Подозрение на “ИЗОПА” усилилось в связи с тем, что:
1/ Жена “ИЗОПА” рассказывала посторонним о том, что ее муж почти ежедневно выезжает за город на собственную дачу, несмотря на погоду и занятость /прим. рация находилась на даче и была заделана в диванном валике/.
2. Японская жандармерия давно засекла действующую в районе, где находилась дача “ИЗОПА”, рацию, но не могла обнаружить место установки. Установив наблюдение за временем появления “ИЗОПА” на даче и работой засеченной станции, контрразведка определила, что это работает “ИЗОП”. При обыске на даче “ИЗОПА” в его отсутствие обнаружили коротковолновую станцию и крупную сумму денег /ам. дол./. Наблюдением было установлено, что материалы для передачи “ИЗОП” получает от “ИНСОНА” и “ИНДА” (Вукелич. — М.А.). В результате этого были арестованы “ИНСОН”, “ИЗОП”, “ИНД” и несколько японцев, связанных с этой группой. Жена “ИЗОПА” арестована. Жена “ИНД” выехала осенью в Австралию. Японский суд приговорил “ИНСОНА” и “ИЗОПА” за шпионаж в пользу СССР к пожизненной каторге. На суде “ИЗОП” сознался в своей работе на СССР».
Отношение к «Рамзаю» как к двойнику, работающему под контролем противника, порождало небрежность и невнимательность в деле изучения людей резидентуры, оценки агентурной ценности каждого из них. А отсутствие системы учета приводило к накапливанию необоснованных сомнений и подозрений и дезориентировало руководство Центра.
Было бы проще всего отнести все недостатки и ошибки руководства на счет тяжелых, болезненных процессов, которые переживал Центр вместе со всей страной, начиная с 1937 г. Массовые аресты работников Центра и периферии, многократная смена руководства Центра и основных сотрудников аппарата под прикрытием в Токио, огульное отрицание и охаивание всего, что было задумано или создано работниками, объявленными «врагами народа», приход на службу в разведку преданных Родине, но далеких от агентурной работы офицеров — все это, бесспорно, дезорганизовывало работу Центра и не могло не привести к целому ряду серьезных ошибок и в области руководства нелегальными резидентурами.
Однако ссылка только на внутриполитическую обстановку в стране, на объективные условия, нарушившие работу Центра, недостаточна. Серьезные недостатки и упущения в руководстве резидентурой имели место и до 1937 г., писал М.И. Сироткин. Недоверие к резидентуре «Рамзая» не могло родиться «из ничего», даже в обстановке 1937 г. Истоки «политического недоверия» к Зорге глубже, за пределами начала массовых репрессий, в том числе и в военной разведке. 1937 г. лишь способствовал тому, что начальные ошибочные сомнения и подозрения переросли в законченную уверенность в изменнической, «двойной» работе «Рамзая». Сомнения в «политической» надежности и разведывательной ценности «Рамзая» и резидентуры в целом — в любых условиях, даже в атмосфере подозрительности и шпиономании 1937 года, — могли быть легко рассеяны, если бы аппарат Центра располагал достоверными и полными сведениями, характеризующими как «Рамзая», так и его сотрудников, и имел бы возможность на основе конкретных данных судить о реальном положении вещей. Прежнее руководство Центра не имело достаточно ясного и правильного представления о личном составе, методах и условиях работы резидентуры, а после смены руководства и большей части сотрудников аппарата новые работники Центра знали о резидентуре еще меньше. Новые руководители не знали ни «Рамзая», ни его людей и не могли получить необходимых сведений из учетной документации, так как такая документация должным образом не велась.
В течение последних четырёх лет существования нелегальной резидентуры, по требованию руководства Центра, сотрудниками аппарата периодически составлялись справки на резидентуру «Рамзая». Ни на чем не основанное заключение, неверные или устаревшие сведения, занесенные когда-то в одну из справок, систематически переносились во все последующие, дополнялись новыми, нередко еще более сомнительными или неверными данными и приводили к ошибочным, ложным выводам. Одна из такого рода справок от 1941 г. содержала примечание: «Основные демографические данные Инсона и данные о его работе составлены зам. начальника отдела на память». «На память»!
Можно назвать ряд других ошибок и погрешностей резидентуры и Центра — нарушение конспирации, проявление невнимания к серьезным «мелочам» и т. п., — которые также могли сыграть роль в провале резидентуры.
Нельзя не отметить, что длительная «благополучная» деятельность резидентуры притупила внимание «Рамзая» и «Фрица» к требованиям конспирации: Зорге оставлял без контроля связи и «вербовочную» деятельность Мияги, смотрел сквозь пальцы на его «склонность к риску»; Клаузен допускал шифровку телеграмм в присутствии домработницы или врача, оставлял на столе или в незакрытом ящике стола полузашифрованные телеграммы и их оригиналы; с непонятной педантичностью, в течение ряда лет, вел никому не нужный дневник радиопередач, фиксируя длительность сеансов и количество переданных групп, не соблюдал режима радиопередач, проводя многочасовые передачи и позволяя радиослежке противника накопить обширный перехваченный материал, который после ареста с его же помощью был расшифрован; в течение трех лет в коммерческом предприятии Клаузена работал племянник инспектора полиции Накамура (был ли это действительно племянник?).
