Однако визиты жандармов участились. Они приходили, как правило, в отсутствие Рихарда (видимо, слежка за ним велась уже по всем правилам), подолгу расспрашивали о его делах: куда он ездит, кто к нему приходит, чем занят вечерами. Я, как умела, отводила подозрения шпиков. Но тревога, поселившаяся в сердце, уже не покидала меня.
В августе 1941 г. меня снова вызвали в полицию и потребовали, чтобы я ушла от Зорге. Я, конечно, отказалась. Когда об этом узнал Рихард, он очень возмутился. Я впервые видела его таким разгневанным. В тот же час он хотел послать телеграмму в Берлин, но, успокоившись и подумав, предложил мне уехать в Шанхай, обещая вскоре закончить свои дела в Токио и перебраться туда же. Однако мне не удалось получить паспорт»[794].
В 1941 г. полицейская слежка продолжается и делается все более интенсивной. Из «Отчета и объяснений по моей нелегальной деятельности в пользу СССР» от 1946 г. Клаузена: «До последних месяцев перед нашим арестом я не мог сказать, чтобы что-нибудь вызывало подозрение. Только за два месяца перед арестом переодетые полицейские из ТОРИДЗАКА (полицейское управление АОЯМА) приходили чаще обычного ко мне в дом. Несколько раз они не заставали меня дома, но мне сообщила об этом жена. Я сказал РИХАРДУ. РИХАРД, сказал, что этот же полицейский приходил и к нему, а также в дома других иностранцев. Этот полицейский спросил у меня фотографию, так как якобы фотография, которая была у них, была испорчена чернилами. Я и об этом сказал РИХАРДУ, но мы решили, что в этом нет ничего подозрительного. Этот же полицейский просил у РИХАРДА его машинку, так как якобы хотел что-то напечатать. РИХАРД не дал машинку, но предложил принести то, что он хотел напечатать, но он не принес…
РИХАРД последние месяцы перед арестом болел, у него было плохо с сердцем. Я часто бывал у него и помогал ему. Он лежал в постели и диктовал мне телеграммы, которые я должен был отправить. Немецкий посол часто посылал к нему девушку, которая должна была ухаживать за ним. Это было, конечно, для нас невыгодно, но отказаться было нельзя. Дважды немецкий посол ОТТ приходил к нему, когда у него был я. Он спросил у меня: “Что Вы думаете насчет отправки ЗОРГЕ в госпиталь, мистер КЛАУЗЕН?” — “Это было бы лучше всего”, — ответил я ему. Однажды, когда пришел ОТТ, у ЗОРГЕ был ДЖО (Мияги. — М.А.). ОТТ посмотрел на него очень пристально, но ничего не сказал».
Из отчета Анны Клаузен 1946 г.: «Последние три недели до нашего ареста к нам стал часто приходить полицейский АОЯМА (из полицейского управления Аояма. — М.А.). Он сидел и болтал про скучные нелепости. Я передала об этом МАКСУ, РИХАРДУ. РИХАРД сказал, что этот полицейский дурак».
Косвенное указание на то, что к началу 1941 г. японская полиция уже выявила связь нелегальной резидентуры с советским аппаратом под прикрытием посольства СССР содержится в «Мемуарах» Вальтера Шелленберга. Последний рассказывает: «В Берлин приехала (весной 1941 г. — М.А.) комиссия японской полиции, и во время нашей беседы руководитель комиссии спросил меня, не держит ли Мейзингер под надзором определенных немецких представителей в Токио. Я ответил отрицательно, но японец, между прочим, добавил, что если это все-таки имеет место, то Мейзингеру могла бы быть оказана квалифицированная помощь со стороны японской полиции. Позже, конечно, Мейзингер нас старался убедить, что он не сказал ни единого слова органам безопасности Японии о Зорге. Может быть, и в самом деле это было так, но в чем не было никакого сомнения, так это в том, что Мейзингер работал очень грубо, чем и привлек внимание японской полиции и самого Зорге»[795]. Шелленберг зря ставит Мейзингеру в вину «грубую работу». Мейзингер усиленно пьянствовал, нередко разделяя компанию с «Рамзаем», и меньше всего повинен в провале резидентуры.
Если представитель японской полиции в разговоре с Шелленбергом имел в виду Зорге, это следует отнести исключительно к тому, что полиция вскрыла связь нелегальной резидентуры с советским аппаратом под официальным прикрытием и взяла под жесткий контроль «Рамзая» и его связи.
Японским властям было хорошо известно, какое положение занимал Зорге в германском посольстве. Еще в период подготовки арестов членов группы в японских верхах высказывались опасения, как бы опрометчивые действия японской полиции не привели к нежелательным осложнениям во взаимоотношениях Германии и Японии. Поэтому план арестов членов группы стал предметом тщательного обсуждения в руководящих юридических и полицейских органах.
Вот как об этом рассказывал впоследствии один из чинов токко, руководивших подготовкой арестов участников группы Зорге (по мнению С.Л. Будкевича, это был инспектор Охаси Хидэо): «Поскольку контуры всей организации были уже выявлены, я, понимая, что это нелегкое и очень важное дело, стремился захватить полностью все вещественные доказательства: радиопередатчик, фотоаппараты и т. д. Кроме того, я опасался возможности побега. Приняв решение, я доложил о разработанном способе арестов в высшую инстанцию.
