Судя по всему, выезд из Германии и въезд в СССР в октябре 1924 года были оформлены совершенно легальным образом. Выезжал он из Германии с женой. Брак с Кристиной Герлах (по первому мужу) был зарегистрирован в 1922 году. Поскольку выезд был легальным, в соответствующих документах должны были остаться отметки. При оформлении поездки в Китай в 1930-м Зорге должен был документально ответить на вопрос, где проживал с конца 1924 года и до начала 1930-го, ведь постоянного местожительства в Германии у него в этот период не было. Ответ на этот вопрос и попал впоследствии в его полицейские досье: вероятнее всего, Зорге указал, что проживал в СССР.
Кристина уехала из СССР обратно в Германию в 1926-м и оказалась вне досягаемости советских властей, зато в пределах досягаемости немецкой полиции, поэтому спецслужбам Германии не составляло труда узнать, что Рихард Зорге пять лет проживал в СССР[208].
Фактом, который трудно было скрыть, являлась публикация его статей в печатном органе Коминтерна журнале «Коммунистический интернационал», издававшемся на трёх языках: русском, немецком и французском. По 1926 год включительно там было опубликовано четыре его статьи, однако уже с 1926-го он начинает печататься под псевдонимом Р. Зонтер (в одном случае — К. Зонтер).
В 1930 году, при оформлении документов в Германии, самым разумным было упомянуть о пребывании в СССР. Тем более что для того времени это не было криминалом: у СССР с Германией были тогда оживлённые экономические, политические и военные связи.
При этом необходимо было постараться скрыть всё, что можно было скрыть: прежде всего — работу в Отделе международных связей Коминтерна. И, по возможности, дистанцироваться от компартии Германии. Последнее, как это ни странно, было вполне реально. С 1919 по 1924 год Зорге активно работал в германской компартии, но два года находился на нелегальном положении.
Для окружающих было очевидно, что Зорге погружен в учёбу, после чего были написание и защита диссертации, научная работа. Трудно было предположить, что у него хватало времени и на политическую деятельность. Тем более что она была скрыта от посторонних глаз.
Симпатии к левым идеям, сотрудничество с Коминтерном, коммунистическая журналистика — все это следовало признать. И, естественно, акцент должен был быть сделан на разочаровании в коммунистической идее и окончательном разрыве с «государством рабочих и крестьян». К этому следовало добавить «изгнание» из Коминтерна за причастность к «правой оппозиции».
Всё это должно было попасть в полицейское досье на Рихарда Зорге[209].
Участие в сражениях на фронтах Первой мировой войны, неоднократные ранения и награждение «Железным крестом» за храбрость характеризовали его как настоящего патриота и храброго человека, что тоже свидетельствовало в его пользу.
В 1933 году структуры нацистского карательного аппарата только создавались, но не на пустом месте. Основной костяк работников имел опыт работы в полиции. А возглавивший IV управление (гестапо) Главного управления имперской безопасности Генрих Мюллер с 1919 г. служил в криминальной полиции Мюнхена. Прежние полицейские картотеки продолжали работать, как и раньше, снабжая спецслужбы достоверной информацией. Их-то никакая ведомственная лихорадка не коснулась, в лучшем случае произошло переподчинение от одного органа другому[210].
Опасность вызвать подозрение у немецких спецслужб в 1933 году и в последующем продолжала существовать, поэтому Зорге упорно отказывался занимать любой официальный пост в германском посольстве, мотивируя это опасениями неизбежной проверки со стороны гестапо.
Но эти соображения не нашли подтверждения в указаниях Центра.
19 апреля в телеграмме за № 516/34 Центр поставил перед Шанхаем задачу помочь в легализации «Рамзая» в Японии: «Срочите об использовании возможностей Вота (новый псевдоним Г. Войдта, имевшего ранее псевдоним «Коммерсант». — М.А.) в отношении газет, отдельных лиц, связанных с газетами, которых можно было бы использовать для получения представительства на Японию. Представительство нужно для Рамзая. Мельников».
В письме от 23 апреля 1933 года вновь обращалось внимание на поставленную задачу: «Для его легализации мы просили Вас выяснить возможности Вота, его связи с газетным миром и т. д., что он, если не дал рекомендации, то, во всяком случае, указал объекты, которые можно было бы использовать для получения легализации Рамзая. Отсутствие ответа от вас кажется странным. В чём дело? Мы бы не хотели глубоко втягивать Вота в нашу организационную работу, но его возможности использовать считаем необходимым».
Учитывая продолжительность следования почты из Москвы до генсконсульства в Харбине, а оттуда — курьером до Шанхая, рассчитывать на скорый ответ не приходилось. Такие вопросы не должны были решаться и не решались в почтовой переписке. Это был крик души — или отписка.
