«Было бы неправильно, — считал М.И. Сироткин, — ставить вопрос о какой-то одной, “основной” причине провала, искать эту причину в чьем-то “предательстве”, организационной ошибке или неосторожности кого-либо из сотрудников резидентуры.
Если даже, условно принять за истину примитивную японо-американскую версию об Ито Рицу, то в этом случае должны были быть еще какие- то дополнительные условия, позволившие контрразведке разом вскрыть всю организацию и ликвидировать целиком всю сеть.
Если бы, например, об аресте Китабаяси и Мияги стало немедленно известно “Рамзаю”, то могли бы быть приняты срочные предупредительные меры. А если бы Мияги не знал никого, кроме “Рамзая”, то, возможно, что и “Рамзаю” удалось бы отвергнуть все обвинения, и провал был бы локализован, ограничившись группой Мияги».
Все сказанное М.И. Сироткиным, безусловно, правильно, но с этим можно согласиться только в том случае, если принять на веру японо-американскую версию: провал произошел случайно от показаний второстепенного агента, который сам не представлял конечный адресат, той малозначительной информации, которую он передавал крайне редко. И подобного провала можно было бы избежать, если бы к разведывательной деятельности не привлекались бывшие члены коммунистической партии США или Японии и сочувствовавшие им, а также, если бы за деятельностью Мияги осуществлялся контроль.
Весьма своеобразны, спорны и ошибочны высказывания «Рамзая» об отношении резидента к «низовым» агентам-информаторам, точнее — об изучении им агентов, привлекаемых к работе и используемых агентами-групповодами. В своих «Тюремных записках» он писал: «Я не знаю полностью всех источников информации, которые могли использовать члены группы. Я знаю только те из них, которые были особенно важными, и те, которые пригодились в работе. Я знаю только общий характер источников и не располагаю данными о конкретных людях и их именах. То, что я недостаточно знал об информационных источниках своей группы, объясняется не отсутствием интереса к деятельности и усилиям своих сотрудников и не тем, что я ленился. Характер нашей работы был таков, что большая часть с трудом созданных источников информации быстро “пересыхала”, и я не считал источник действительно ценным и пригодным, если он не был проверен в течение длительного времени. Поэтому, если канал информации моих сотрудников не проходил подобной проверки, я считал эти сведения не очень ценными. Моим принципом было не придавать важного значения именам людей, от которых исходила информация. Я делал это умышленно, для того чтобы на вопрос об этих людях я не мог бы ничего ответить и тем самым доставить им неприятности. Это одно из традиционных правил нелегальной деятельности»[785].
Можно было бы считать подобные показания «Рамзая» определенным тактическим приемом пред лицом следствия: попыткой, отговорившись незнанием, отделаться от требований следственных органов о выдаче всей «низовой» агентуры. Однако при ознакомлении с остальными показаниями Зорге такое предположение не оправдывается. Документы резидентуры (доклады самого «Рамзая», «Густава», «Алекса» и др.) убедительно свидетельствуют о том, что «Рамзай» действительно вплоть до конца своей деятельности не только не знал имен и достаточно полных характеристик агентов группы Мияги, но вообще не знал о существовании некоторых привлеченных групповодом Мияги к работе агентов, которые отнюдь не были случайными, «быстро исчезающими» лицами, а в течение длительного времени были связаны с Мияги, выполняли его разведывательные задания и систематически получали от него денежное вознаграждение. К числу таких агентов относились, в частности, Китабаяси Томо и Тагути Угэнда («2-й друг с Хоккайдо»).
Следует ли считать отрицание необходимости изучать «низовых» агентов, возводимое «Рамзаем» в «основной принцип нелегальной деятельности», серьезной ошибкой, характеризующей существенный недостаток его как резидента? Ответ неоднозначен. Руководствуясь этим «принципом», «Рамзай», по существу, предоставил полную свободу действий групповоду «Джо» (Мияги), не контролируя его вербовочную деятельность и не интересуясь с кем, какие связи Мияги поддерживает, чем руководствуется, привлекая к работе того или иного агента.
Исходя из оценки Мияги как самоотверженного и преданного коммуниста, «Рамзай» неограниченно доверял ему и как агенту-групповоду, а Мияги, подбирая и привлекая в свою группу новых агентов, также основывался лишь на их идейно-политической близости и преданности коммунистическому движению, совершенно не считаясь с тем, надежно ли они гарантированы от полицейского наблюдения или же состоят под надзором как неоднократно подвергавшиеся репрессиям.
Сохранившаяся со времен работы в Китае склонность Зорге бесконтрольно доверять своим групповодам в вопросах подбора агентуры (исходя лишь из их политической надежности), недооценка опасности повышенной «склонности к риску» групповода Мияги привели в итоге к насыщению группы «Джо» поднадзорными коммунистами-активистами.
