– Как интересно! – говорю я.
– Пожалуй, что так, – загадочно отвечает он, – ну, чем займёмся? Может, сериал посмотрим? – нетерпеливо, с резкой переменой в голосе, выпаливает он.
В комнате становится жарко. Я сжимаю ладони в кулаки и глубже вонзаю ногти в кожу. Глупая, ведь не кофе пить он тебя позвал. Инициативу следовало проявить мне и желательно поскорее. Я не знаю, сколько у нас есть времени.
– У меня месячные, – с виноватым видом говорю я, ведь о таком следует предупреждать заранее. Он не любит месячные, не любит прикасаться ко мне в эти дни.
– Хм-м-м… – протягивает он, кажется, расстроенно, почёсывает подбородок, глядя поверх моей головы.
Я замираю: мне одновременно безумно хочется улизнуть, провалиться сквозь землю и остаться здесь навсегда.
– А никто неожиданно не придёт, пока мы здесь? – спрашиваю непроизвольно и сразу же жалею.
– Не забивай себе голову, – он говорит со мной, как взрослый с провинившимся ребёнком.
Я смущённо улыбаюсь, ведь мне нечего ему возразить. Я боюсь призраков и даже не знаю, когда и откуда они могут появиться.
– А вдруг… – начинаю я, но он меня перебивает.
– Ты и дальше будешь меня доставать своими глупостями? – рухнув в кресло, говорит он.
Я замолкаю.
– Иди-ка сюда, малявка, – он манит меня согнутым пальцем.
Девочка сразу, не задумываясь, делает – опускается на пол и устраивается между его ног. Ей нравится думать, что хоть в чём-то она хороша. Проделывает это старательно и серьёзно.
Под журнальным столиком валяются бордовые тапочки с мехом. Ковёр колется через колготки. Я поглядываю то на него, то на своё отражение в зеркальной двери шкафа. С любопытством на нас смотрят кошки. Раздаётся щелчок зажигалки. Он закуривает: так ли ему скучно? Впрочем, это неважно – я привыкла.
По щекам текут слёзы и смешиваются со слюной. Нет, мне не грустно – я счастлива. Когда целуешь бога секса, текут слёзы. Меня накрывает волна эйфории. Жаль, я не могу никому об этом рассказать. Голова энергично двигается – в ней, совсем как в детстве, блаженная пустота. Проходит много времени. Челюсть и подогнутые ноги понемногу немеют. Он выкуривает одну сигарету, потом другую. Обнимая его за ноги, я тихонько меняю положение, чтобы сесть поудобнее. Я закрываю глаза и внутренним зрением чувствую, как мебель раздвигается, комната расширяется до размера воздушного шара. У меня открывается второе дыхание. Я уже и забыла, что от любви бывает не только больно, но и хорошо. Я хочу, чтобы ему было хорошо.
Когда дело сделано, он смотрит на моё припухшее от слёз лицо и говорит:
– Спасибо, детка, – наклоняется и, довольный, звонко целует меня в щёку, потрепав по голове. Пахнущее сладким дымом дыхание обдаёт меня теплотой.
– Представляешь, голова прошла. Я же говорил, это поможет.
Я, полная радостью от выполненного долга, наслаждаюсь произведённым эффектом.
Он идёт на кухню, свет из которой падает на порог комнаты, садится за стол и скручивает ещё одну сигарету.
– Теперь можно и на выставку сходить, – говорит он, а я ещё там, в полумраке, на полу с подогнутыми ногами. Я не понимаю, воспринимать ли его слова как приглашение. «НАШИ ОТНОШЕНИЯ ТОЛЬКО ДЛЯ НАС, БОЛЬШЕ НИ ДЛЯ КОГО. Любые другие варианты – ужас, ужас, ужас…» – заклинал он, при этом глаза у него выпучивались, как у лягушки. «Вокруг одни ханжи, ханжи и предатели – дай только повод, протяни только палец – откусят всю руку, изваляют в грязи ни в чём не повинного человека». Слухи и сплетни внутри и за пределами школьных коридоров подпитывали его паранойю, укрепляя уверенность, что вокруг враги и каждый желает ему зла.
«Доверься мне и не обижайся, я старый человек, я знаю, как лучше, – объяснял он, – вырастешь – сама поймёшь». Я не против – мне нравится быть его тайной девушкой. Это – часть игры, и я подыгрываю, делая вид, что верю, будто дело только в ханжеской среде, а не в женщине, с которой он живёт.
Он деловито, выдавив смешок, скрывается в двери спальни.
– Собирайся.
Мы выходим на оживлённую улицу с разбросанными тут и там цветными огнями фонарей. С неба падает мокрый снег, который тут же тает и превращается в грязную жижу под ногами. Мы идём по слякоти вдоль шумного проспекта к автобусной остановке. Я понарошку пошатываюсь, чтобы лишний раз прикоснуться к нему. Рукава трутся друг о друга, и между нами проскакивают искры и взрываются фейерверки, заметные только моему глазу. Его кожаная куртка хрустит на морозе. Становится тепло, сладко, и возникает такое чувство, как после долгой череды неудач вдруг кажется, что теперь всё будет правильно. «Я не буду напиваться», – даю себе обещание. В шлейфе брызг проносятся машины. В небе плывёт прекрасная полная луна, в свете которой всё кажется торжественно-праздничным. Он идёт на красный, и машины сигналят ему вслед. Он дирижирует движением на дороге. Я еле за ним поспеваю.
