Первое «эым» следовало воспринимать как кантианский императив и доложить ситуацию – план досуга, предоставить список развлечений на предстоящий день, а он подумает, проводить ли его со мной или в другом, более привлекательном месте. Второе «эым» означает, что расчехляться он не собирается. Нет, верблюд не сдвинется с места – просто превратит долгие часы в медленную каторгу.
– Мороженое… – протяжно произносит он, и из-под одеяла вылезает одна рука, обхватывает меня за шею и валит на кровать. Удерживая ногой в горизонтальном положении, стискивает и елозит руками по моему, оказавшемуся в плену, тельцу.
– Я бы не отказался от мороженого, – в конце концов говорит он и энергично толкает меня коленкой под ягодицы, – сходи-ка принеси. Schneller! Schneller![31]
И тут комната вдруг поплыла, как пятно разлитого кофе по скатерти, когда в дверь постучали и, не дожидаясь ответа, ключ повернулся, замок щёлкнул, и дверь отворилась. Протянувшаяся откуда-то длинная косматая рука совпадений привела прямо к двери мисс Визави, оказавшейся, как и следовало ожидать, близорукой в силу возраста квартирохозяйкой.
Et ensuite?[32]
А затем раздался визг. И немудрено визжать в такой ситуации, пусть и недостаточно громко, чтобы небеса разверзлись и поразили нас молнией, но достаточно, чтобы в тёмном дверном проёме материализовалась злорадная до скандалов и чужих невзгод соседка, а Профессор от неожиданности откинул одеяло и приподнялся на локте.
Реальность сильно отличается от фантазий, а ещё существует ряд случайностей и совпадений. Не такого я ждала от сегодняшнего дня. Визга, конечно, не было. Она была женщиной, которая умеет держать себя в руках, но всё остальное – правда: и соседка под дверью, и старушка, ступившая в обуви на крапчатый ковролин, как Моисей на Святую землю. Она закрывает за собой дверь и, раскачиваясь, проходит в комнату.
Моё онемение нашло некоторое разрешение, и я ласково, как только могла, проронила:
– Здравствуйте.
– Здравствуйте, – ответила она, попеременно глядя то на меня, то на Профессора, – кто это?
– Это не то, о чём вы подумали, – начала я, не зная, как продолжить.
– Кто вы? – повторила вопрос хозяйка, обращаясь теперь к Профессору.
– Это мой друг, – ответила я, – он болеет и остался у меня переночевать, всего на одну ночь.
– Гхм, – Профессор откашлялся, – простите мой неподобающий вид, но я абсолютно здоров. Это всё она.
– Кто она?
– Да вот она, – он указал на меня, – маленькая врушка. Обманом меня сюда затащила, обещала накормить. Сказала «приглашаю вас на ужин», но тут мышь повесится от голода. Вы видели?
– Что?
– Мышей. Не видели? – он весь выражал спокойствие и умеренное любопытство.
Старушка молчала.
– Я тоже не видел, но она говорит, что они тут есть.
– Есть, – нетерпеливо, обрадовавшись возможности влезть в разговор, ответила я, – ещё как есть.
– Как хорошо, что вы пришли, – продолжил Профессор, сев на кровати и перекинув через плечо на манер римской тоги одеяло, – проходите. Вы спасёте меня из плена?
– Вы кто?
Старушку, кажется, переклинило.
– Я – Профессор.
– Что вы здесь делаете?
– Я спал. Ждал своё мороженое.
– Уходите немедленно.
Я закрыла глаза ладонями, полагая, что это сделает меня невидимой.
– Ну что вы, так негостеприимно, – с нарочито оскорблённым видом он качает головой, встряхивает пачку, извлекает и закуривает сигарету. – Соня, сделай нам кофе, пожалуйста.
Я, чтобы убедиться, не галлюцинация ли это всё, протёрла рукой глаза. Как того и следовало ожидать, всё осталось на прежних местах. Хозяйка покосилась на конверт и, как одурманенная, молча подошла к комоду. Со скрипом села на стул, который сама же с моей помощью оборачивала прозрачной плёнкой.
Бог знает чем бы закончилось это жутковатое свидание, если бы не особое гипнотическое действие, которое – я до сих пор не могла привыкнуть – Профессор, не прикладывая никаких видимых усилий, оказывал на женщин любого возраста. Они начинали таять и растекаться, посмеиваться и краснеть. На морщинистом лице квартирохозяйки я заметила розовую краску, коснувшуюся кончиков ушей. Серьги в вытянутых мочках кокетливо раскачивались. Он проник в её душу, как верблюд в игольное ушко.
– Прошу прощения, не расслышал ваше имя.
– Я его не говорила, – она провела руками по исцарапанной поверхности деревянного комода.
– И всё-таки? – уголок его рта приподнялся.
– Виктория. Александровна.
– Очень приятно, Виктория Александровна. Вы, наверное, хозяйка, раз у вас есть ключи.
– Да. Я хозяйка, – по её лицу блуждала рассеянная улыбка.
– Чудесная комнатка. И место такое хорошее – в самом центре, – он сидел, прислонившись к стене, в позе, которая выражала спокойствие. Лицо хозяйки подобрело.
– Вы пришли за оплатой?
Хозяйка поджала губы и утвердительно кивнула.
– У неё нет денег, – он громко рассмеялся.
– Неправда. Есть, – сказала я, заглядывая ей в лицо.
