ВОПРОС. Материалы, передаваемые “Кротовым”, у вас вызывали сомнения?
ОТВЕТ. У меня вызывало сомнение качество кодов, о которых я писал в сопроводительных письмах в ИНО»[302].
Странно, что сомнение у токийского резидента вызвало только качество кодов, а не многочисленные приятели — в жандармском управлении, военном министерстве и генштабе японской армии, которые «по дружбе» передавали «Кротову» секретные документы. При этом следует допустить не просто халатное, но преступное отношение к хранению секретных документов даже не в одном японском ведомстве, а в трех. Не говоря уже о более чем наивном объяснении, для чего понадобились «Кротову» документы. Мы никогда не узнаем, почему все эти шитые на «живую» нитку легенды японской контрразведки не вызывали и тени сомнения ни у Шебеко, ни у Центра.
На первых порах «Кротов» приносил объемные документальные материалы на встречи с сотрудниками советской резидентуры под прикрытием (в их число входил и «засвеченный» Косухин), которые ему возвращались после пересъемки. И это происходило не один месяц в условиях жесткого контроля за перемещениями советских представителей!
Японская контрразведка, не желая вызвать подозрения у резидента ИНО и Центра, придумала еще более невероятную легенду: «источник» сообщил, что при 3-м отделении Главного жандармского управления для обработки поступающих материалов организована спецфотолаборатория, куда он получил беспрепятственный доступ. «Теперь процедура добычи материалов была поставлена на плановую основу: “Кротов” снимал оглавления документов, из которых выбирались самые интересные для детального ознакомления. Для легендирования своего интереса к спецфотолаборатории агент по рекомендации резидента стал с увлечением осваивать фотодело и на “наградные” приобрел фотоаппарат “Лейка”, что еще более повысило оперативность и объем развединформации из Токио»[303].
Более неправдоподобного обстоятельства — «осваивать фотодело» в спецфотолаборатории Главного жандармского управления — придумать невозможно, однако и на этот раз сомнений ни у кого не возникло.
В составленном 29 марта 1939 года Постановлении о заведении следственного дела говорилось, что Шебеко «в период своей работы за границей долгое время находился в тесных дружеских отношениях с ныне разоблаченным врагом народа Юреневым» (полномочный представитель СССР в Японии в 1933–1937). Обвинялся Шебеко и в том, что, будучи резидентом НКВД в Токио, «вел разведывательную работу, направленную по пути развала и самоликвидации резидентуры», и что основной и почти единственный его агент «Кротов» — «явная японская подставка, через которого Шебеко в течение ряда лет передавал крупные дезинформационные материалы, пытаясь ввести в заблуждение органы НКВД и военное командование СССР». В Постановлении утверждалось, что, как установило следствие, такими материалами являются все присланные Шебеко “мобилизационные планы японской армии”»[304].
Основанием для этих обвинений были показания арестованного в конце 1938 г. Клётного, которые тот дал после того, как из него выбили признание, что он японский шпион. На основании его показаний было возбуждено уголовное дело № 20997 по обвинению Клётного А.Л., Константинова В.М., Ермакова Н.П., Косухина Д.И., Тармосина С.Е., Добисова-Долина М.Е., Калужского Е.М. и Шебеко И.И. (все в прошлом и настоящем сотрудники разведки НКВД)[305] в измене Родине, шпионаже и работе на японскую разведку.
Вот еще несколько выдержек из ответов арестованного переводчика 7 отдела Главного управления государственной безопасности НКВД Калужского по части работы «Кротова»:
«…В первый момент материал характера мобилизационного плана у меня вызвал недоверие. И не только потому, что вообще у японцев нельзя доставать такие секретные материалы, так как при японских порядках такие материалы невозможно было доставать. А главным образом, по двум следующим соображениям:
Первое. Непонятно было, почему источник, который в течение долгого времени работы вяло давал ценные материалы, вдруг получил возможность и желание добывать материал, получение которого связано с большим риском.
Второе. Непонятно было, каким образом можно было в служебной обстановке снимать такие громоздкие материалы на несколько сот страниц со сложными таблицами. Но само содержание материала было настолько интересным, что я при переводе старался тщательно изучить и проверить его. В результате изучения я пришел к выводу, что эти материалы и по содержанию, и по количеству не могут быть фальшивыми. В этом меня еще более убедили случаи перекрытия, которые имелись между этими материалами и сеульскими материалами»[306].
Действительно, получение подобных материалов «связано с большим риском», а в данном случае, как выясняется, эти материалы передавали «по дружбе». Перекрытие сеульских и токийских материалов могло свидетельствовать лишь о том, что они готовились на одной «кухне».
