Я понятия не имею, куда меня тащит Портер, знаю только, что там нет камер.
Сначала он извлекает из ящичка стола в комнате охраны какой-то старомодный ключ. Потом мы собираем вещи, идем в бюро находок и берем там детское одеяло. Не спорю, пользоваться чужой вещью, чтобы согреться, не очень приятно, но у нас нет выбора. Тем более что пахнет от него хорошо. Потом он ведет меня в самый конец крыла Вивьен. Там есть дверь, выкрашенная той же зеленой краской, что и стена, и почти невидимая из-за особенностей освещения. Возникший перед мысленным взором план для сотрудников музея подсказывает, что здесь ее быть в принципе не должно – иными словами, официально она не существует.
– Что это? – спрашиваю я.
– Комната «Десять-ноль-один», – отвечает он, показывая мне старый ключ с притороченной к нему биркой, – то же число, что в арабских сказках «Тысячи и одной ночи», тех, где Али-Баба и все такое прочее.
– Еще одна комната? А почему ее не откроют для посещения?
Он поправляет на плечах рюкзак, пристраивая его повыше, и кладет на дверь ладонь:
– Слушай меня внимательно. Это страшная тайна «Пещерного дворца». Ты должна торжественно поклясться, что никогда и никому не расскажешь о том, что увидишь за этой дверью. Даже Грейси. Особенно Грейси… я, конечно, ее люблю, но она знает всех и каждого, и в итоге наш секрет разлетится быстрее вируса куриной чумы. Клянись, Бейли. Поднимай руку и клянись.
Я произношу слова клятвы.
– Вот и хорошо. Это самый поразительный секрет «Погреба».
Он отпирает дверь и зажигает свет, который несколько раз мигает и через секунду загорается. Мы входим в совершенно круглую комнату, залитую золотисто-оранжевым сиянием. Немного пахнет плесенью, как в библиотеке, в которую редко кто ходит. Когда Портер закрывает за нами дверь, я изумленно оглядываюсь по сторонам.
Стены покрыты синими гардинами, усеянными звездами. Посередине лежит низкая, обтянутая бархатом подушка размером с большую кровать, над которой нависают спускающиеся со сводчатого потолка на шнурах разной длины лампы. Подушка чем-то набита и доходит мне до колен, с одной стороны на ней красуется некое подобие спинки в виде полумесяца. Ее окружают сотни подушечек поменьше, геометрическая форма которых наводит на мысль, что их привезли сюда прямо из какого-то стамбульского дворца.
– Как красиво… – говорю я. – Будто во сне. Не понимаю, почему этот зал закрыт для доступа публики. Эти раритеты сшиты в 1930-х годах? Тогда их надо сохранить.
Портер бросает свои вещи на пол рядом с бархатной подушкой:
– Помнишь историю «Погреба»? Вивьен ненавидела Джея. Когда их брак распался, он отказался давать ей развод, и она приказала построить эту комнату – в качестве большого, поднятого вверх среднего пальца. Пусть же сей плод ее мести услаждает твой взор. Но потом не говори, что я тебя не предупреждал.
Он подходит к одной из звездчатых синих гардин, дергает какую-то золотистую веревочку, и на стене под ней нашим взорам предстает фреска – выполненный в стиле ар-деко портрет Вивьен Дэвенпорт в натуральную величину, на котором она одета как восточная принцесса, с колокольчиками на пальцах и вплетенными в длинные волосы цветами. На пышущее здоровьем нагое тело наброшена прозрачная накидка. У ее ног преклонила колени толпа господ в костюмах.
– О… боже… – шепчу я.
Кроме мужчин на нее широко открытыми глазами с улыбкой смотрят несколько карикатурных животных – они тоже не могут отвести взор от неземной красоты обнаженной Вивьен.
– Это что… Граучо Маркс? – спрашиваю я, скашивая глаза на одного из коленопреклоненных мужчин.
– Вивьен была живой легендой, – весело отвечает Портер.
– Ну все, хватит! – восклицаю я, и он закрывает гардину.
Потрясение от увиденного теперь будет преследовать меня до конца жизни, но оно того стоило. Мы сообща плюхаемся на бархатную подушку, поднимая облачко пылинок. Уборщики явно обходят эту комнату стороной. Портер притворно кашляет и стряхивает с остальной поверхности подушки невидимый сор.
И только тут до меня доходит, что мы, в сущности, сидим на кровати.
– Думаешь, Вивьен устраивала здесь сумасшедшие сексуальные оргии? – спрашиваю я, проводя рукой по бархату. – Чтобы еще больше досадить мужу?
– Сомневаюсь. Но если даже и так, то это было сто лет назад, – отвечает он, весело стреляя в меня глазами, – к тому же на фоне их трагичного конца, когда она сначала застрелила его, а потом покончила с собой, все ее утехи отходят на второй план. Я так думаю, она сама позировала для этого портрета.
– Похоже.
Мы ничего не говорим, и через несколько мгновений молчание перерастает в неловкую паузу. Наконец Портер со вздохом выпрямляется и начинает снимать с плеча рацию. Мое сердце устремляется вперед бешеным галопом.
– Остынь, я не собираюсь раздеваться донага, – говорит он, поглядывая в мою сторону. – Разве мне под силу конкурировать с этими эксцентричными образами на стенах? Просто я не усну, если на мне будут висеть провода и прочий хлам. В обуви тоже. Брюки и рубашка на мне останутся. Ты можешь снять то, что посчитаешь нужным. Выбор за девушками.