Я ломаю голову, зачем он позвал меня на мероприятие, где на нас может упасть тень подозрения. На людях он вёл себя со мной безукоризненно: самой большой вольностью, которую он себе позволил, был случай на выставке, куда мы отправились всей группой после занятий – он подошёл ко мне со спины и шепнул на ухо: «Ты такая секси в этом платье. Хочу наброситься на тебя прямо здесь». С другими студентками он вёл себя куда более вызывающе: клал руку на коленку как ни в чём не бывало, а кого-то удостаивал поцелуем в губы.
Возможно, у него был свой хитрый план: я выглядела такой круглой дурочкой, такой нетипичной, «несветской», как он говорил, девушкой, что шансы, что нас заподозрят в чём-то большем, чем в формальных отношениях между преподавателем и студенткой, были децл как малы. Отчасти он, приглашая меня, думал, что совершает акт милосердия, и упивался своим великодушием.
Нет, в этот раз он не утратил бдительности и, идя на несколько шагов впереди, отпустил меня в свободное плавание. Ко всем его прочим умениям добавилась ещё парочка – удивительное умение забывать о каждом, кто пропадал из его поля зрения хоть на минуту, и умение обращать на себя внимание всех, находящихся в помещении, куда он заходил. Мир крутился вокруг него – никто и не заметил маленькую овечку, плетущуюся следом за пастухом. Я не нравилась себе рядом с ним. Слишком разителен был контраст между нами.
Когда мы зашли в выставочный зал, у входных дверей стояла группа людей. Он узнал в ней своих знакомых и, распространяя вокруг запах горького одеколона, принялся целоваться со всеми красивыми женщинами. Началось волшебство. Он был волшебным собеседником. Ронял блестящие мысли направо и налево. Очарование речей, безграничный в исключительной мере интеллект. Очевидно, происходящее доставляло ему несказанное удовольствие.
Привычный белый куб выкрасили в чёрный и приглушили свет. Я, сдерживая сосущее под ложечкой желание выпить, прохожу в выставочный зал и подыскиваю надёжную опору. Отхожу в сторонку, подальше от шумных компаний, к висящей на стене афише: «Казимир Малевич. Не только «Чёрный квадрат». По пути он рассказал мне о концепции выставки и необычной экспозиции, которая собрала ранее не выставляемые работы Малевича. Мероприятие было закрытым – неофициальное открытие, куда пускали только по приглашениям, и он говорил, как мне несказанно повезло, что я окажусь одной из первых, кто увидит бесценные работы – картины, эскизы, архивные материалы.
Ещё больше бы мне повезло, если бы я разбиралась в искусстве, но я только делала вид. До встречи с ним я жила, выключив голову, однако в беспечной уверенности, что знаю больше всех. Но, как бы я ни стремилась показать себя с лучшей стороны, его провести не могла. «По тебе и не скажешь, что ты в вузе училась», – говорил он и от души хохотал. А я радовалась, что могла его рассмешить.
– Прошу тебя, только не напивайся, – прошипел он мне на ухо в тот вечер.
– Обещаю, – ответила я поспешно, но, как это со мной уже бывало – в одно ухо влетело, из другого вылетело. Господи, какая же дура!
От центрального зала отходят узкие тёмные коридоры, только прицельно подсвечены картины в рамах, которых было полно развешано по стенам. Над помещением стоял громкий гул. На закрытом открытии тьма людей. Только посмотрите, как все нарядились! Коктейльные платья и дорогие костюмы, разве что не смокинги. Лица лоснятся. В руках бокалы на тонких ножках. Не какие-то одноразовые стаканчики, к которым я привыкла на студенческих выставках, а настоящие огромные бокалы, от которых я не могла оторвать взгляд, как ни старалась.
По залу прохаживались люди, больше общаясь и мало обращая внимания на экспозицию. Многие успели сбиться в группки. Были те, с кем Профессор работал, а также выпускники Школы. Он был поглощён беседой с каким-то серьёзным человеком в пиджаке – здесь вообще было много мужчин в пиджаках, с самодовольным видом обсуждающих нонконформизм в искусстве. Люди просто общаются, хорошо проводят время, а я – трачу время впустую.
Склонив голову, я брожу по лабиринту выставки. Не покидает ощущение, что меня разоблачат и с позором выгонят, как простушку, пробравшуюся туда, где ей не следовало находиться. Я до сих пор ни с кем не поздоровалась. Его выпускники смотрят заинтересованно, но вряд ли знают, как меня зовут. Смутно знакомый парень в кроссовках «Нью-Бэланс» дружелюбно улыбается и идёт в мою сторону. Я неуклюже улыбаюсь в ответ.
– Ты же учишься у Принцыпа?
– Да.
– Не хочешь вина или он запрещает своим студентам пить?
– С чего ты взял?
– Просто у тебя такое лицо…
– Какое?
– Грустное.
– Вовсе не грустное, – сказала я и заозиралась в поисках путей отступления. Ещё чуть-чуть, и я не выдержу.
– Расслабься, – сказал он и протянул мне свой бокал, – он не смотрит.
– Прости, пойду посмотрю выставку, – сказала я и неловко удалилась.
Наверное, он заговорил со мной из жалости, потому что я выглядела одинокой. Может быть, если бы я не чувствовала себя оторванной – «замороженной», как говорил Профессор, – то я бы и не напилась. Может быть, я завидовала тем, кому не нужно притворяться. Может быть, мне было бы лучше, если бы он умер. Может быть, умереть стоило мне.