Пристальным взглядом я смотрю, как он кружит по квартире, как открывается и закрывается его рот. Он смеётся. Его смех похож на большой пузырь, поднимающийся из болотной глубины. Я долго жду, когда место рядом с ним освободится, и наконец тихо, незаметно подсаживаюсь к нему. Мне нравится сидеть подле него, соприкасаясь плечом к плечу и слегка задевая ногой его ногу – только в эти минуты я ощущаю человеческое прикосновение. Меня охватывает смешанное со страхом томление.
Я не представляю, с какой стороны подступиться к нему, как заговорить. Вот бы открыть рот и сказать: «Я люблю вас так сильно, как только способна, как никто вас не полюбит!» Но в горле, будто сливовая косточка, встаёт ком.
– Родион Родионович, – раз за разом начинаю я. Голос звучит хрипло и глухо. Я слышу его будто со стороны, он отделяется от тела и парит по комнате. Профессор, кажется, меня не слышит, даже головы не поворачивает. Пахнет сигаретным дымом, окурками заполнены две стеклянные пепельницы на столе. Я наливаю себе бокал вина и торопливо выпиваю, запрокинув голову и мельком цепляя взглядом кружащих по комнате людей.
Я перехожу от окна к окну, желая одеться и незаметно смыться, но продолжаю пассивно смотреть вокруг, словно ожидая какого-то знака. Внезапно ловлю на его лице выражение унылого отвращения. Вероятно, вечеринка не оправдала его ожиданий, хотя под столом выстроилась шеренга пустых винных бутылок. Он спасался от скуки как умел – обильно пил красное вино и пытался разговорить девушку, которая не обращала на него внимания, а Абеляр, воодушевлённый тем же вином и присутствием своего парня, который, если что, сможет его защитить, хотел в свою очередь защитить Юлию от притязаний Профессора.
Мне больно видеть, что Мастер меня в упор не замечает, хотя я понимаю, что с такой соперницей, как Юлия, мне тягаться не стоит. Я была замухрышкой, у которой даже не было своего Абеляра. Проходя мимо зеркала в прихожей, я содрогаюсь от собственного отражения. Лицо трусихи. Лицо дуры.
Отыскав в куче перевёрнутой обуви у двери свои, успевшие избежать печальной участи, ботинки, я незаметно, ни с кем не попрощавшись, ухожу и, как назло, пропускаю момент, когда началось всё самое интересное. Впрочем, отсутствие мне с лихвой восполнили на следующий день. Перед первой парой очевидцы не торопились заходить в аудиторию и, толпясь перед дверью, обсуждали прошлый вечер. Я с опаской встала рядом.
– А ты во сколько вчера ушла? – на меня уставились несколько пар глаз.
– Где-то в девять, – ответила я.
– Да ты же всё пропустила!
– А что случилось? – спросила я с нетерпением, счастливая, что со мной заговорили.
– Принц подрался с Егором!
Так звали Абеляра.
– Не может быть! – воскликнула я, ожидая подробностей.
Последовали подробности и документация в виде фотографий и видео в телефоне.
– Юлия танцевала, Принц подошёл к ней сзади и стал тереться. Ну Егор сказал ему: «Отвяжитесь от неё».
– Он сказал «отвяжись», а потом – что ему лучше уйти.
– Да ладно, не говорил он про уйти.
– Я слышал.
– А Принц сказал: «Не твоё собачье дело, когда мне уходить». – «А это похоже на правду», – подумалось мне.
– Я тоже слышала, – соврала я, стараясь обратить разговор в шутку, хотя всем было очевидно, что слышать я ничего не могла.
Я вдохнула поглубже и напомнила себе, что не всем словам одногруппников, которые изрядно выпили на вечеринке, можно верить. Даже наутро, в трезвом сознании, рассказы часто оказывались обманками, обыкновенным миражом, вызванным перепадом температур в воздухе. Но в эту историю мне до смерти хотелось верить, и я поверила. Почему? Может быть, потому что Абеляр и меня бесил, может быть, потому что после такого случая Юлия будет ещё больше игнорировать Профессора, на шаг к нему не подойдёт, может быть, хотела верить, что и Профессор перестанет купать её в своём внимании. А может быть, потому что видела видео, на котором Профессор сначала отворачивается, а потом проезжает кулаком по лицу Абеляра. На губах кривая усмешка, глаза чуть прищурены.
Сердце сделало перебой. Я вспомнила, как на мастерских Профессор любил повторять: «Всякий стоящий сюжет включает элемент насилия. Безмятежное счастье – не та тема, о которой интересно читать».
– Он потом ушёл, но оставил прощальный привет.
Я придвинулась ближе к протянутому телефону. На фотографии Профессор, полностью в своём кожаном облачении, стоит спиной к камере в позе победителя, подразумевающей ещё один воинственный жест, по которому можно догадаться, что он мочится на сгруженную у двери обувь. Я словно попала в какой-то триллер – такого просто не могло быть в реальной жизни.
После этого случая у Профессора появился зуб на эту парочку. Юлия, вставшая на сторону своего защитника, больше не была любимицей. Он и думать о ней забыл. А они перестали посещать мастерские, на которых и до этого появлялись нечасто, но теперь они были персонами нон грата. Я бы на их месте, натерпевшись такого страха, сразу бы отчислилась, но они нашли покровителя среди преподавателей, недолюбливающих Профессора, и договорились об официальном переводе из мастерской после окончания первого курса.
