Возражая против такого подхода, японо-маньчжурская сторона в качестве примера привела тот факт, что из 25 пограничных столбов, установленных при демаркации границы между озером Ханка и р. Тумыньцзян (Туманган) на стыке границ СССР, Маньчжоу-Го и Кореи, к середине 1935 г. сохранилось только десять, причем промежутки между сохранившимися пограничными столбами в низинах и на холмах поросли лесом, что не позволяет японским пограничникам точно ориентироваться в отношении пределов территории Маньчжоу-Го, которую они охраняют в соответствии с протоколом о военном сотрудничестве с Маньчжоу-Го.
«Возражала против позиции СССР японо-маньчжурская сторона и по более важному вопросу — проведению границы вдоль китайского берега пограничных рек Аргунь, Аглур и Уссури, как она обозначена на приложенной к русско-китайскому Пекинскому договору 1860 г. географической карте масштаба 25 км в дюйме (1:1 050 000). Это объяснялось тем, что граница по рекам была проведена здесь вопреки нормам обычного международного права, в соответствии с которыми государственная граница на судоходных реках проводится по середине главного фарватера. А если имеются расхождения в описании границы между картой и текстом договора (а такое расхождение между текстом Пекинского договора и приложенной к нему упомянутой картой действительно существовало, причем в пользу нормы обычного международного права), то граница должна устанавливаться также по середине главного фарватера.
Вот почему японо-маньчжурская сторона выступала за пересмотр фактически установленной СССР границы с Маньчжоу-Го по рекам в соответствии с упомянутой картой, поскольку в этом случае все острова в русле пограничных рек оказались на территории Советского Союза. В пользу позиции японо-маньчжурской стороны свидетельствовало то обстоятельство, что, согласно Положению Комитета министров России от 13 октября 1867 г., и при отводе русским на островах р. Амур покосных мест “принималась граничной линией середина главного фарватера”.
В 1912 г. министр иностранных дел России С.Д. Сазонов в депеше российскому посланнику в Пекине предписывал считать, что на проходных реках “русская государственная граница следует по тальвегу”, т. е. линии наибольших глубин. По Цицикарскому же договорному акту от 7 декабря 1911 г. государственной границей между Россией и Китаем на р. Аргунь была признана линия посередине ее главного фарватера, и поскольку она проходит ближе к российскому берегу, то часть крупных островов на этой реке оказались за русской границей. Тем не менее, особым реестром к договору как исключение они были отнесены к России, что, однако, не означало, что китайцы были лишены права их хозяйственного освоения наряду с русскими[359]. Позднее, в 30-е гг., это привело здесь к пограничным инцидентам.
Сложившаяся ситуация приводила к тому, что на ряде этих участков границы периодически возникали конфликты.
23 июня 1935 г. японские геодезисты во время съемки местности в спорном районе р. Хайластын (на границе между МНР и Маньчжоу-Го) — притока р. Халхин-Гол — были взяты в плен. Но так как каждая сторона настаивала на том, что оспариваемая территория принадлежит ей, вопрос о границе урегулирован не был и позднее, в 1939 г., явился причиной ожесточенного вооруженного конфликта в районе р. Халхин-Гол (Халха). В спор вокруг вопроса о границе в ходе монголо-маньчжурских переговоров были вовлечены как японская, так и советская сторона. Первая из них поддержала требование делегации Маньчжоу-Го о том, чтобы МНР признала ответственность за произошедший инцидент в районе р. Хайластын, согласилась на постоянное размещение на ее территории вблизи спорного участка границы постоянного представителя Маньчжоу-Го и заявила, что в случае отказа монгольской стороны от принятия этих требований они будут рассматриваться как последнее предупреждение, после которого войска МНР будут силой оттеснены за линию Тамцак-Булак — Джи-Джи-Сумэ, соединяющую центр и середину южного края района МНР, вдающегося в территорию Маньчжоу-Го[360].
В свою очередь 6 июля 1935 г. правительство Советского Союза в связи с позицией Японии в этом инциденте сделало ее послу в СССР Хирота Коки заявление, в котором утверждало, что не столько власти Маньчжоу-Го, сколько Квантунская армия, предъявив необоснованное и «последнее предупреждение» МНР, провоцирует ее на вооруженный конфликт и что Квантунская армия пытается воспользоваться этим предупреждением как предлогом для оккупации района между Тамцак-Булак и Джи-Джи-Сумэ. В заключение правительство СССР доводило до сведения правительства Японии, что, исходя из интересов безопасности своей собственной границы, оно заинтересовано, чтобы Токио принял необходимые меры в отношении Квантунской армии с целью обеспечения мирного порядка на монголо-маньчжурской границе. В результате демарша правительства СССР монгольская сторона, получив дипломатическую поддержку Советского Союза, отвергла притязания делегации Маньчжоу-Го, поддержанные Токио, и в конечном счете 26 августа того же года переговоры были прерваны.