Уже 24 апреля Римм докладывал в Москву, что Войдт может дать рекомендации Зорге для редактора «Теглихэ Рундшау» Фердинанда Фрида, для секретаря «Остазиатише Гезельшафт» в Гамбурге — доктора Моора, для секретаря «Фербанда Фюрфернен Остен» («Ассоциации по изучению Дальнего Востока») в Берлине доктора Линде. Войдт брался также обеспечить рекомендации от Бернштейна (германский представитель «Опенштайн и Коппель» — железные дороги на Дальнем Востоке) в Шанхае — для Магнуса Ульштейна (газетно-журнальный трест), а также рекомендации дочерей Бернштейна для известного бывшего немецкого посла в Японии Зольфа.
Центр отреагировал через несколько дней, 28 апреля, подчеркнув желательность рекомендации «для Фрида, Линде и Зольф и, если возможно, также для «Тат Крейс». Эти рекомендации следовало срочно послать по адресу: Зорге, Берлин — Шарлотенбург, Кайзердам, 72. Примерное содержание рекомендаций, указывал Центр, должно было быть следующим: «Зорге является хорошим знакомым из Китая, просьбу принять и помочь ему в его дальнейших планах на Дальнем Востоке. Отправку писем телеграфируйте. Сообщите ваше мнение о возможности использования Одзаки, а также его адрес(выделено мной. — М.А.). Дайте легальный адрес для письма вам, а также дополнительную явку».
В конце мая из Шанхая была направлена телеграмма, сообщавшая, что рекомендательные письма «Рамзаю» на адрес Кайзердам, 72 посланы Войдтом 21 мая через Америку, одновременно — соответствующим лицам. Кроме согласованных с Центром лиц, было послано письмо редактору Д.А.Ц. Стреве, бывшему секретарю немецкой промышленной комиссии в Шанхае.
Таким образом, легализация Зорге строилась на рекомендательных письмах, полученных с помощью Войдта. 9 августа 1934 г. Бронин докладывал в Центр: «Коммерсант (Г. Войдт. — М.А.) нам оказал не одну услугу; напоминаю Вам хотя бы только то, что Р-й свою легализацию построил на письмах Коммерсанта». «Коммерсант с согласия Центра дал… Рамзаю рекомендательные письма на имя 2–3 редакторов немецких газет и журналов. На основании этих рекомендательных писем Рамзай получил в Германии представительства этих газет и легализован как корреспондент этих газет», — значилось в справке о «Коммерсанте» от 31 марта 1937 г.
Какие соображения могли обосновать выбор Центром кандидатуры Зорге на роль руководителя нелегальной токийской резидентуры, которую предстояло создать?
В пользу Зорге говорил ряд его личных качеств, отвечавших требованиям и условиям предстоящей работы: энергичность, решительность; умение приобретать широкие связи; известная склонность к авантюризму (в положительном смысле этого слова, то есть «любовь к приключениям»); способности блестящего аналитика; профессиональная подготовка как журналиста; свободное владение английским языком; наличие опыта зарубежной работы по линии Коминтерна; трехлетний опыт нелегальной разведывательной работы в Шанхае; знакомство с военно-политической и экономической обстановкой на Дальнем Востоке.
Ошибки и промахи в организации агентурной деятельности не являлись решающим препятствием к дальнейшему использованию Зорге. Они требовали лишь твёрдого и чёткого инструктирования и руководства, систематического наблюдения и контроля со стороны Центра (что, впрочем, требовалось от Разведывательного управления по отношению к любому резиденту за рубежом)[211].
Принимая решение о направлении Зорге в Японию под своей фамилией, Центр располагал далеко не полной информацией о его возможной расконспирации в Китае. Более того, странным образом не было придано значение его активной деятельности в рядах германской компартии, а в последующем, на протяжении пяти лет, — в Коминтерне. Не менее странным оказалось молчание самого Зорге — в переписке с Москвой он ни разу не затронул этого вопроса, от которого зависела его дальнейшая судьба.
Ни в одном документе не зафиксировано, какие установки и указания получил «Рамзай» при инструктировании и обсуждении плана работы по коренным вопросам парирования существовавших угроз:
— «шанхайской угрозы» (легенда для объяснения прежней деятельности «Рамзая» в Шанхае на случай, если токийские немцы получат сообщения о связях Зорге с представителями КПК и Коминтерна из Шанхая);
— «берлинской угрозы» (легенда для объяснения прежней деятельности в коммунистической партии Германии и в Коминтерне при возможных встречах не только в Германии, но и в Токио со знакомыми по прежней жизни); не должна была исключаться и возможность того, что берлинские полицейские органы заинтересуются личностью Зорге после того, как в газетах начнут появляться корреспонденции из Японии и статьи за его подписью; в этом случае полицейская картотека предоставила бы справки о прежней деятельности «Рамзая» в Германии и по линии Коминтерна; на этот счет у «Рамзая» должны были быть свои объяснения).
В этом смысле Центр полностью упразднился. Разработка легенд и выработка линии поведения в экстренных случаях была целиком возложена на «Рамзая»