– Спасибо, что сказала. И показала.
– А тебе спасибо, что не стал устраивать из этого цирк. Понимаешь, я хочу избавиться от этой проблемы. Поэтому и решила тебе все показать. Прямо здесь, на солнышке.
– Понимаю, – заверяет он меня, – очень хорошо тебя понимаю.
Я тянусь к нему и припадаю губами к ложбинке между ключиц. Он отбрасывает ладонью мои волосы и целует сначала лоб, затем глаза, потом кончик носа. После заключает меня в объятия и крепко прижимает к себе. Я как можно глубже вдыхаю его в легкие, словно теплое, отшлифованное на солнце блаженство. Спасибо, спасибо, спасибо тебе, пытаюсь я сказать ему всем своим телом. И поскольку Портер держит меня как человека, а не как сломанную игрушку, думаю, он все понимает.
– Надо полагать, на этом наша игра закончена? – шепчет он какое-то время спустя.
Я резко отвожу назад голову, чтобы увидеть его лицо:
– Решил в последний момент пойти на попятный, да?
Он улыбается своей самонадеянной, ленивой улыбкой, слегка отталкивает меня, пока я не оказываюсь от него на расстоянии вытянутой руки.
– Оба одновременно, на счет три.
– Так нечестно! На мне остаются еще два предмета одежды.
– Я закрою глаза и открою, лишь когда ты скажешь. Раз, два…
С восторженным криком я расстегиваю пряжку лифчика и сбрасываю трусики. Готово!
– Боже мой, как ты прекрасна… – шепчет он.
– Обманщик.
Я совершенно нагая. На общественном пляже. Но еще важнее, что мне на это ровным счетом наплевать, потому что Портер тоже снял с себя всю одежду, а это зрелище куда интереснее охватившего меня на мгновение чувства стыдливости. Он обнажен. И великолепен.
Парень чрезвычайно взбудоражен от того, что на нас совсем нет одежды.
– Ну вот, – говорю я, опускаю глаза и устремляю взор в разделяющее нас пространство.
– Я ужасно этим горжусь, – с улыбкой признает он, берет мою руку и тянет к себе.
А когда она прикасается к его телу, становится на цыпочки, будто опасаясь упасть в обморок, после чего тот факт, что на нас совсем нет одежды, будоражит уже меня.
– Что-то мне подумалось о салоне твоего фургона, – говорю я.
Он судорожно вздыхает и отводит мою руку:
– Затея рискованная, сначала, думаю, нам надо одеться. Боже мой, как же ты прекрасна.
– Ты это уже говорил.
– Дай мне сначала насмотреться. Мне нужно запомнить тебя всю. На потом… если вдруг больше никогда не доведется этого увидеть. Черт! Даже не верится, что ты предлагаешь мне… – Его веки тяжелеют. – В общем, это либо самая замечательная, либо самая скверная идея из всех, на которые я когда-либо соглашался. Ты разишь меня наповал, Бейли Райделл.
– Я видела у тебя в аптечке презервативы.
О каменную арку разбивается волна.
– Бейли…
– Портер…
– Это может оказаться чем-то необыкновенным. Поверь, у меня есть опыт в таких делах.
– А может и не оказаться, да?
Над нами с пронзительными криками кружат чайки.
– Ты уверена?
– Уверена, – звучит мой ответ.
В последние несколько недель я много об этом размышляла. И все решила.
– Поэтому если хочешь… я не против. Хотя давить на тебя тоже не буду.
Он втихомолку чертыхается.
– Будет чудо, если у меня все получится, когда мы вернемся в фургон. Но знай: если ты передумаешь, у тебя есть на это полное право. В любой момент. Даже когда мы начнем.
Но я своего решения не меняю.
Ни когда мы возвращаемся к фургону, ни когда вытаскиваем из него доску Портера, чтобы освободить место, ни когда он в десятый раз спрашивает меня, уверена ли я, стараясь отговорить и обещая повторить то сказочное удовольствие, которое мне в музее доставили его пальцы, от чего я хочу его только больше. Ни даже когда он начинает – постепенно, медленно и осторожно, – а я не могу смотреть ему в глаза, но, не зная куда обратить взор, гляжу в пространство между нами, опасаясь, что все пойдет не так и что мне будет больно. Боль действительно заявляет о себе, но лишь на короткое мгновение. Все происходит… намного ярче и сильнее, чем можно было ожидать.
– Тебе хорошо? – запыхавшимся голосом спрашивает Портер.
Да, мне хорошо.
Я не меняю своего решения и немного погодя, когда происходящее поглощает меня без остатка, а он вдруг замирает, опасаясь, что мне хочется его остановить. Но со мной все в полном порядке и у меня есть только одно желание – чтобы он продолжал.
И уж тем более не меняю его, когда все заканчивается, когда мы сливаемся в одно целое, а окружающий мир, до этого развалившийся на мелкие кусочки, вдруг начинает медленно, фрагмент за фрагментом, собираться обратно – с каждым вдохом, с каждым изумительным ударом сердца.
В моей душе нет даже намека на сожаления.
– Что это? – некоторое время спустя спрашиваю я, показывая на какую-то белую штуковину, забившуюся в щель в углу, когда мы, тесно прижавшись друг к другу, лежим на старом одеяле в салоне жилого фургона.