Аппарат Центра неоднократно проявлял небрежность при переводе денег («Фрицу», «Ингрид»). Искажение фамилии Клаузена в одном из переводов вызвало опасную процедуру расследования со стороны банковской администрации.
Ряд примеров можно было бы продолжить. Все эти нарушения, промахи и ошибки имели второстепенное значение, они лишь косвенно могли облегчить противнику раскрытие резидентуры, они сыграли роль в усугублении тяжести провала, содействовали контрразведке в выявлении важных деталей жизни и деятельности организации «Рамзая».
Знал ли Зорге и его помощники, что все они стали объектами пристального внимания полиции? Знали, но ничего не предпринимали.
Как утверждают некоторые авторы, Одзаки в числе других сотрудников ЮМЖД задолго до ареста был в поле зрении токко: в токко поступили жалобы на утечку секретной информации из исследовательского отдела ЮМЖД, где работал Одзаки. По словам Хоцуки Одзаки, негласное наблюдение за его сводным братом Ходзуми Одзаки было установлено в конце 1939 г. или начале 1940 г.[789].
Во второй половине 1940 г. Зорге отметил слежку за Вукеличем. 25 августа он сообщил Центру, что за домом «Жиголо» установлена слежка. Однако ни Центр, ни «Рамзай» ничего в этой связи не предприняли. На допросе 11 октября 1941 г. Мияги показал, что ему «давно казалось, что за ним ведется наружное наблюдение»[790]. Сводный брат Одзаки, ссылаясь на воспоминания Каваи Тэйкити, рассказывал: «Весной 1941 г. Каваи побывал у Мияги на улице Рютотё в районе Адзабу, где художник снимал комнатку… Когда Мияги повернулся к гостю, тот заметил, что он чем-то сильно взволнован.
— Какой-то странный тип все время торчит возле моего дома, — понизив голос до шепота, сказал Мияги. — Не нравится мне это. Боюсь, не расставляют ли нам сети.
Каваи стал замечать, что слежка ведется и за ним. Затем ему показалось, что “хвост” увязался и за Одзаки. Это его особенно обеспокоило, и он попытался предостеречь Одзаки. Но тот как будто не придал этому значения. Однако вскоре, когда Одзаки, пригласив с собой Мияги, отправился с семьей за город полюбоваться цветением сливы, он убедился, что опасения Каваи не были напрасны»[791].
Сведения об установлении наблюдения задолго до ареста сообщаются в японской литературе и в отношении Зорге. Так, Тосито Оби указывает, что однажды (приблизительно весной 1941 г.) прокурор министерства юстиции Хироси Фунацу был приглашен в военное министерство, в управление, ведающее деятельностью кэмпэйтай, где ему сообщили, что Зорге находится под подозрением и за ним ведется слежка[792].
«В своих воспоминаниях Ханако Исии пишет, что еще в 1938 г. полиция впервые попыталась установить с ее помощью слежку за Зорге. В один из августовских дней к ней на квартиру в Хигаси Накано, где она проживала с матерью, явился одетый в штатское агент кэмпэйтай. Он начал расспрашивать о Зорге, о его занятиях, а затем потребовал принести что-либо напечатанное на машинке Рихарда Зорге. После отказа Исии агент попросил ее не говорить Зорге об этом визите и удалился. Конечно, она все рассказала Зорге.
Полиция на время оставила в покое Ханако Исии, но интерес к Зорге не утратила. В этом Ханако Исии убедилась в декабре 1938 г., случайно увидев того же самого агента вблизи домика, где проживал Рихард. А в мае 1939 г., после того как Зорге выехал в Шанхай и Гонконг, Ханако Исии снова навестил тот же агент. На этот раз его интересовало, куда уехал Зорге и надолго ли»[793].
«Летом 1941 г., — вспоминает Ханако Исии, — над Зорге начали сгущаться тучи. В июле меня вызвали на допрос в полицию и пытались заставить следить за Рихардом, уносить остающуюся после его работы копировальную бумагу, докладывать о всех его выездах. Я, конечно, наотрез отказалась. Жандарм, который вел допрос, попытался запугать меня, заявив, что они сделают так, что Зорге сам откажется от встреч со мной. Но я ему не верила: не такой был человек Рихард, чтобы поддаться на провокацию. Когда меня наконец отпустили, потребовав ничего не говорить Зорге, я поспешила домой и, разумеется, все до малейших подробностей рассказала Рихарду. Он, кажется, не особенно удивился моим новостям. Впрочем, это было до некоторой степени понятно: в довоенной Японии все женщины, имевшие знакомых иностранцев, были на учете в полиции и время от времени вызывались на допросы. Зорге весело рассмеялся и посоветовал в следующий раз, когда заявится жандарм, направить его к нему, он сам расскажет ему о своей работе.