Через пару минут принесли запотевший графин и рюмку. Он потянулся к графину, наполнил рюмку, выплеснув немного на стол. Кофе подали с одним круглым печеньем и кусковым сахаром. Я держала чашку осторожно, будто хрупкий цветок, и медленно, по глотку отпивала, каждый раз обжигая рот.
Сев поудобнее на проваливающемся диване, я повернулась к нему лицом и стиснула его руку. Он норовил её освободить, но я снова её ловила и касалась губами костяшек. Подошёл официант и поставил перед нами по большой прямоугольной тарелке.
– Божественно, – заметила я, имея в виду сырники, которые и правда были очень вкусными, – хотите попробовать? – я протянула к нему вилку.
– Отстань, – сказал он и откинулся на спинку дивана.
Я вернула вилку на тарелку, стряхнула несуществующие соринки с платья. Заметила, что оно стало мне маловато. Тут же пожалела о съеденном завтраке.
Поковырявшись в своём омлете, он произнёс:
– Я думаю, нам нужно расстаться.
Я ошарашенно поперхнулась, и кофе полился у меня изо рта, несколько горячих капель растеклись пятном на одежде.
– Но… почему?
– Три причины. Догадываешься какие?
Зал завертелся и раскололся на фрагменты, как огромный калейдоскоп. Я не догадывалась и только подумала: «Так много – не одна и даже не две. Три – это наверняка, это звучит как приговор».
– Какие?
– Хотя достаточно и одной. Ты до меня недотягиваешь.
По спине пробежал холодок. Я поставила чашку на блюдце и взяла салфетку в попытке стереть пятно с платья.
– Во-первых, ты фригидна, – сказал он.
Я вздрогнула от стыда. В этом дорогом ресторане я почувствовала себя не просто глупой, а умственно отсталой. Я шла по жизни с беспечной уверенностью, что, что бы ни случилось, я как-нибудь вырулю… Я же такая умная – больше всех знаю.
Если бы до этого утра меня спросили, насколько я себя знаю, я бы ответила «на восьмёрочку», но сегодня я вдруг поняла, что не знаю ничего – ни о себе, ни о нём тем более. По крайней мере, мне стоило бы догадаться, что не следует говорить, что я не испытываю оргазма с мужчинами. Какой жестокий бог вложил эти слова в мои уста? Говоря это, я предполагала, как все наивные, а я и была тогда наивной, что всё само как-то уладится, но на фригидность глаза просто так не закроешь. Он – бог секса, а я не испытываю сексуального удовлетворения. Очевидно же, что мы друг другу не подходим. И, как бы потом я ни пыталась его переубедить, что мне с ним хорошо, что я счастлива, что мне достаточно только быть рядом, а испытываю я оргазм или нет – совсем неважно, всё было бесполезно. Ему это было очень важно, запредельно важно. Он это запомнит и будет упрекать, упрекать, упрекать меня до конца дней, как будто я в этом виновата.
В общем, ещё тогда, в самом начале, я умудрилась всё испортить. И пути к исправлению не было, даже если я научусь мастерски имитировать оргазм. Сколько бы ещё глупых ошибок я ни совершила, ничто не могло сравниться с этой. Так я полагала и опять подумала, что самое страшное уже произошло. Пыталась успокоить клокочущее в горле сердце. Я посмотрела на часы на стене. Было без четверти час, и впереди длинный день.
– Во-вторых, ты не послушалась меня, когда я просил тебя не напиваться, – он выпил и резко поставил рюмку на стол, – тебе вообще нельзя пить. Ты отвратительна, когда пьянеешь, но тебе, видимо, всё равно.
Выражение его лица напоминало грозовой день. Я слушала его с какой-то непосредственной отстранённостью. Моя рука дрожала, когда я подносила к губам чашку. Я старалась дышать как можно тише, упёршись взглядом в стол.
– В-третьих, нам негде встречаться. Что это сегодня было? В твой гадюшник я больше ни ногой, – он сделал обжигающий глоток и поморщился.
Я нервно теребила уже мятую и рваную со всех сторон салфетку. Я казалась себе бесполезной коробкой из папье-маше с дырой внутри, и у меня появилось чувство безнадёжности, что не существует решения ни одной из названных им проблем.
Он рассеянно похлопал по карманам в поисках сигарет. Достал одну из пачки и вышел. Его долго не было. Я начала думать, что он не вернётся и мне придётся самой расплачиваться за водку и завтрак. Я встала и вышла на улицу. Его там не оказалось. Вернулась к столику – он уже сидел там. Невероятно.
Я заговорила, подбирая слова очень тщательно:
– Я найду работу. И перееду из Подколокло. Только, пожалуйста, не оставляйте меня.
– Какую работу ты найдёшь? Ты же ничего не умеешь делать, только бухать.
– Какую угодно, любую, – сказала я и примирительно улыбнулась.
Люди за столиками смеялись, громко разговаривали и хлопали друг друга по спинам. Он пристально смотрел на меня.
– Сиди тихо и не вздумай высовываться.
Он с явным удовольствием наблюдал за воздействием своих слов – выискивал следы страха на моём лице, по которому рябью прокатились волны тревоги.
– Проваливай в свой Новосибирск, найди себе там муженька и никогда, никогда не высовывайся. Скажешь обо мне хоть слово – и я тебя уничтожу.