С этими словами он мне подмигивает.
От хорошего настроения Портера мне становится легче, я сбрасываю туфли на пол рядом с его обувью. Он выключает рацию и включает таймер телефона на половину седьмого утра. Но когда принимается расстегивать ремень, кровь в моей голове стучит с такой силой, что я боюсь, как бы у меня не случилась аневризма.
Пряжка ремня с глухим стуком падает на ковер с турецким узором.
– Ты для меня большая загадка, Бейли Райделл.
– Да?
– Я до сих пор не могу понять, боишься ты меня или же, наоборот, вот-вот бросишься мне в объятия.
– Я и сама в этом до конца не уверена, – нервно хихикаю я.
Мы ложимся, поворачиваемся друг к другу лицом и беремся за руки. Я явственно ощущаю, как бьется его сердце. Интересно, а он тоже чувствует мое состояние?
– Меня пугает, – говорю я ему, – то, что происходит со мной, когда ты рядом. Меня пугает, что я от тебя чего-то хочу, но не знаю, как попросить.
Еще я боюсь, что, если все же решусь, это окажется ужасно или не оправдает моих ожиданий, но вслух ничего не говорю, опасаясь оскорбить его в лучших чувствах.
Он целует меня в лоб:
– А знаешь, чего боюсь я?
– Чего?
– Я боюсь, что слишком в тебя влюблюсь и что потом, побольше меня узнав, ты поймешь, что заслуживаешь лучшего, и променяешь меня на парня более стильного и элегантного, разбив мое сердце.
Я делаю глубокий вдох, дыша с ним одним воздухом.
– Когда я только-только приехала в этот город, меня интересовал еще один парень. Не Патрик, – уточняю я с таким видом, как будто кому-то из нас надо об этом напоминать.
– То, что ты тогда назвала «другими планами»? – спрашивает он.
– Ага, – отвечаю я. – Думаю, его действительно можно назвать стильным, хотя точно сказать не могу. Но в тот самый момент, когда тебе кажется, что ты понимаешь человека, вдруг оказывается, что он для тебя сплошная загадка, хотя на самом деле проблема может заключаться в том, что ты не понимаешь чего-то в себе.
– Что-то я не догоняю.
Я протяжно вздыхаю:
– Неважно. Понимаешь, до приезда сюда я даже не догадывалась, что мне нравятся чурро, лунные кексы, гавайское поке и рис джолоф. И понятия не имела, что встречу тебя, что ты мне так понравишься. Но все это со мной произошло. Кто думает о роскоши, если можно есть посоле прямо у фургончика на пляже? Я совершенно не понимала, чего была лишена.
Он медленно проводит пальцем по завитку волос у меня на виске:
– Значит, я тебе нравлюсь, да?
– Может быть, – отвечаю я, поднимаю руку и отмериваю пальцами небольшое расстояние, – вот настолько.
– Всего-то? В таком случае мне нужно прилагать больше усилий, – говорит он, почти касаясь моих губ, но все же не целуя их.
Потом опять. Маленькие полупоцелуи. Портер дразнит меня.
Мое дыхание учащается.
– Может, проведем коротенький тест? – шепчет он. – Если я положу руку вот сюда…
Его пальцы забираются мне под блузку и скользят по животу. Я испытываю восторг… целых две секунды. Но потом он подбирается слишком близко к запретной зоне моего шрама. И… о нет! Он к нему прикасается. О том, чтобы остановить его и все объяснить, не может быть и речи. Я просто… не могу. Не могу, и все.
Он чувствует мое напряжение и тут же замирает:
– Эй, я лишь…
– Нет-нет, – быстро шепчу в ответ я, – ты здесь ни при чем. Здесь совсем другое. Не принимай на свой счет, мне просто…
Я беру его руку и кладу на свое обнаженное бедро под юбкой, ступая на опасную территорию.
– Бейли… – произносит он.
Его голос звучит предупреждением.
– Ну что же ты, – с вызовом говорю я, – продолжай свой тест.
Он едва слышно выдает непристойное ругательство, но его рука начинает двигаться вверх – медленно-медленно.
– Ну ладно, Райделл. Тебя на всю ночь заперли в музее с парнем, который тебе нравится, к тому же достаточно классным, чтобы открыть тебе самую страшную тайну «Погреба»… Боже мой, какая нежная у тебя кожа.
– Мм… – шепчу я и поворачиваюсь, чтобы ему было удобнее.
– Ого, – радостно бормочет он.
Его рука твердо, энергично сжимает мое бедро, он целует меня, я отвечаю ему тем же, меня охватывают одновременно восторг и отчаяние.
– Вот значит как, да, – говорит он, будто во хмелю. – На чем я остановился? Ах да, на этом.
К моему огромному удовольствию, его рука продолжает восхождение. Только вот двигаться ей больше особо некуда. Портер замирает в нерешительности, тихо посмеивается, потом кладет руку на другое бедро и повторяет все снова.
После чего останавливается.
Я не на шутку огорчена и чуть не плачу.
Но только пока он не меняет позу и не прижимается к моему бедру. Вот это правильно.
– Знаешь, что-то трудновато мне сосредоточиться на этом тесте, – признает он, улыбаясь и дыша мне в шею.