Имеются слухи, что Ямасита будет назначен на новую должность командования войсками на южных базах и в Индо-Китае.
№ 163,165,166,167. ИНСОН.
[РЕЗОЛЮЦИЯ ЗНУ]: Инфор
В спец донесение.
Подготовить сегодня же.
АП
14/VII
Примечание РУ Генштаба КА:
Учитывая большие возможности источника и достоверность значительной части его предыдущих сообщений, данные сведения заслуживают доверия.
И. о. н-ка РУ Генштаба КА
Генерал-майор танковых войск Панфилов.
Расш. Малинников. 14.30 13.7
Перевел полковник Рогов
Адресату.
В реестр».
Генерал Ямасита Томоюки в июле был назначен командующим 25-й армии, перед которой стояла задача оккупации полуострова Малакка и захват Сингапура.
Зорге удивительно точно передал суть принятого на императорском совещании решения: не изменять плана действий против Сайгона (Индокитай), но одновременно и подготавливаться к действиям против СССР на случай поражения Красной Армии.
Наряду с прочей ценной информацией, обращают на себя внимания слова Отта, воспроизведенные «Рамзаем»: «Япония начнет воевать, если немцы достигнут Свердловска». Оказывается, чтобы подвигнуть японцев к началу боевых действий, уже недостаточно было, чтобы германские войска заняли Москву и Ленинград — план «Барбаросса» предусматривал достижение линии Волга — Архангельск. В этом ключ к пониманию позиции Японии: готовиться к войне, но ее не развязывать.
Передавая попытку германского посла развеять опасения Мацуоки насчет возможных ударов советской авиации по «жизненным центрам» Японии, Зорге приводит цифры, озвученные Оттом, — 1500 боевых самолетов, в том числе 300 тяжелых бомбардировщиков с дальним радиусом действия. Обе цифры были занижены.
Группировка ВВС Красной армии в Отдельном Дальневосточном военном округе на 22 июня 1941 г. насчитывала, согласно одним данным, 4140 боевых самолетов[670], согласно другим — 1935 боевых самолетов, в том числе дальних и тяжелых бомбардировщиков — 403, из них 262 современных по тем временам самолета — Ер-2 (дальность 4100 км при бомбовой нагрузке 1000 кг) и Ил-4 (дальность 3800 км при бомбовой нагрузке 1000 кг)[671].
Однако даже заниженные цифры не могли успокоить ни министра иностранных дел Японии, ни японский генералитет. В одном из документов императорской ставки от 26 июля 1941 г. указывалось: «В случае войны с СССР в результате нескольких бомбовых ударов в ночное время десятью, а в дневное — двадцатью-тридцатью самолетами Токио может быть превращен в пепелище»[672].
О том, как проходил процесс анализа и оценки, поступавшей к нему из разных источников противоречивой информации (как можно было допустить, что проходившая мобилизация и наращивание группировки войск в Маньчжурии, в действительности, предусматривает выступление против СССР лишь в том единственном случае, когда советские войска на Дальнем Востоке будут чрезвычайно ослаблены и разложены; разгрома советских войск в европейской части страны для этого было недостаточно), Зорге остановился на одном из допросов:
«Для определения позиции Японии в отношении войны Германии с Советским Союзом 19 июня 1941 года состоялось заседание японского правительства и руководства вооруженными силами. Затем 23 июня состоялось заседание Совета руководства сухопутных и военно-морских сил с участием премьер-министра, а 2 июля 1941 года было созвано совещание в присутствии императора. Из информации, которую сообщил мне Одзаки по всем заседаниям, наибольший интерес представляла информация о совещании 2 июля. Еще до него у Одзаки сложилось впечатление, что премьер-министр Коноэ и окружающие его министры, за исключением военных не хотят войны с Советским Союзом. Кроме того, в руководстве военно-морским флотом были люди, которые не хотели воевать с Советским Союзом, и только лишь в руководстве сухопутными войсками выступали за участие в этой войне. Однако все эти силы практически занимали выжидательную позицию, в правительстве только министр просвещения высказывал мысль об отказе от договора о нейтралитете, заключенного самим Мацуока. Одзаки считал, что заседание 19 июня, также как и заседание 23 июня имели подготовительный характер, и на них не было принято никаких решений. Они были созваны для подготовки совещания 2 июля. Созыв этих двух совещаний является доказательством, с какой серьезностью японское правительство изучало эту проблему. Одзаки просил обратить на это серьезное внимание. Однако неделю спустя я получил от Мияги несколько иную информацию о заседании руководства сухопутных и военно-морских сил 23 июня. По сообщению Мияги, на заседании было принято решение о так называемых единых операциях на Юге и Севере, суть которого сводилась к проведению боевых на Юге в районе Французского Индокитая и одновременно ведению боевых действий на Севере против Советского Союза. Однако, я не поверил этой информации и не передал ее в Москву, отдав предпочтение информации Одзаки. Вместе с тем я внимательно изучал полученную информацию. Что же касается содержания совещания 2 июля, то спустя некоторое время после совещания Одзаки устно доложил мне его. Я думаю, что эта информация была получена от членов группы, близких к Коноэ. По сообщению Одзаки, решения этого заседания можно разделить на три раздела:
1. Япония должна определить свою позицию и провести подготовку в соответствии с изменениями, происшедшими в мире.
