.
Свидетельство о тюремном быте Рихарда Зорге сообщил журнал «Шпигель» в серии статей, опубликованных в 1951 г. Журнал воспроизвел воспоминания переводчика германского посольства в Токио Хамеля, который летом 1944 г. по просьбе японских властей посетил Зорге, чтобы узнать его последнюю волю накануне казни.
По словам Хамеля, Зорге начал разговор с ним со слов: «Со мной все кончено. Я знаю, что мне предстоит». Хамель был удивлен, обнаружив, что Зорге выглядел хорошо. Резкие складки на его лице разгладились, он был тщательно выбрит и аккуратно одет. Не было заметно ничего, что могло бы указывать на пытки или насилие. Наоборот, он производил впечатление человека, который был горд тем, что завершил свою великую работу и готов теперь уйти со сцены.
Хамель рассказал, что Зорге высказал тогда следующие пожелания: он попросил германские власти не репрессировать его мать, которой в то время было уже 80 лет и которая жила тогда в Гамбурге. Зорге заявил, что она ничего не знала о его реальной жизни в последние 20 лет. Он попросил также передать ей письмо от него. Следующее его пожелание касалось книг по всемирной истории, которые он хотел получить в тюрьме и успеть прочитать до казни. Они были необходимы ему для того, чтобы, как он выразился, “завершить картину мира”. Зорге также заявил Хамелю, что якобы никогда не был “партайгеноссе”, т. е. фактически не состоял в нацистской партии. Комментируя это заявление Зорге, журнал “Шпигель” отмечал, что оно, скорее всего, было сделано по просьбе японской стороны, которая чувствовала определенное неудобство оттого, что репрессировала члена правившей партии своего ближайшего союзника по “оси”»[886].
Если принять на веру вышеприведенные факты о тюремном быте Рихарда Зорге, следует признать, что японские власти создали для него относительно благоприятные условия. В связи с этим возникает вопрос, почему они так поступили? Нет ответа и на вопрос, почему японская сторона тянула с приведением в исполнение смертного приговора Зорге. Ю.В. Георгиев выдвигает версию о том, что, находясь в японской тюрьме, Рихард Зорге невольно пребывал в эпицентре дипломатической интриги, затрагивавшей исход войны на Тихом океане и исторические судьбы самой Японии. Эта интрига была вызвана коренным переломом, который произошел в 1943–1944 годах в ходе Второй мировой войны. Японская дипломатия предприняла попытки предотвратить надвигавшееся выступление Советского Союза на Дальнем Востоке на стороне союзников и одновременно инициировать посредничество СССР в организации переговоров Японии с США о прекращении военных действий[887].
Ухудшение в 1943 г. положения войск Японии на фронтах войны на Тихом океане и войск союзницы Японии фашистской Германии на Восточном фронте вынудило Токио окончательно отказаться от намерения «решить северную проблему». Японское правительство решило прибегнуть к дипломатическим маневрам с целью попытаться выйти из войны на условиях выгодного Токио компромисса. Для этого был разработан план «посредничества» Японии в организации мирных переговоров между Германией и СССР. По замыслам японцев, в случае согласия Москвы на такие переговоры, даже если они не приведут к перемирию, сам факт подобных контактов СССР и Германии должен был посеять подозрения и недоверие к Кремлю со стороны правительств США и Великобритании. В случае же успеха японцы рассчитывали на создание ситуации, когда, если прекратится война на основном фронте — советском, все силы Германии будут обращены против западных союзников. А это, в свою очередь, ослабит американские и английские силы на Тихом океане, что позволит Японии добиться изменения обстановки в свою пользу.
МИД Японии дал указание своему посольству в Москве попытаться реализовать этот план. Однако в Кремле твердо придерживались союзнических договоренностей, которые не допускали сепаратных переговоров. Поэтому попытка выполнявшего указание Токио посла Японии в СССР Сато Наотакэ затронуть в беседе с Молотовым 10 сентября 1943 г. вопрос о посреднической миссии Японии была пресечена. Не проявил интереса к японской дипломатической инициативе и Гитлер, который понимал, что ни о каком компромиссном мире не могло быть и речи[888].
Одновременно с попытками выступить посредником в переговорах между Германией и СССР японское правительство поставило перед своей дипломатией задачу добиться подтверждения советской стороной сохранения положений пакта о нейтралитете 1941 г., а для этого требовалось идти на уступки. При заключении пакта о нейтралитете в апреле 1941 г. Япония взяла на себя обязательство ликвидировать угольные и нефтяные концессии на Северном Сахалине не позже октября текущего года. Однако, воспользовавшись тяжелым положением Советского Союза, правительство Японии нарушило обязательства, заявив в декабре 1941 г., что «для японской стороны решить вопрос о ликвидации концессий стало затруднительным». Не желая обострять до крайности советско-японские отношения вокруг концессий, что могло быть использовано японским правительством и военными кругами как повод для развязывания войны, советское руководство вынуждено было мириться с создавшимся положением.