Однако Одзаки входил в состав “мозгового треста” третьего кабинета Коноэ, а Зорге являлся советником германского посла. Кроме того, оба они были известными журналистами. Поэтому имелось опасение: если как-нибудь неумело коснуться Зорге, то этим можно вызвать раздражение со стороны Германии. Кабинет Коноэ был уже на грани падения, и, видимо, поэтому министры внутренних дел и юстиции этого кабинета, а также высшие чины прокуратуры не очень-то спешили дать свою санкцию. Тогда я позвонил начальнику идеологического отдела прокуратуры Накамура и настойчиво потребовал решения вопроса»[796].
Главное полицейское управление и прокуратура Токийского округа настаивали на одновременном аресте всех членов группы. Но верховная прокуратура колебалась и не давала на это согласия. В конце концов, было решено установить за Зорге, Вукеличем и Клаузеном более тщательное наблюдение, но начать с ареста японских членов группы. Расчет состоял в том, что допрос японцев даст дополнительные формальные улики против Зорге, которые позволят обвинить его в нарушении японских законов. «Спасательным поясом» для Одзаки (не имел отношение ни к Мияги, ни к другим агентам из числа японцев), а, следовательно, для Зорге, Клаузена и Вукелича, являлось существование правительства Коноэ. Уход Коноэ Фумимаро в отставку дал арестам «зеленый свет».
«Во вторник вечером 14 октября Зорге договорился с Одзаки о встрече в ресторане “Азия” в здании ЮМЖД. Однако он прождал напрасно. Через два дня к Зорге должен был прийти Мияги, однако он тоже исчез. В пятницу 17 октября к Зорге по предварительной договоренности пришли Клаузен и Вукелич. Встреча прошла в атмосфере растущего беспокойства. Вукелич позвонил Одзаки в офис ЮМЖД, но не получил ответа»[797]. Встреча, на которую не пришел Одзаки, скорее всего должна была состояться вечером 15 октября.
Как писал в тюрьме Одзаки, «утром 15 октября 1941 года полчища прокуроров обрушились на нас. У меня в течение нескольких дней были дурные предчувствия, и в то утро я уже знал, что близок час расплаты. Убедившись, что Йоко ушла в школу, поскольку мне страшно не хотелось, чтобы дочь присутствовала при этом, я ушел из дома, даже не взглянув на жену и ничего не сказав ей на прощание. Я чувствовал, что с моим арестом все кончится. И все кончилось.
Когда меня допрашивали в тот день после полудня, вопросы касались, как я и ожидал, моих отношений с Зорге. Я понял, что раскрыта вся сеть, и сказал себе, что все кончено»[798].
О днях, предшествовавших арестам, Макс Клаузен оставил свидетельство, и не одно. В «Отчете и объяснениях по моей нелегальной деятельности в пользу СССР» от 1946 г. он писал: «В начале октября ОТТО был у РИХАРДА, я тоже был там. РИХАРД и ОТТО обсуждали вероятность войны между США и Японией. Это был последний раз, когда мы видели ОТТО. РИХАРД договорился с ним встретиться в здании ЮМЖД в русском ресторане, но ОТТО не пришел. ДЖО последний раз был 6 октября. Он тоже должен был появиться через неделю, но исчез. 4 октября у меня была связь с Висбаденом. В этот день я отправил около 500 групп. Это было в доме БРАНКО.
После этого я попытался соединиться с Висбаденом из моего дома, но ничего не получилось. Это бывало и раньше, я от 3 до 4 недель не мог установить связь с Висбаденом. Иногда были плохие воздушные условия, иногда не работал мой передатчик. ЭДИТ выехала из Токио в Австралию в конце сентября, и ее дом был уже не пригоден для работы.
17 октября накануне нашего ареста БРАНКО и я были у РИХАРДА. В этот день вышел в отставку КОНОЭ, и РИХАРД хотел дать мне телеграмму по случаю этого, но решил отложить, так как хотел достать больше сведений. Так как у меня было тогда около 1.000 не отправленных групп, то РИХАРД сказал мне, чтобы я отправил наиболее важные сообщения. В этот вечер я чувствовал себя плохо и ушел из дома РИХАРДА около 8 часов. Выйдя, на углу я встретил полицейского Аояма, который спросил меня, куда я иду. Я ответил, что иду домой, и сел на трамвай. Дома я решил зашифровать последние телеграммы, которые я получил от РИХАРДА. Но я их не окончил и убрал в стол. Следующий день был праздничный, и, так как бой не приходил на работу в такие дни, я решил продолжить работу утром».
На следующий день 18 октября в 8 часов утра Клаузен был арестован.
И еще один вариант встречи европейцев-членов резидентуры Зорге, накануне их ареста в изложении того же Клаузена: «17 октября, около 7 часов вечера я пришел к Зорге, который находился тогда в постели, чтобы поговорить о нашей тайной работе. Когда я пришел, они с Вукеличем выпивали, и я присоединился к ним, открыв бутылку саке, которую принес с собой. Атмосфера была тяжелой, и Зорге мрачно сказал — как если бы наша судьба была предрешена: “Ни Джо, ни Одзаки не явились на встречу. Должно быть, их арестовала полиция”.