руководству Советской коммунистической партии, а разведданные, представлявшие интерес для Коминтерна, направлялись туда. Разумеется, с этой информацией могли знакомиться и другие организации, такие, как Советская армия, Народный комиссариат иностранных дел и др. Короче говоря, по характеру моих донесений я был связан с Коммунистической партией Советского Союза, а по технической части — с четвертым управлением»[841].
В собственноручных «записках» Зорге счел необходимым не раз вернуться к затронутой проблеме. Так, в разделе, названном им «Положение моей разведгруппы относительно московских инстанций», Зорге пишет: «Отношения между членами моей разведывательной группы и московскими инстанциями были различными. Почти не было ясности ни в их организационном, ни в их служебном положении. Поэтому очень трудно объяснить положение, которое занимал каждый из них в отдельности…
Как руководитель агентурной группы в Японии, я был непосредственно и, прежде всего, связан с Центральным комитетом Советской коммунистической партии. По техническим аспектам своей работы и по некоторым другим вопросам разведдеятельности я принадлежал также к четвертому управлению Красной армии. И, как уже отмечалось выше, мои отношения с Коминтерном носили косвенный характер (выделено мной. — М.А.)»[842].
Представляется, что следователи и сами не возражали против некоторой неопределенности термина «московский Центр» при описании организации, руководившей деятельностью Зорге. Однако по истечении времени Зорге в «записках» меняет показания в части принадлежности своей нелегальной организации. И в конце «записок» появляется раздел «Почему я относился к четвертому управлению?», в котором он объясняет причины своего «перехода в четвертое управление в 1929 г.»[843].
На допросах на предварительном суде Зорге уже однозначно признает, что 4-е Управление Красной Армии было единственной организацией, с которой он был связан и которой был подчинен.
В записках Зорге настаивал на отсутствии у Советского Союза агрессивных намерений в отношении Японии: «Для Японии совершенно нет причин опасаться нападения со стороны Советского Союза. Советские военные приготовления, даже в Сибири, носят чисто оборонный характер. Утверждение, что СССР является первым противником Японии, представляет собой иностранный пропагандистский вымысел, лишенный исторической основы. Великие державы получают выгоду от многолетней враждебности между Японией и СССР. Японская армия, ухватившись за высказывания иностранных пропагандистов, требует все возрастающих с каждым годом бюджетных ассигнований для противодействия этому ужасному монстру — СССР. Однако действительные цели Японии находятся не на севере, а в Китае и на юге. И хотя советские военные приготовления носят чисто оборонительный характер, их ни в коем случае нельзя недооценивать, как показал Халхингольский инцидент»[844].
Важно заметить, что в «Тюремных записках Рихарда Зорге» говорится только о людях, уже известных следствию, но не сообщается никаких фактов, которые были бы новыми для следствия и которые, следовательно, могли повлечь за собой новые аресты. Там, где «Рамзаю» кажется, что следствие не обладает достаточно определенными уликами, он пытается «запутывать» следы, отводить внимание полиции.
В ходе следствия «Рамзаю» показали фотографии работников советского посольства в Токио и предложили опознать тех, с кем он встречался. Зорге знал, что по этому вопросу следователи могли получить информацию от одного Клаузена, и умышленно «напускал» туман, доказывая, что он не в состоянии припомнить лица тех, о ком идет речь. Более того, он исключал причастность курьеров к советскому посольству: «Я вспоминаю, что на встречи в Токио приезжали два различных курьера. Один был высокий, крепкого телосложения молодой человек, другой, появившийся позднее, выглядел еще моложе и имел прекрасную фигуру. Однако на фотографии, которую показывал мне полицейский офицер во время расследования, я не смог опознать высокого сильного человека. Человек, с которым я встречался, не носил очков. Мужчина на второй показанной мне фотографии несколько похож на человека, с которым я встречался в доме Клаузена, но у меня нет уверенности, что это тот самый курьер. Человек, с которым я встречался в последний раз, был со всех точек зрения типичный профессиональный курьер, переезжавший из страны в страну. Однако я старался не задавать ему вопросов по этому поводу. Мы расстались с ним, только немного поговорив о войне Германии с СССР.
Последняя перед моим арестом встреча с курьером состоялась, кажется, в начале октября. На встречу ходил Клаузен, поэтому я не помню даты»[845].
