Однако все это отходило на второй план, стоило только вспомнить насмешливо-победный тон Галины Альбертовны, ее неприкрытое презрение по отношению ко мне. Такое впечатление, будто меня помоями облили, а я только и могу, как вытирать грязь со своего лица, понимая, что не в состоянии ответить должным образом. Омерзительное чувство.
У меня сейчас было только одно желание – как можно быстрей оказаться дома, а там, как в детстве, прижаться к маме и выплакать все плохое, что камнем лежит у меня на душе. Да и эти пакетики с белым порошком говорят сами за себя... Надо смотреть правде в глаза – меня загнали в угол, и дальше может быть еще хуже. Пожалуй, лучше всего для меня сейчас, и верно, уехать домой, в маленький сибирский городок, а дальше... Дальше я пока не заглядываю.
Оставалось только заказать билет на завтрашний поезд (повезло, что имелась нижняя полка, пусть и боковая), как следует вымыть всю квартиру (при этом заглянуть во все углы и щели, чтоб проверить, нет ли где еще припрятанных пакетиков), утром отдать ключи хозяйке и отправиться на вокзал. Если называть вещи своими именами, то это бегство, и в данный момент единственно правильный выход.
... И вот я дома. Не знаю, что будет дальше, но здесь хотя бы имеется хоть какое-то чувство безопасности. Надо бы вынуть вещи из чемодана, но с этим можно немного подождать – глаза просто-таки закрываются. Устала, да и путь с неугомонными пассажирами дает о себе знать. Ладно, посплю часок, а потом займусь наведением порядка.
Как видно, усталость после долгой дороги взяла свое, и я уснула, а проснулась оттого, что кто-то тряс меня за плечи.
– Мама... – я открыла глаза. – Мама, ты уже дома... А я все сплю после дороги...
– Отпросилась пораньше... – мама выглядела взволнованной и испуганной. – Леночка, что случилось? Это что такое? Ты больна? Потому и домой приехала?
Оказывается, когда я спала, футболка немного задралась наверх, а там, справа, находится большой шрам, оставшийся после операции. Его и увидела мама, когда пришла домой.
– Мама, я... – у меня язык не поворачивался, чтоб рассказать о случившемся. – Мама...
– Не молчи, скажи, в чем дело!
– Дело в том... – я с трудом подбирала слова. – Мама, дело в том, что твоя дочь – полная дура!
Больше я ничего не смогла сказать, потому что слезы, которые так давно копились где-то внутри, внезапно прорвались наружу. Рыдала я долго, а когда немного успокоилась, то рассказала маме все – не видела смысла скрывать хоть что-то. Потом мы долго сидели вместе и молчали, а мама гладила меня по голове, как делала это в детстве.
– Дурочка ты моя... – наконец заговорила мама, вытирая слезы, бегущие по ее щекам. – Разве я тебя для этого растила, а? Как хоть ты решилась на такое безрассудство?
– Да потому что... – я слабо улыбнулась. – Потому что наш мир так интересен и разнообразен, а люди в нем такие актеры...
– Сколько не живу на свете, а все еще поражаюсь людской подлости!.. – выдохнула мама. – Эта женщина и ее сын...
– Давай пока не будем о них... – попросила я. – А то я снова в слезы ударюсь.
– Ну, нет – так нет, у нас и без них есть, что обсудить и о чем подумать.
– Да что тут обсуждать...
– Ты вот что – дай мне время придти в себя от этой новости, а пока что я не знаю, что и сказать. Вот уж чего не ждала, не гадала... Скажи хоть, как чувствуешь себя?
– В целом неплохо.
– А подробнее? Говори без утайки.
– Спина побаливает и поясница... – призналась я. – Шрам часто зудит и ноет. Еще сухость во рту появляется, пить хочется... Настроение никуда не годится, то и дело накатывает депрессия, постоянно слезы на подходе... В общем, я сейчас далеко не самый оптимистично настроенный человек.
– Понимаю... – вздохнула мама. – Подать бы в суд на эту парочку!
– Бесполезно... – покачала я головой. – С юридической точки зрения тут нет никакого нарушения. Я добровольно подписала все бумаги о том, что осознанно решила стать донором и согласна на трансплантацию. Да и медперсонал больницы подтвердит, что никакого принуждения не было. Конечно, в то время я считалась невестой Бориса, но это дело такое – сегодня любил, завтра разлюбил, никаких претензий, сердцу не прикажешь. Тут вопрос уходит в моральную плоскость, и не доказать, что у тех двоих с самого начала все было просчитано. Если же я и рискну подать в суд... У мамаши Бориса работают хорошие юристы, которые могут так повернут дело, что в итоге я еще и виноватой окажусь. Более того – они меня еще и под серьезную статью подведут.
– Ох, беда... – мама обняла меня за плечи. – Это ж надо такому было случиться!.. Так, прежде всего надо взять себя в руки. Мы обе расстроены, а в таком состоянии в голову вряд ли придет хоть что-то толковое.
– Да что тут можно сделать... – устало махнула я рукой. – Ведь мою почку не вернуть на прежнее место, да и новая не вырастет.
