ует Портер Рос.
– Куда теперь? – каким-то образом умудряюсь связать два слова я.
– Если музей представляет собой часть моего детства, то сейчас я намереваюсь усадить тебя в первом ряду зрителей моих ночных кошмаров.
У семьи Портера есть годовой абонемент на посещение аквариума Монтерей Бей, по которому также можно провести еще одного человека, что делает вход для нас обоих бесплатным. Это не какой-нибудь аттракцион в провинциальном захолустном городке. Портер говорит, что аквариум посещают два миллиона человек в год, и у меня нет оснований ему не верить. Он огромен и прекрасен, здесь все выполнено на более профессиональном уровне, чем любая туристическая достопримечательность в Коронадо Ков.
Сегодня народу совсем немного, и Портер без труда лавирует в толпе. Он явно был здесь сто раз и, поначалу мне кажется, что сейчас повторится то же, что и в музее: он устроит мне экскурсию, показав все многообразие местной морской флоры и фауны. Но когда мы останавливаемся, чтобы понаблюдать за мальчонкой, который так пристально вглядывается в бассейн с электрическими скатами, что еще чуть-чуть – и упадет в него, приключение становится намного чудеснее.
Посреди экскурсии по утопающему в полумраке лесу из водорослей мы беремся за руки. В отличие от музея естественной истории обстановка здесь самая что ни на есть романтичная, и я надеюсь, что Портер не услышал счастливого вздоха, сорвавшегося с моих губ, когда его пальцы сплелись с моими. И плевать, что от его костяшек немного больно, у меня нет ни малейшего желания выпускать его ладонь.
Следующая экспозиция – утопающий в приглушенном свете зал медуз. Роскошные, кружевные и эфирные, потрясающе красные и оранжевые, они то поднимаются к поверхности, то опускаются на глубину в стеклянных резервуарах, наполненных ярко-голубой водой. Большой палец Портера повторяет на моей ладони их причудливые движения, чертя дивные круги. По поверхности моей кожи прокатываются волны трепета. Как можно сосредоточиться на медузах, когда руки вовлечены в подобное действо? (И кто мог знать, что это действо может быть таким волнительным?)
Я бы с удовольствием осталась в компании аурелий, но в этот момент в зал вваливается толпа экскурсантов, в нем становится слишком шумно, и мы отправляемся на поиски другого, более уединенного места. И хотя вслух друг другу об этом не говорим, я ничуть не сомневаюсь, что мы с ним сейчас находимся на одной волне.
– Куда пойдем? – звучит мой вопрос.
Он рассматривает имеющиеся в наличии варианты. Мы предпринимаем несколько попыток, но без успеха, а в то единственное место, где в данный момент никого нет, ему идти совсем не хочется. Но может, и наоборот.
Зал открытой воды.
Я догадываюсь почему.
– Вот что я хотел тебе показать, – произносит он жестким, хриплым голосом.
Мы входим внутрь, и я испытываю, с одной стороны, трепет, с другой – беспокойство.
Это почти что театр. В огромной комнате темно, взгляд притягивает лишь огромных размеров стеклянное окно, за которым виднеется синяя вода, подсвеченная одним-единственным лучиком света. Ни кораллов, ни камней, ни замысловатых домиков для рыбок. Одна лишь океанская глубина, где нет ничего, кроме мрачной воды. Зрелище впечатляет, скорее всего, это не резервуар, потому как восприятие глубины или высоты здесь напрочь теряется. Меня охватывает благоговейный страх.
Перед гигантским панорамным окном собралось несколько человек. Когда они показывают на стайки голубых тунцов и серебристых сардин, снующих вокруг гигантских морских черепах, их силуэты черными пятнами выделяются на фоне стекла. Обнаружив свободное место в стороне от остальных, мы тоже подходим ближе. Поначалу мне в глаза бросаются лишь поднимающиеся вверх пузырьки и сотни крохотных рыбок – они мечутся в разные стороны, никогда не замирая на месте, – но потом я вижу в темной воде за их силуэтами что-то более массивное и грозное.
Портер сильнее сжимает мне руку.
Мой пульс учащается.
Я прищуриваюсь, стараясь лучше разглядеть более крупную, стремительную тень, но она исчезает, растворяясь в черной глубине. Полагая, что вскоре она может появиться вновь, я подхожу ближе к окну – настолько близко, что касаюсь носом стекла. Вдруг без всяких предупреждений все поле моего зрения заполняет собой яркий, серебристый силуэт, я отшатываюсь и оказываюсь всего в нескольких дюймах от проплывающей мимо меня огромной акулы.
– Черт! – смеюсь я над собой, думая, как резво отпрыгнула от окна, и вдруг до меня доходит, что Портер, будто окаменев, с такой силой сжимает мою ладонь, что у меня чуть не трещат кости.
Прижавшись лбом к стеклу, он застыл на месте, будто скованный взглядом медузы Горгоны.
– Портер?
Без ответа.
– Мне больно, – шепчу я.
Он, похоже, напрочь забыл о моем присутствии. Я начинаю не на шутку нервничать и пытаюсь вырвать из его клещей свои пальцы, но не могу. Он держит меня мертвой хваткой, а силы в нем хватит на десятерых.