Зорге «отводит» внимание следствия от личности «Коммерсанта» — Гельмута Войдта, завербованного им еще в Шанхае. О «Коммерсанте» Зорге вынужден говорить, так как о нем знал Клаузен (а значит, рассказал на допросах) и его псевдоним упоминался в расшифрованных радиограммах. И он старается возможно более убедительно показать, что «Коммерсант» — это не псевдоним, а понятие, и что Войдт был просто его приятелем. О «Коммерсанте» «Рамзай» пишет в разделе «немецкие предприниматели и инженеры», когда описывает «Мои собственные источники информации»: «Я поддерживал дружеские отношения с немецкими предпринимателями в Китае. Приезжая в Шанхай, я всегда встречался с двумя-тремя из них, чтобы побеседовать об экономической ситуации и состоянии германской торговли. Встречался я также с доктором Войдтом, которого рекомендовал Клаузен. Он приезжал в Токио примерно два раза в год, поэтому мы с ним встречались и здесь. Большинство немецких предпринимателей из Китая, приезжая в Токио, заходили ко мне. Войдт не был членом моей разведывательной группы, но как правительственный чиновник знал очень много в различных областях, поэтому я с удовольствием поддерживал с ним контакты. Безусловно, какую-то часть услышанных от него сведений я использовал в своей разведывательной деятельности. В своих радиосообщениях в Москву я называл его и других немецких торговцев из Китая “коммерсантами” (выделено мной. — М.А.). Последний раз мы встречались с Войдтом около года назад. Он и лично мне очень нравился, и был одним из немногих людей, к которым я питал дружеские чувства. Большинство немецких предпринимателей в Китае мне не очень нравились и были для меня неприятны»[846].
Зорге пришлось давать характеристику и «Специалисту» (Синодзуке Торао), о котором следствию стало известно от Одзаки. И в этом случае он попытался минимизировать его роль в нелегальной организации, хотя это в какой-то степени соответствовало действительности. «Наконец, нужно упомянуть одного «специалиста». — Писал Зорге в «записках». — Он был старым другом Одзаки, и его вовлекли в нашу работу вскоре после моего прибытия в Японию. Он, однако, оказался далеко не тем человеком, на которого мы рассчитывали. Мы сначала рассматривали его как военного специалиста, но он, к удивлению, оказался экспертом по деньгам. Некоторые связи с подобными помощниками Одзаки имел и Мияги»[847]. «Специалист» так и не был осужден, и его выпустили из тюрьмы.
В «Тюремных записках Рихарда Зорге» нет ничего, что можно было бы истолковать как идейное отступничество, напротив, «Рамзай» настойчиво подчеркивает свои коммунистические убеждения.
Зорге решительно отвергал обвинение в нарушении закона «О поддержании общественного порядка». Ни он сам, и никто из членов резидентуры Зорге, включая японцев, не ставили и не могли ставить своей целью «изменение государственного строя» или «уничтожение системы частной собственности», что рассматривалось законом как самое тяжкое преступление.
На вопрос прокурора Ёсикавы, каковы были цели его разведывательной организации, Зорге ответил, что они «состояли в том, чтобы защищать социалистическое государство — Советский Союз, оборонять его, отводя от него различного рода антисоветские политические махинации, а также угрозу военного нападения. Советский Союз не желает политических конфликтов или военных столкновений с другими странами, особенно с Японией, не намеревается он также совершать агрессию против нее. Следовательно, моя группа, как и я сам, прибыли в Японию вовсе не как ее враги»[848].
Избежать войны Японии с Советским Союзом значило также избавить японский народ от тягот, лишений и неисчислимых жертв «большой войны». «Мы считаем, — заявил на следствии Мияги, — что подлинной обороной страны является политика избежания войны. В этом смысле я полагаю, что наша деятельность скорее отвечала интересам народа, чем наносила ему ущерб… Поэтому мы и вели нашу разведывательную деятельность, стремясь, в конечном счете, отвести нападение Японии на Советский Союз»[849].
Зорге не мог не чувствовать в последние годы недоверие к нему со стороны Центра. Он, несомненно, знал о случаях произвола и опасался, что будет политически ошельмован после смерти. Поэтому он и решил написать свои «записки», чтобы было известно, что он боролся и умирал как коммунист.
В «Тюремных записках Рихарда Зорге» нельзя уловить ни тени раскаяния, стремления выгородить себя, заискивания перед следствием, попыток умалить ответственность за свою многолетнюю разведывательную деятельность.
Прокурор Ёсикава подробно расследовал вопрос об информации, полученной Зорге от Одзаки и Мияги. Часть времени прокурор полностью посвятил вопросу о политической деятельности Зорге — другими словами, он старался узнать, насколько Зоре мог влиять на мнение германского посольства. «Задал Ёсикава и вопрос, имеющий особое значение для Японии: “Какие политические действия вы предприняли, чтобы в 1941 году через Одзаки оказывать влияние на круг Коноэ после начала советско-германских боевых действий?”