Что касается содержания материала, то в данном случае речь шла о квалифицированной подготовке дезинформационного материала, которая предполагала обязательное наличие в нем части подлинных материалов. Подлинный материал предназначался для того, чтобы скрыть дезинформацию и приводился отрывочно, что не давало возможности делать адекватные выводы из сообщаемой информации.
Часть материалов, полученных от «Кротова», была отправлена на экспертизу в 5-е (бывшее Разведывательное) Управление РККА в августе 1939 года. В Заключении к присланным материалам из 5-го отдела ГУГБ (бывший ИНО) по мобилизации японской армии на 1939 год и приказам о перемещениях и назначениях отмечалось: «Сопоставив указанные материалы с имеющимися документальными данными 5-го Управления РККА (приказы военного министра о назначении офицерского состава японской армии) можно сделать следующее заключение:
1. Мобплан за 1939 год правильно отображает существование 17 кадровых дивизий и 13 пехотных дивизий второй очереди…
2. Существующие авиационные части и соединения в мобилизационном плане действительно отражены. Не указаны авиационные соединения, дислоцированные в Маньчжурии. В плане они отсутствуют. Есть основание предполагать, что эти авиачасти существуют и развертываются в соответствии с таблицей № 2…
4. Данные об артиллерии РГК и кавалерийских частях совпадают с ранее имевшимися данными…
Выводы: …2. Отсутствие таблицы № 2 не позволяет сделать правильное заключение о правдивости материала. Есть основание полагать, что наличие таблицы № 2 внесло бы ясность для окончательного заключения о реальности и правдивости данного плана.
3. Считать необходимым материал как отражающий ряд действительных положений по организации и отмобилизованию всей японской армии, передать в 5-е Управление РККА для тщательного изучения и сравнения с другими документальными материалами.
Приказы о перемещениях и назначениях офицеров японской армии при проверке по отдельным назначениям соответствуют действительности.
Считаем, что данные материалы необходимо передать в Оперативное управление Генерального штаба»[307].
Как видим, формулировки обтекаемые и осторожные. Заключение подписали председатель комиссии комбриг Иванов и члены комиссии полковник Шевченко и майор Иванов.
Второе заключение по японским документам, данное аналитиками военной разведки в октябре, было более однозначным и, казалось, отметало все подозрения в дезинформации:
«1. Данные японских документов в сборнике № 14 при сопоставлении с документальными данными, имеющимися в 5-м Управлении, показывают, что данный материал не содержит в себе указаний дезинформационного порядка.
2. По документу № 6, который является приказом о мобилизации японской армии на 1938 год — ввиду отсутствия аналогичных материалов в 5-м Управлении трудно установить его действительность. При ознакомлении с указанным материалом не обнаружено фактов, говорящих о дезинформационном характере настоящих материалов.
3. Данные, указанные в сборнике японских документов № 8, не вызывают сомнения в их достоверности. Материал подтверждается рядом аналогичных документов, находящихся в 5-м Управлении РККА. Документы, изложенные в сборниках материалов №№ 8, 6 и 14, подлежат срочной передаче для детального изучения в 5-е Управление РККА»[308].
Все это говорит лишь о качестве дезинформации, подготовленной японскими специалистами. В приведенном тексте присутствует оценка всего трех сборников японских документов, проходивших под № 6, 8 и 14, и ничего не говорится об остальных документах, проходивших под другими номерами.
Что касается следствия, то для него не составляла загадки «подлинность» получаемых от «Кротова» документов. Из протокола допроса переводчика с японского языка Клётного от 6 сентября 1939 г.: «…Осенью 1937 года от Журбы был получен мобилизационный план японской армии, о чем мне стало известно от Косухина. Я спросил Косухина, является ли этот материал подлинным или дезинформационным. Косухин ответил, что материал является дезинформационным. Он готовился японской разведкой еще в период работы Косухина в Японии, о чем говорил ему Журба. Журба мне сказал, что качество дезинформационных материалов не удовлетворяет японскую разведку и что в настоящее время встал вопрос об организации дезинформации самого серьезного значения, что сейчас японская разведка подготавливает такой материал, как мобилизационный план, и что японская разведка решила эти материалы передавать по линии каналов НКВД и что в этом вопросе я должен ему помочь. Тогда же при встрече с Фусэ (японский разведчик, с которым Клётный встречался в Кобэ и Токио. — М.А.) он подтвердил переданные мне сообщения Журбы, сказав, что Япония накануне войны с СССР и что главная задача разведки сводится к тому, чтобы снабдить СССР наиболее важными сведениями о японской армии и организовать так, чтобы эти материалы были оформлены солидно и правдоподобно…»