Я даже не думала кому-то рассказывать про него, про нас. Убей он кого-нибудь, я бы и об этом никому не обмолвилась ни словом. Убей он хоть сотню людей. И из всего сказанного больнее всего было то, что он может заподозрить меня в предательстве.
Тайны по природе своей стремятся на поверхность, но эту следовало удержать, чего бы это ни стоило. Ни при каких обстоятельствах я бы не рассказала о нём, о том, что он приходил в красную комнату. Я бы никогда не предала его. Я верила, что он может меня уничтожить, что бы это ни значило, но явно больше, чем просто убить.
Я не могла ни вздохнуть, ни пошевелиться. Всё время, пока он говорил, я не дышала – смотрела на день в окне и не знала, стоит ли его проживать.
Он долил водку из графина и выпил. Махнул рукой официантке, жестом прося принести счёт. Я пыталась убедить его, что готова меняться, но выглядели эти попытки смешно и убого. Ему нужно было знать здесь и сейчас, на что я ради него способна. Я, собрав всё своё мужество, проронила:
– Я пойду к врачу, к сексологу. Я больше не буду пить, обещаю.
Я почувствовала его горячее дыхание и запах алкоголя, значит, снова могла дышать. Мне не на что было обижаться, ведь он прав по всем трём пунктам. Молчание затянулось, но неловкость будто немного рассеялась. Официантка принесла счёт.
– Зря потратил с тобой время, – он отсчитал деньги и встал.
Я уставилась в пол, чувствуя, что к глазам подступили слёзы. Он сказал всё. Между нами остатки позднего завтрака, деньги, опустевшая пачка сигарет и самое плохое расположение духа, в котором мне доводилось его видеть. Я почти плачу, видя, как он, обойдя стол, надевает пальто. «Всё кончено. Всё кончено», – думаю я, но тут он делает немыслимое, отчего у меня снова бьётся сердце – наклоняется и целует меня в щёку.
Моё сознание блуждает между короткой надеждой и долгими провалами в бездну. «Ещё шанс, он даст мне ещё шанс?» Сказать по правде, я ждала наказания не меньше, чем второго шанса. Я была совершенно готова к тому, чтобы он мной помыкал, но не готова проживать эту жизнь без него, пусть она и превратится в отбывание приговора.
– Вы меня презираете? – спрашиваю я, понизив голос до шёпота.
– Если бы я хоть иногда вспоминал о тебе, то, наверное, презирал бы.
– Подождите, – окликаю его, но он уходит не оборачиваясь.
Часы показывают пять минут второго. Сквозь пол я ощущаю вибрацию от движущихся под землёй поездов метро. Беру его рюмку и слизываю языком последнюю каплю водки с донышка.
Я оказалась на улице – мимо меня проносились машины, из глаз текли слёзы. Он распотрошил меня, как рыбу. Взглянув на те свои изъяны, которые он вытащил на поверхность, я почувствовала, что люблю его, если такое возможно, ещё сильнее.
Я пришла домой и, не узнав себя в зеркале – на меня смотрело чужое лицо незнакомки, – обнаружила в волосах седую прядь. Улыбнулась. Если всё кончено, у меня останется кое-что на память о нём.
Глава 13. Могендовид
Тихое разрушение дома становилось всё более заметным. Фасад болезненно крошился. Не зная, куда пойти и что делать, я, поощряя заложенную природой склонность к одиночеству, сидела на съёмной квартире и читала письма Абеляра к Элоизе. В последние дни выходила из дома только для того, чтобы пополнить запас продуктов и сигарет.
Я думала, что всё кончено, однако спустя неделю после происшествия в «Булошной», в самый тёмный для моей души час, он позвонил. У меня мелькнула дикая мысль – может, не нужно каждую его угрозу воспринимать всерьёз? Может, он просто хотел выбить меня из колеи, устроить проверку? Сердце колотилось так, что казалось, я вот-вот умру. Я взяла трубку.
– Эй! Куда пропала?
– Здравствуйте, Родион Родионович. Я здесь, я не пропала.
– Что, обиделась?
– Нет, я никогда на вас не обижаюсь.
Это вроде бы было правдой, но почему-то возникло чувство, что я вру.
– Врушка.
Пауза. Я превратила свою маленькую комнату в бульвар, меряя её шагами.
– Думала, вы больше не хотите меня видеть, – промямлила я.
– Я приеду?
В постели всё происходило не так, как она себе представляла. Она каждый раз волновалась перед началом. Разве к такому можно привыкнуть? Стало бы намного легче, понимай она, что именно делать, но она тыкалась в потёмках его равнодушия, как слепой котёнок.
Он говорил, что она либо летает в облаках, либо сидит замороженная, но никогда не проявляет желание по-настоящему. «По-настоящему» означало избавиться от сковывающего страха, но это было выше её способностей. Она бы хотела, чтобы большая часть вещей происходила сама собой, особенно то, что касается секса. Ей хотелось, чтобы он командовал, хотя бы отмечал точку старта, бросив что-нибудь вроде грубоватого «давай раздевайся». Но такой точки не было.
Он был отстранён. Обращался бесцеремонно. Ей бы обрадоваться возможности проявить какую-никакую инициативу, но не тут-то было. Что бы она ни сделала, мячик инициативы, глухо ударяясь о ледяную стену безразличия, возвращался к ней рикошетом. Лицо его постоянно выражало циничный скептицизм и неодобрение. Казалось, что всё происходящее значит д