Большинство из этих агентов-информаторов из числа местных жителей-японцев неоднократно подвергались арестам, заключению и бесспорно состояли под постоянным наблюдением полиции. По существу, вся агентурная группа Мияги состояла из таких лиц («Друг с Хоккайдо», «2-й друг с Хоккайдо», «Женщина», «Доктор», Китабаяси Томо, «Кйосю»). Каждый из них в прошлом хоть раз пережил арест и заключение, а следовательно, не мог не состоять на особом учете и под надзором полиции. В число агентов привлекались такие, как Китабаяси Томо, не представлявшая никакой ценности как источник информации и являвшаяся лишь ненужным и опасным балластом для резидентуры.
Надо думать, что и сам Мияги как коммунист, да еще вернувшийся из Америки, тоже не оставался вне полицейского наблюдения.
Такого же рода агенты были и в группе Одзаки: «Осака-бой», «Ронин». Однако исключительная осторожность «Отто», избегавшего открытого общения с ними (нередко связь с ними он поручал Мияги), делала их менее опасными, чем агенты Мияги.
Можно считать вполне вероятным, что группа «Джо» со всеми ее внутренними связями была давно известна полиции, но, поскольку не было выявлено никаких признаков ее разведывательной деятельности, за ней велось наблюдение лишь как за группой коммунистов. Если иногда (например, в 1936–1937) отдельные члены этой группы и подвергались арестам, то лишь в связи с участием в революционной деятельности.
Руководство Центра, потребовав (в 1936–1937) от «Рамзая» прекращения связи с подобными агентами, не проявило необходимой настойчивости, а после 1937 года вообще не поднимало вопрос об этих связях, предоставив «Рамзаю» полную свободу действий.
Постоянная поднадзорность полиции делала группу «Джо» опасной, превращая ее в весьма слабое, уязвимое звено сети «Рамзая», таящее потенциальную угрозу провала.
Опора Зорге на коммунистов и сочувствовавших им в Китае, перенос этого опыта на организацию разведывательной деятельности в Японии, т. е. использование идейного мотива привлечения к сотрудничеству с военной разведкой давало в Китае и дало свои положительные результаты в Японии.
Систематическое наблюдение за «поднадзорной» группой Мияги, выявившее связь (через Мияги) между этой группой и германским журналистом — сотрудником германского посольства Зорге — давало полиции некоторый намек на наличие, возможно, не вполне дозволенной деятельности германского посольства, связанной со сбором какой-либо информации или выявлением настроений среди японского населения.
Однако само странное сочетание сторон: отъявленный германский фашист и японские коммунисты — в какой-то мере сбивало с толку японскую полицию. А поскольку дело касалось представителя посольства дружественной Германии, полиция не спешила с выводами, хотя и не ослабляла наблюдения.
Чтобы избежать провала, можно было бы решительно отсечь и полностью ликвидировать группу «Джо» со всеми ее поднадзорными агентами-коммунистами (а самого Мияги отправить в Америку), «сохранив при этом два основных и важнейших информационных канала резидентуры: германское посольство («Рамзай») и японские правительственные круги («Отто»)», предлагает в своем «Опыте организации и деятельности резидентуры “Рамзая”» М.И. Сироткин.
Но так ли незначителен был вклад агентурной группы Мияги? Групповоду «Джо» был поручен сбор военных сведений (организация, дислокация, переброска войск, проведение мобилизационных мероприятий и т. п.) и некоторых материалов по экономике. Нередко Мияги и его агентурой собирались слухи. «Мияги собирал военную информацию больше в оживленных местах Токио, в ресторанах и барах. В связи с этим он вынужден был часто посещать различные подобные заведения. Он часто жаловался, что ему приходится много выпивать в барах ради получения даже небольшой информации»[786]. Эти слухи были нередко отрывочны и противоречивы, но часто давали ценные нити для раскрытия или оценки того или иного события.
На Мияги лежала организация перевода японских документов. Из представления к награде полицейского Сакаи Ясу: «1. 10 октября 1942 года вместе с приставом ТАКАКИ и пом. пристава ЦУГЭУЭ принимал участие в аресте центральной фигуры данного дела МИЯГИ и в результате тщательного обыска обнаружил важные документы, ясно подтвердившие, что арестованный является шпионом. А именно, часть рукописного документа на английском и японском языке, в котором подробно описывается положение тяжелой промышленности нашей страны, а также документ, напечатанный на пишущей машинке, под заголовком “Германо-советская война и политические мероприятия в стране”. Эти материалы оказали огромную услугу дальнейшему производству следствия»[787].
«Я никогда не был настолько самоуверен, — отмечал «Рамзай», — чтобы считать, что смогу ответить на любые вопросы, касающиеся Японии. Я часто полагался на мнение Мияги и особенно Одзаки. Это же относится даже к окончательным формулировкам с точки зрения терминологии результатов анализа важных проблем. Для выработки оценки и описания тех или иных явлений, происходивших в Японии, я часто беседовал с Одзаки или Мияги…»