На периферии сознания бьется мысль о том, что в аптечке лежит еще один презерватив, и я задаюсь вопросом о том, сколько стоит подождать, прежде чем об этом сказать, чтобы не показаться слишком ненасытной. Но потом поворачиваюсь на живот, подпираю голову согнутыми в локтях руками. Портер неспешно проводит пальцами по моей спине, потом спускается ниже, к ягодицам и ногам. От этого меня охватывает восторг, поэтому я решаю не торопиться.
Острый, треугольный предмет, который мой палец выковыривает из щели в углу, примерно с дюйм в длину. Сбоку на нем есть скобка, в которую продето серебряное кольцо.
– Смотри-ка. Мне казалось, я его потерял, – произносит Портер, на время прекращая чувственные поглаживания моей спины. – Эту штуковину достали из моей руки. Настоящий зуб большой белой акулы. Талисман на удачу. Или проклятие… это с какой стороны посмотреть. Я использовал его в качестве брелка, но потом, когда взял другие ключи, снял. Наверное, он скатился вниз с сиденья.
– Какой огромный, – говорю я.
– Какой там, это зуб молодой особи. Большая белая вдвое больше тех, что ты видела в океанариуме. А та, что напала на меня, была, скажем так, подростком.
Я пытаюсь представить этот зуб торчащим из руки Портера и говорю:
– Вспоминать об этом, конечно, ужасно, но зуб сам по себе представляет собой предмет особой гордости того, кто остался в живых. Что-то вроде символа чести.
– Хочешь, я тебе его подарю? – Мне?
– Ну да, повесишь на ключи для скутера. Он вполне впишется в твой «пантерный» стиль, – отвечает он, несколько мгновений молчит и добавляет: – Ты не подумай, в этом нет ничего такого. Я не пытаюсь таким образом показать всем, что ты моя девушка.
Да, если его у меня увидят, то наверняка поймут, что мы встречаемся.
– В самом деле? Ты хочешь сказать, что я твоя девушка?
– Не знаю. А ты как считаешь? – Он кладет акулий зуб на свою ладонь, немного колеблется, но потом все же смыкает на нем пальцы. – Но если таковой себя считаешь, то сначала кое-что мне пообещай.
– Что именно?
– Ты немного передо мной приоткрылась. – Он бросает взгляд на мою спину. – Я понимаю, почему ты до сегодняшнего дня не говорила мне, что тебя ранили из пистолета, но впредь такого быть не должно. У меня уже была девушка, таившая от меня секреты, и я несколько недель как последний дурак пребывал в полном неведении, пока она за моей спиной крутила любовь с Дэйви.
– Фу! Во-первых, по сравнению с ней мой вкус будет получше, а во-вторых, я никогда с тобой так не поступлю.
– Верю, – целует он меня в ушко.
– Если уж мы заговорили о Хлое, то… Ты и Дэйви занимались с ней сексом в одно и то же время?
– Ты хочешь сказать вместе? – потрясенно спрашивает он.
Мои губы расплываются в улыбке.
– Какой же ты глупый.
– Нет, я с Хлоей тогда не спал, – обескураженно отвечает он. – И чем-то заразиться от нее не мог, если ты именно это имеешь в виду.
Вообще-то да.
– Да и потом мы пользовались презервативами. Каждый раз.
– Рада это слышать, – тихо отвечаю я.
Еще как рада.
– Но давай вернемся к тебе, – продолжает он, – у тебя есть гнусная привычка держать все в себе. Не думай, я не предлагаю тебе превратиться в Грейс, ты нравишься мне такой, как есть. Но чтобы между нами все было в порядке, ты должна все рассказывать и верить мне…
– Я тебе и так верю.
Эй, мы разве только что не занимались сексом?
– …а я тебе, – доводит он свою мысль до логического завершения.
Я пытаюсь с ним спорить, но при этом недоумеваю, что он вообще об этом заговорил.
Он упирается в мою щеку подбородком, вынуждая посмотреть на него, и тихо произносит у самых моих губ:
– Выслушай меня, хорошо? Что между нами происходит? Лучшее, что когда-либо было в моей жизни. И я не хочу, чтобы это заканчивалось. Иногда ты кажешься мне мимолетным видением, будто туман над океаном: мне вдруг представляется, что ты, явившись сюда в начале лета, в один прекрасный день уедешь обратно к матери и солнце для меня закатится раз и навсегда. Это меня жутко пугает. И о себе я все рассказываю только в надежде на то, что с грузом сведений обо мне тебе меньше захочется куда-то бежать.
У меня сжимается сердце. Я прижимаюсь к нему бровью:
– Ловкач-Пройдоха.
– Что?
– Это я. По крайней мере, была им раньше.
В мои мысли закрадываются воспоминания о том дне на пляже, когда я так обидела Грейс. Нет, мне обязательно нужно стать лучше.
– Я стараюсь, Портер. В самом деле стараюсь, верь мне.
– Это все, о чем я тебя прошу. – Он отстраняется, смотрит на меня, слегка улыбается, разжимает пальцы и опять показывает акулий зуб: – Ну так как… возьмешь его? Но имей в виду, это может породить слухи.
Я с ухмылкой хватаю его и говорю:
– А может, все скажут, что ты безраздельно принадлежишь мне?
– Я все это время безраздельно принадлежал тебе, Бейли. Просто ждал, когда ты примешь решение.
Вечером, когда Портер отвозит меня домой, я слишком блаженствую, чтобы терпеть рядом чье-то присутствие, и в первую очередь папино. Поэтому надеваю леопардовый шарф и очки, сажусь на Крошку и отправляюсь прокатиться по окрестностям.