Она недоверчиво покачала головой, но пододвинула к себе конверт. Пока она пересчитывала деньги, я стояла напротив, стараясь заслонить спиной Профессора и одновременно привести себя в порядок – ногтями соскребала оставшиеся со сна засохшие вокруг рта хлопья.
– А за электричество вы посчитали? – спросила она как ни в чём не бывало, как спрашивала каждый месяц.
– Совсем забыла. Я сейчас, – я подхватила деревянный табурет, телефон, чтобы подсветить и сфотографировать цифры на счётчике, и выскочила в коридор, где встретилась лицом к лицу с подслушивающей возле двери соседкой. Она отвернулась и принялась возиться с навесными замками на своих, отвоёванных в ходе соседских войн, шкафах. Стоя на табурете к ней спиной и пытаясь снять показания со счётчика, я услышала, как она прошипела: «Шлюха».
Пока я была в коридоре, обстановка в комнате несколько изменилась. Профессор встал и, не обращая внимания ни на свою наготу, ни на притаившуюся в углу старушку, принялся шарить по комнате, нащупывая сброшенную накануне одежду. Одевшись, он что-то проворчал и зажёг сигарету. Он затянулся и пепел упал на подушку. Он вёл себя так, словно рядом никого нет, и был удивительно хорош собой.
Произведя на калькуляторе манипуляции с цифрами, я вычислила набежавшую за месяц сумму за электричество – перемножила ватты на рубли, записала цифру на бумажке и передала хозяйке – она просила меня высчитывать в точности до копеек, но я округляла в большую сторону. Триста восемьдесят три рубля.
Я заметалась по комнате, выискивая деньги.
– У меня только 350, 33 отдам в следующий раз.
Она вздохнула, нервно тряхнув кудрями. Профессор протянул мне сотню.
– Меньшее, что я могу сделать, – сказал он, расплываясь в улыбке.
Я взяла деньги и протянула ей.
Она с ужимкой сняла колпачок с ручки и поставила подпись на замызганной бумажке, не имеющей никакой силы, но нёсшей символический характер, узаконивая наши отношения.
Все формальные процедуры были завершены, но она, кажется, не собиралась уходить – как сидела на клеёнчатом стуле, так и сидит. Время шло, и казалось, что мы никогда не выйдем из этой комнаты. Естественно, ей хотелось поговорить, сделать мне выговор, отчитать по всем пунктам – посторонние, посторонние мужского пола, курение в комнате, но она, кажется, была смущена присутствием мужчины, хотя уже и одетого. Молчание затянулось, и на этот раз Профессор снова меня спас:
– Ну я пойду, – улыбнувшись и протянув ей руку, сказал он, – Auf Wiedersehen![33]
Она замигала глазами и кивнула.
– Auf Wiedersehen, Professor, – сказала она так тихо, что я больше прочитала по губам, чем услышала её ответ.
Единственное, чего мне хотелось после всего случившегося, как можно скорее покинуть этот дом. Сердце колотилось, но самое страшное уже произошло – терять мне было нечего, и я последовала за Профессором, который обувался возле двери.
– Постойте, я тоже пойду, мне тоже надо идти, – сказала я и выскочила за ним, наугад прихватив пальто, которое, спотыкаясь, натягивала уже в коридоре.
Он шёл впереди, и я осторожно, чтобы не упасть – коленки у меня тряслись, – спустилась за ним по лестнице. Внутренний двор, фасад дома, полуоткрытые ворота, проём арки. Он вышел в переулок и зашагал прочь.
На улицах было пусто, тихо и не по сезону тепло. По бульвару пробегали трамваи. Я втягивала носом воздух и не верила своей удаче, что мне удалось уйти невредимой из, казалось бы, смертельной передряги, но самое страшное ждало меня впереди.
Мы шли по бульвару, когда он предложил позавтракать в одном, по его словам, милом месте, где он тысячу лет не был. Я знала, где это, и вела нас коротким путём, переулками – Хитровский, Казарменный, Подсосенский. Через десять минут мы очутились среди низеньких зданий в Лялином переулке перед трёхэтажным домом с зелёными ставнями на окнах и вывеской «Булошная».
Официант повёл нас в глубину зала. Столики у больших окон, где можно сидеть и смотреть на захватывающую жизнь старых московских переулков, были заняты семьями по пять-семь человек, пришедшими на воскресный бранч из синагоги неподалёку, и мы сели за стол у стены, над которым висело длинное зеркало в золотой раме.
«Булошная» – это местечко для своих, где под своими подразумевались гордые еврейские семьи. Я старалась не смотреть на них, но не могла оторвать глаз. Я хотела улыбнуться им всем, сказать взглядом: я с вами, примите меня, полюбите меня. Внутри царил аристократический дух с барочным налётом: антиквариат, высокие потолки с лепниной, большие люстры с хрустальными подвесками, старинное фортепиано, настоящий камин. Там подавали крохотные бутерброды с белым хлебом без корки с сёмгой и огурцом и что-то под названием шакшука. У меня заурчало в животе.
Он заказал эту самую шакшуку, которая оказалась яйцами в соусе из помидоров, а мне – сырники, возмутительно дорогие сырники с бокалом шампанского в качестве комплимента, от которого мне пришлось с великодушием отказаться. Вместо этого я попросила самую большую порцию кофе латте. Он тоже отказался от шампанского и заказал водку.