Весь остаток года они откровенно храбрились: мол, ничего он нам не сделает. Мы-де сами решили поменять мастерскую. А Мастер называл их отныне только «эти двое, как их», словно правда ему память отшибло.
Юлия, лишившись благосклонности Профессора, будто подрастеряла свою сексуальность, уступив звание секс-бомбы Марии, и даже стала тише смеяться, а нашу группу этот случай сплотил – мы стали хранителями совместной тайны, заключающейся в том, что мир, кажущийся простым и понятным, в один момент может перевернуться с ног на голову. Я уж точно была на седьмом небе от счастья, не верила своей удаче – лишиться главной соперницы! Да, я снова мечтала.
А что ещё из новенького на втором курсе? У Профессора появилась новая шляпа-федора, которую ему привёз из отпуска в Италии Борис Дмитриевич. Ещё раскрылся секрет произошедших с Марией, которая теперь известна под творческим псевдонимом Святая Мари, изменений. Она вошла в класс под руку с Борисом Дмитриевичем. Стало очевидно, что в Италию летом они ездили вместе. Борис бросил свою молодую перспективную художницу и теперь встречался с нашей Святой, сменившей образ и занявшей освободившееся место секс-бомбы Школы.
– Здравствуйте, – обратился к ней Профессор, – какой у вас сегодня необычный стиль.
Она лишь едва заметно кивнула. На ней был траурно-чёрный костюм, чёрные туфли на шпильках и тёмные очки, которые она, как голливудская звезда, не сняла в помещении. А у Бориса Дмитриевича было такое непроницаемое выражение лица, что можно орехи колоть. Она выпустила его руку, села и сложила тощие ноги одним резким движением, словно бросила лезвие гильотины.
Так в начале второго курса я лишилась разом обеих соперниц.
Глава 6. Русалка
Ровно в 18:00 группа студентов во главе с Профессором выходит из кафе «Вьетнам». Борис Дмитриевич ведёт под ручку Святую Мари. До чего же она худая в этом коротком, облегающем, как вторая кожа, топике и джинсах скинни. От одного взгляда на неё пробирает холод, но ей, согретой своей неотразимостью и парой экзотических коктейлей, кажется, всё нипочём. За спиной, подсвечивая лужи на асфальте, белым неоном мигает вывеска кафе. Мы мокнем под мелким, но частым дождём, дожидаясь, когда Профессор выкурит сигарету. Плющ, Озорница, Горшок и я с опозданием тоже закуриваем, передавая друг другу зажигалку, но нас он ждать не будет.
Если мы, напившись дешёвого вьетнамского пива, можем не торопясь двигаться домой или, если остались какие-то деньги, продолжить веселиться в других облюбованных студентами местах, Профессору предстоит провести ещё один семинар уже в другой школе. Параллельный класс маячит у меня перед глазами, будто в зеркальном отражении.
Я чувствую зависть при мысли о незнакомых мне людях, которые через час будут ждать Профессора в освещённой аудитории с оранжевыми бликами на тёмных окнах, и он будет рассказывать им о мужестве и поэзии, а после, проигрывая, будто фильм на повторе, события сегодняшнего дня, продолжит в баре, оформленном в стилистике подпольного заведения времён сухого закона. Студенты сдвинут высокие деревянные столы и закажут сначала одну, потом ещё несколько бутылок «пино нуар». В той другой школе учились люди куда благополучнее нас.
На красный свет мы перебегаем за Профессором широкий многополосный проспект с трамвайными путями. Дождь прекращается, и мягкий свет вечернего солнца заполняет площадь с расставленными тут и там убогими, покрытыми деревянными панцирями, бетонными скамейками перед круглым, выкрашенным в краснокирпичный цвет, вестибюлем метро.
Длинные косые тени шипами расходятся по асфальту, когда от нас отделяется группа из нескольких человек, решающих вернуться в Школу на факультатив по античной поэзии, который вёл сердитый худосочный старик с постоянным чесночным запахом изо рта. Оставшиеся следуют за Профессором и Борисом Дмитриевичем к большим тяжёлым дверям, которые я с трудом удерживаю под потоком сбивающего с ног тёплого воздуха из метрополитена. Профессор на ходу закуривает вторую и перед входом в здание метро со щелчком выстреливает в сторону недокуренную сигарету.
Я немного отстаю в людском потоке, хватаю проездной и бросаюсь к турникетам догонять группу. Вразнобой по узкой разветвлённой лестнице мы спускаемся на платформу. По обе стороны от путей толпятся пассажиры. Грохочут поезда, к ним рвутся люди. Профессор сливается с обступившей его толпой, я стараюсь протиснуться к нему, не потеряв из вида. Толкаясь и отстраняя людей, досадно преграждающих мне путь, подбираюсь ближе к краю платформы. Из туннеля вырывается яркий свет. Прибывает дребезжащий, освещённый изнутри уютным, тёплым, словно из прошлого, светом поезд. Я глубоко вздыхаю, когда он проносится и замирает. Я, бурча себе под нос извинения, наступаю на ногу мужчине, который неодобрительно смотрит на меня с высоты своего роста. Захожу впереди него в плотно заполненный людьми вагон. Снимаю рюкзак со спины и держу его в руке.