– Пока не знаю, но для начала нам обоим нужно успокоиться, хоть немного придти в себя. Нет смысла хвататься за голову и рыдать: что случилось – то случилось, и надо думать, как жить дальше. Для начала надо проконсультироваться у хорошего специалиста о состоянии твоего здоровья – сегодня же вечером сходим к Анне Павловне. Вернее, я ей сейчас позвоню, спрошу, можно ли наведаться.
Анна Павловна, наша соседка с первого этажа, всю жизнь проработавшая врачом, знала едва ли не половину нашего города – в свое время все были ее пациентами. Сейчас она уже много лет находится на пенсии – женщине было уже под девяносто, но она сохраняла ясность ума, хотя в последнее время передвигалась с заметным трудом. Насколько мне известно, моя мама несколько лет негласно опекала Анну Павловну, и у них меж собой сложились замечательные отношения.
– Зачем к ней идти?.. – с тоской вздохнула я. Если честно, то мне было просто стыдно рассказать посторонним о том, что со мной случилось.
– А разве непонятно?.. – мама, в отличие от меня, вела себя более деятельно. – Мне надо знать, что сделали с моей дочерью, и я должна иметь представление, каковы могут быть последствия этой операции. Анна Павловна очень опытный медик – пусть она тебя осмотрит, и все твои выписки изучит.
– Для чего все это?
– То есть как это – для чего? Повторяю: мне необходимо быть в курсе, как сейчас обстоят дела с твоим здоровьем, и что можно ожидать в будущем. Тебе, по-моему, об этом тоже знать не помешает – ты ж не страус, чтоб при опасности совать голову в песок.
– Ничего не хочу... И потом, доказано, что страус голову в песок не прячет.
– Лена, я понимаю, как плохо у тебя на душе, но ни в коем случае не стоит оставаться в таком подавленном состоянии.
– Как скажешь...
На мой взгляд Анна Павловна внешне почти не изменилась с того времени, когда я видела ее в последний раз, разве что похудела и ходила, тяжело опираясь на палочку. Выслушав сбивчивый рассказ, она осмотрела меня и ознакомилась с бумагами, что мне дали при выписке из больницы...
– Кажется, операция прошла хорошо... – сделала вывод Анна Павловна. – Только вот...
– Что?
– Леночка, ты хоть имела представление, на что подписывалась?.. – поинтересовалась женщина.
– В общих чертах. Сказали, что почти ничего в моей дальнейшей жизни не изменится.
– Да уж, еще раз убеждаюсь в том, что сейчас пришивают все, кроме мозгов... – проворчала старушка. – Ох, девчонки молодые, пороть вас некому! Впрочем, те, что постарше, тоже частенько оказываются не умней... Я человек старой закалки, скажу прямо, без нынешних околичностей и ненужной деликатности: трансплантация почки – серьезная операция, ощутимый удар по организму. После нее донору нужна долгая реабилитация, ведь организм начинает учиться жить с одной почкой, и нагрузка на нее значительно увеличивается. Кроме того, никто не знает, какие последствия могут ожидать донора, когда возраст даст о себе знать. Ясно же, что жизнь с одной почкой совсем нелегкая.
– Чего можно ожидать?.. – упавшим голосом спросила мама.
– Много чего... – Анна Павловна пожала сухонькими плечами. – Могу сказать только о средних последствиях такой операции: женщинам после трансплантации почки своих детей лучше не иметь, нагрузки на организм надо снизить, да и проживет донор на этом свете меньше, чем мог бы, даже при хорошем исходе операции.
– На сколько меньше?
– Тут все индивидуально. Скажем так: от пяти до двадцати лет.
– А при плохом исходе операции?
– Вообще немного, но это, кажется, не ваш случай.
– Еще что мне следует знать?.. – поинтересовалась я.
– Уставать будешь быстрей, спортом проблематично заниматься, причем даже на любительском уровне. Карьеру на работе тоже вряд ли сделаешь, ведь с возрастом начнут все чаще появляться больничные листы, а таких работников начальство не любит. Инвалидность через пятнадцать-двадцать лет почти обеспечена...
– А вы не сгущаете краски?
– Медики вообще народ довольно циничный, а уж с высоты моих лет можно и правду сказать, без прикрас и жалости... – невесело усмехнулась женщина. – Понимаю, что порадовать вас особо нечем.
– И что же нам делать?.. – мама старалась не всхлипнуть.
– Что, что... Жить дальше, вот что! Как врач, могу посоветовать только одно: отдых, щадящий режим, количество солей в еде следует ограничивать... В общем, отныне на первое место ты должна ставить свое здоровье. Понятно, что сглупила девчонка, хотя, вроде, не дура.
– Она не сглупила, ее обманули!
– Да какая разница? Вот теперь и страдает, и ты вместе с ней.
Какое-то время мы молчали, а потом Анна Павловна продолжила, обращаясь к маме:
– Ты дочь особо не брани и не обращай внимания на ее недовольство – у девочки сейчас депрессия, причем достаточно глубокая, и Лену можно понять. Вишь – сидит, словно в воду опущенная. Чтоб вы знали: подобное депрессивное состояние бывает у большей части доноров почки, а уж после того, как девочка узнала правду, причем в грубой форме... Антидепрессанты, конечно, тут в какой-то мере помогут, но в корне проблему это не решит.