Однако по мере упрочения позиций СССР на советско-германском фронте, возрастания его роли на международной арене правительство СССР стало требовать выполнения Японией своих обязательств. В июне 1943 г. японскому послу в СССР Сато Наотакэ была вручена памятная записка, в которой говорилось: «Советское правительство считает необходимым настаивать на выполнении японским правительством всех обязательств, вытекающих из пакта о нейтралитете»[889].
В стремлении не допустить выхода СССР из договора о нейтралитете 19 июня 1943 г. координационный комитет правительства и императорской ставки принял принципиальное решение о ликвидации концессий. Однако вместе с официальным сообщением об этом советскому правительству японская сторона выдвинула ряд условий, включая компенсацию за неиспользованное время эксплуатации концессий до 1970 г.[890]. Переговоры шли медленно и продолжались до марта 1944 г.
На Тегеранской конференции (28 ноября — 1 декабря 1943 г.) перед советской делегацией стояла главная цель: добиться от США и Великобритании твердого обязательства открыть второй фронт в Европе. Союзники же, прежде всего Ф. Рузвельт, были заинтересованы получить от И.В. Сталина обещание вступить в войну с Японией. После выступления Рузвельта с обзором стратегии США в войне с Японией выступил Сталин: «Мы, русские, приветствуем успехи, которые одерживаются англо-американскими войсками на Тихом океане. К сожалению, мы пока не можем присоединить своих усилий к усилиям наших англо-американских друзей, потому что наши силы заняты на Западе и у нас не хватает сил для каких-либо операций против Японии. Наши силы на Дальнем Востоке более или менее достаточны лишь для того, чтобы держать оборону, но для наступательных операций надо эти силы увеличить, по крайней мере, в три раза. Это может иметь место, когда мы заставим Германию капитулировать. Тогда — общим фронтом на Японию»[891].
Японскому руководству не было известно о тегеранских договоренностях, касающихся Японии. Однако налицо было стремление Токио улучшить отношения с Советским Союзом.
Из записи беседы Председателя Совета Народных Комиссаров СССР с послом США Уильямом Авереллом Гарриманом 2 февраля 1944 г.: «Сталин говорит, что японцы очень перепуганы, они очень беспокоятся за будущее. Мы имеем с японцами договор о нейтралитете, который был заключен около трех лет назад. Этот договор был опубликован. Но кроме этого договора состоялся обмен письмами, которые японцы просили нас не публиковать. В этих письмах шла речь о том, что японцы обязуются отказаться до окончания срока от своих концессий на Сахалине: от угольной и от нефтяной. Сталин говорит, что нас особенно интересуют нефтяные концессии, так как на Сахалине много нефти. При обмене письмами японцы обязались отказаться от концессий в течение шести месяцев, т. е. до октября 1941 года. Но они этого не сделали до настоящего времени, несмотря на то, что мы несколько раз ставили перед ними этот вопрос. А теперь японцы сами обратились к нам и говорят, что они хотели бы урегулировать это дело.
Гарриман замечает, что это очень хорошее известие.
Сталин говорит, что наши люди, имеющие дело с японцами, сообщают, что японцы всячески стараются расположить нас в их пользу. Японцы идут на большие уступки, и поэтому не исключено, что по вопросу о концессиях скоро будет заключен договор.
Другой случай был во время приема в Токио по случаю Нового [1944] года. Мы не имеем в Японии военного атташе; там имеются лишь некоторые сотрудники аппарата военного атташе. И вот на этом приеме к одному нашему подполковнику подошел начальник генерального штаба японской армии Сугияма. Сугияма был, очевидно, навеселе и стал говорить этому подполковнику, что он не дипломат и что он хочет поговорить с ним откровенно. Сугияма заявил, что он хочет встретиться со Сталиным. Сугияма сказал, что немцы для него никакого значения не имеют, что договор между Японией и Германией — пустая бумажка. При этом Сугияма спросил, может ли он поехать в Москву, чтобы встретиться со Сталиным.
Сталин говорит, что мы, конечно, ничего не ответили и не собираемся ничего отвечать японцам. Но сам факт обращения Сугиямы к какому-то подполковнику характерен. Это значит, что японцы боятся»[892].
30 марта 1944 г. в Москве был подписан «Протокол относительно передачи японских концессий на Северном Сахалине», по которому нефтяные и угольные концессии ликвидировались. Советская сторона получила все производственные объекты и инженерно-техническую документацию к ним, оборудование и объекты гражданского строительства. В порядке компенсации СССР уплачивал японскому правительству 5 млн. руб. (950 тыс. амер. дол.) и обязался продавать Японии 50 тыс. метрических тонн сырой нефти с Охинских скважин в течение 5 лет после окончания войны