Срыв монголо-маньчжурских переговоров способствовал сохранению напряженности на границе между МНР и Маньчжоу-Го. В результате усиления напряженности на границах марионеточного государства Маньчжоу-Го с СССР и МНР количество пограничных инцидентов в 1935 г. достигло[361]. При этом число инцидентов не уменьшалось от года к году в последующем.
6 сентября 1933 г. на пароходе «Empress of Russia» («Императрица России») Рихард Зорге прибыл в Иокогаму. Ему предстояло предпринять целый ряд шагов, чтобы легализоваться в стране: зарегистрироваться в консульстве и официально представиться в германском посольстве; установить связи с официальными японскими органами (отделом прессы Министерства иностранных дел); разместить в газетах статьи, выдержанные в духе лояльности и благожелательности; обрести дружеские связи с сотрудниками германского посольства; использовать их для приобретения и расширения связей в других общественных кругах, местных и иностранных; использовать связи в посольских кругах для вступления в местную немецкую фашистскую организацию.
Разместившись в отеле «Санно», Зорге явился в посольство на регистрацию. Там он узнал, что ожидается назначение нового посла. Шестидесятипятилетний доктор юриспруденции Эрнст-Артур Фореч собирался к концу года уйти на пенсию и в последние недели занимался, в основном, тем, что следил за тем, как упаковывалась и отправлялась в его родовой замок Кольмберг, расположенный в долине Мозеля, коллекция древней японской бронзы и картин. Обострившимися проблемами внутренней и внешней политики Японии он интересовался лишь мимоходом[362] но при этом нашел возможным принять Зорге, узнав о наличии у него рекомендательного письма от Хаусхофера. На дипломатов посольства произвела немалое впечатление и рекомендация, полученная Зорге в японском посольстве в Вашингтоне, адресованная Эйдзи Амау, который занимал должность руководителя отдела информации МИД Японии и проводил еженедельные пресс-конференции.
Рекомендательные письма, манера Зорге держаться способствовали формированию у окружающих образа человека со связями.
Как уже отмечалось, в своих первых сообщениях, направленных летом 1933 г., Зорге явно переоценил результаты поездки по Европе, преувеличил успех в деле получения корреспондентских связей. Тем не менее перечень представительств от прессы, приведенный в донесении пресс-атташе германского посольства, направленном в МИД Германии и попавший в Министерство иностранных дел Японии, не мог не впечатлить адресатов. 12 сентября 1933 г. пресс-атташе германского посольства в Токио направил в МИД Германии следующее уведомление: «6 сентября из Америки в Японию прибыл доктор Зорге. Он собирается остаться в Японии на длительный срок в качестве корреспондента многих газет. В соответствии с предъявленными здесь документами он является: сотрудником «Мюнхенер иллюстрирте прессе», корреспондентом «Тэглише Рундшау», корреспондентом «Берлинер бёрзен-курир», сотрудником «Алгемеен хандельсблад» в Амстердаме, членом редколлегии «Хот фатерлянд» (Гаага)»[363]. Причем копия этого документа была обнаружена в японских архивах
Это короткое сообщение характеризует четкость работы чиновников германского посольства и контроль японской контрразведки за перепиской иностранных посольств, а также подтверждает, что Зорге не имел официального документа об аккредитации ни от газеты «Франкфуртер цайтунг», ни от журнала «Цайтшрифт фюр геополитик».
«На немецкой стороне я эту слабую сторону («сомнительные представительства от прессы». — М.А.) выпрямил своей быстрой дружбой с секретарем. Кроме того, сразу появилось там несколько моих статей», — напишет Зорге в отчете. Говоря о своих связях в германском посольстве в Токио, Зорге подчеркивал: «Очень близкая дружба с секретарем посольства Гааз, с торговым атташе (возможно, Кноллем. — М.А.) и секретарем посольства Мельхером».
Каждый из этих и многих других друзей Зорге, которые появятся в последующем, был со своей системой ценностей, своими взглядами, симпатиями и антипатиями, привычками и привязанностями. Не говоря уже о том, что каждый из них имел свой темперамент и принадлежал к различным типам личности. Поэтому и подход к каждому должен был быть индивидуален. Основой для сближения и завязывания «дружбы» могли стать демонстрируемая «Рамзаем» общность политических взглядов, общее прошлое (участие в Первой мировой войне), совпадение каких-либо склонностей или привычек, — хотя бы любовь к посещению ресторанов и времяпрепровождению в обществе гейш либо некие услуги со стороны Зорге — служебного (готовность делиться информацией) или бытового характера. Ясно одно: Зорге был прекрасным психологом, харизматичной личностью, в орбиту которой стремились попасть многие, и он был искренен в отношениях — не изображал «друга», а стремился быть таковым.