2. Если в международном плане положение не претерпит изменений, Япония будет соблюдать японо-советский договор о нейтралитете.
3. Япония будет вести экспансию в южном направлении, при этом необходимо провести всестороннюю подготовку.
Пункты 1 и 2 были проявлением антисоветской политики Японии, и для себя я их объединил в один, а что касается всего содержания заседания, то оно представлялось мне из двух положений. Когда я обдумывал содержание этих заседаний, появились признаки всеобщей мобилизации, проводимой с июля месяца, которая проявлялась в призыве в войска, находящиеся на Севере, т. е. в Маньчжурии, и действующие на Юге, т. е. во Французском Индокитае. При этом осуществлялась мобилизация в Маньчжурии, находящейся непосредственно против Советского Союза, осуществлялась также соответствующая положению подготовка, однако все это проводилось в пределах нормальных явлений и означало, что Япония не намерена предпринять активных действий. Как сообщил Одзаки, военное командование японской армии сразу же после совещания 2 июля, примерно 5 или 6 июля, одобрило план, согласно которому предполагалось к концу июля оккупировать территорию Французского Индокитая до Сайгона. Таким образом, я убедился в достоверности информации Одзаки о содержании совещания 2 июля, по которой Япония придает главное значение продвижению на Юг, и что она займет выжидательную позицию в отношении своего участия в войне против Советского Союза. Эту информацию я передал в Центр в Москве»[673].
В данном пространном свидетельстве Зорге, исходя из ставшей ему известной впоследствии информации о том, что Япония так и не напала на Советский Союз, а начала движение на Юг, несколько искажает содержание шифртелеграмм, направленных им самим в Центр, после совещания от 2 июля. Он пытается придать однозначность принятым на этом совещании решениям, которой на самом деле не было, о чем он сам и докладывал 3 июля: «Источник Инвест сказал, что на совещании у императора решено не изменять плана действий против Сайгона (Индокитай), но одновременно решено и подготавливаться к действиям против СССР на случай поражения Красной Армии. …». Как бы то ни было, приведенная выдержка свидетельствует о том, что Зорге вновь и вновь возвращался к той информации, которая к нему поступала, и пытался ее переосмыслить.
Скрыть масштабы секретной мобилизации было невозможно. Ведь во время переброски и сосредоточения войск по плану «Кантокуэн» только через пункты на территории Кореи в сутки пропускалось до 10 тысяч солдат и офицеров, 3,5 тыс. лошадей[674].
11 июля императорская ставка направила в Квантунскую и армии в Северном Китае директиву № 506, в которой подтверждалось, что целью «Кантокуэн» («Особые маневры Квантунской армии») является усиление готовности к выступлению против Советского Союза[675].
В ответ на приведенную телеграмму Риббентропа от 10 июля германский посол в Японии Отт сообщил:
«Шифротелеграмма, секретно, Токио,
14 июля 1941 года. Получена 14 июля.
Весьма срочно.
Я пытаюсь всеми средствами добиться вступления Японии в войну против России в самое ближайшее время. Для того чтобы убедить лично Мацуока, а также министерство иностранных дел, военные круги, националистов и дружески настроенных деловых людей, использую в качестве аргумента главным образом личное заявление министра иностранных дел и шифрованную вашу телеграмму. Считаю, что, судя по военным приготовлениям, вступление Японии в войну в самое ближайшее время обеспечено. Самым большим препятствием являются разногласия между различными группами, которые, не получая общего руководства, преследуют самые различные цели и очень медленно приспосабливаются к изменившейся ситуации…»[676].
Единства взглядов по вопросу о времени вступления Японии в войну против СССР не было, хотя и господствовало убеждение (особенно вначале) в конечной победе Германии. Представление о борьбе мнений по этому вопросу в правящем лагере Японии и о занимаемой Одзаки позиции дают дебаты, развернувшиеся в «мозговом тресте» Коноэ.
Большинство членов «Асамэсикай» — «Общества завтраков» выражали мнение, что, «учитывая темп продвижения германской армии, военный разгром СССР последует примерно в течение двух месяцев». На допросе 12 марта 1942 г. Одзаки показал: «Я уже говорил, что эти люди прогнозировали поражение Советского Союза в германо-советской войне и последующий развал режима Сталина. В противоположность им я считал, что хотя Советский Союз и сталкивается с военными неудачами, будет нелегко сломить социальное единство СССР, возникшее после революции, и вряд ли возможен крах режима Сталина. Повторюсь, отмечая, что позиция Общества завтраков в отношении Советского Союза была отрицательной. Усиба, Мацумота, Киси, Тайра и другие предсказывали развал Советского Союза. В противовес им я высказывал мнение, что СССР вряд ли уступит Германии в военном отношении и что расчет на его быстрый внутренний развал слишком поспешен. Это мнение я отстаивал и в присутствии генерального секретаря кабинета министров Кадзами»