорге в качестве нелегального резидента допустил целый ряд ошибок как в организационном плане, так и в части нарушения правил конспирации. Он проявлял полное доверие к агентам-групповодам в деле подбора, вербовки и руководства агентурой. Это доверие находилось на грани бесконтрольности, а сам он не имел полной картины состояния агентурной сети.