На какое-то мгновение меня охватывает паника, я оглядываюсь по сторонам, не понимая, что делать. Попутно задаюсь вопросом о том, видит ли кто-то еще, что между нами происходит. Но здесь темно, а рядом практически никого нет. Портер страдает молча, не произнося ни звука.
И что мне делать? Шлепнуть его ладонью? Это лишь привлечет к нам внимание, а помочь, скорее всего, не поможет.
– Эй, – настойчиво окликаю его я, по-прежнему пытаясь высвободить пальцы, – послушай, что это за акула? Тебя покусала такая же?
Я заранее знаю, что это не так, но ничего другого придумать не могу.
– Что? – озадаченно переспрашивает он.
– На тебя напала такая же?
– Нет, – отвечает он, моргая глазами, – та была большая белая. А это галапагосская. Они редко нападают на людей.
Мне наконец удается высвободить руку. Он впервые за все время опускает глаза и, похоже, замечает, что что-то не так.
– О господи.
– Все в порядке, – заверяю его я, с трудом подавляя желание потрясти ноющей рукой.
– Черт!
Его лицо мрачнеет, он отворачивается и смотрит в окно.
Боюсь, что теперь наше прекрасное, удивительное свидание безнадежно испорчено.
Мне приходится собрать в кулак всю силу воли, чтобы справиться с волной хаотичных эмоций, грозящих без остатка меня поглотить. Если по правде, то раньше я никогда не была на настоящем, заранее спланированном свидании. Да, несколько раз меня куда-нибудь звали вместе с подругой – что называется, для пары – или приглашали под влиянием мимолетного импульса: Эй, может, сходим после уроков в «Старбакс»? Но на свидание в общепринятом смысле этого слова я сегодня пошла впервые. Для меня это неизведанная территория, и я хочу, чтобы все было в порядке. Чтобы нынешний день закончился хорошо.
Не паникуй, Бейли Райделл.
Я тяну за кожаный ремешок у него на поясе, а когда он поворачивается ко мне, говорю, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно веселее:
– Эй, ты помнишь, как у меня сорвало башню там, у костра? А тебе не досталось и половины того, через что пришлось пройти мне.
– Ты просто не понимаешь, о чем говоришь.
– Извини, конечно, но тут ты не прав. Все я понимаю, уж поверь мне на слово.
– Бейли…
Мимо вновь проплывает акула, на этот раз держась немного выше. Я позвякиваю ключами у него на ремешке.
– Но что бы ни выпало на мою долю, должна признать, что по сравнению с этой зверюгой Грег Грамбейчер просто божий одуванчик. А твоя акула намного больше галапагосской?
Его плечи опадают, кадык на горле дергается вверх-вниз, Портер бросает на меня взгляд удовлетворенный, проницательный и теперь вполне осмысленный, будто он принял для себя какое-то важное решение, и у меня на душе тут же становится веселее. Я больше не волнуюсь – ни о нем, ни о том, что наше свидание будет испорчено. Опасность миновала.
Мы поворачиваемся к окну, и он негромким, ровным голосом рассказывает не только о галапагосской акуле, но и о ее плавающем рядом собрате, рыбе-молоте, описывая их форму, размеры, рацион питания и то, насколько им грозит вымирание. За разговором он заходит мне за спину и обнимает сзади за талию, сначала робко и вопросительно, но, увидев, что я прижимаюсь к нему ближе, расслабляется и кладет на мое плечо подбородок.
Об акулах он знает все. Этот океанариум его лечит. Конечно, он немного увлекся, глядя на этих созданий, но кто на его месте поступил бы иначе? Я в который раз поражаюсь – и ему самому, и тому, через что он прошел.
– По мифологии гавайцев, – говорит он, зарывшись носом в мои волосы, и от звука его голоса мое тело охватывает трепет, – духи их покойных предков переселяются в камни, растения и животных. Такой дух у них называется аумакуа – что-то вроде духа-хранителя, понимаешь? Мама говорит, что напавшая на меня акула как раз была аумакуа и, если бы ей хотелось меня убить, она без труда бы это сделала. Но это было лишь предупреждение, чтобы мы внимательно и беспристрастно поглядели на свою жизнь со стороны и пересмотрели те ценности, которые исповедуем. Надо полагать, мы приняли его к сведению.
– Как это? – спрашиваю я.
– Отец говорит, что принял его к сведению, признав, что он уже слишком стар, чтобы вставать на доску, и что принесет семье больше пользы не в море, а на берегу. Лана приняла его к сведению, решив стать лучшим сёрфером и никогда не бояться воды.
– А ты? – спрашиваю я, проводя указательным пальцем по его шрамам.
– Я… я еще не решил… а когда решу, обязательно дам тебе знать.
Когда мимо нас проплывает серебристая рыба-молот, Портер медленно поворачивает меня в своих объятиях. Краем глаза я вижу силуэты стоящих поодаль у окна людей, но мне до них нет никакого дела. У меня такое чувство, будто мы совершенно одни в этом маленьком уголке умиротворяющего полумрака. Я в ответ тоже его обнимаю, мои руки скользят под его рубашкой навыпуск и поднимаются наверх до тех пор, пока не нащупывают твердую, обнаженную кожу спины. Точно в том же месте, где у меня остался шрам, хотя я и не могу точно сказать, как это получилось – по чистой случайности или же мне это продиктовало подсознание.