Мне бы радоваться: вот она – вольная! Он отпускает меня из своего беспробудного рабства, которое я могла бы терпеть годами, но я не верю своему счастью. Я цепляюсь за него, протягиваю руки, привыкшие к кандалам: «Пожалуйста, наденьте обратно». У меня перехватывает дух при мысли о том, что это возможно. Сколько раз он говорил подобное, но стискивал силки ещё крепче? Он ведь не всерьёз? Это просто невозможно.
Он знает меня лучше, чем я сама. Видит мой трагический изъян и что-то болезненно неправильное внутри, что я не хотела показывать, что-то, что портит всё, к чему я прикасаюсь.
Я делаю ещё одну попытку. Я так хочу всё исправить.
– Может быть, хотите зайти в гости? У меня есть лекарство от головы. Проверенное.
– Заплатишь, – невозмутимо говорит он и встаёт. Я, не моргая, смотрю ему вслед. Он уходит.
Как только он сворачивает в переулок, из земли вырастает официант в белой рубашке со счётом в стеклянном стакане. Я расплачиваюсь и на трясущихся ногах иду домой. Дорога кажется пыткой, я еле переставляю ноги, опустив голову, как бычок, и слёзы падают на раскалённый асфальт. Я представляю, что он, как всегда, будет ждать меня у ворот, улыбаясь и хохоча, скажет: «Ну что, испугалась, малявка?» Я обниму его и поцелую: «Я так испугалась, так испугалась!» Но его не было ни у ворот, ни в телефоне.
Одиночество ввергает меня в отчаяние. Вижу свою прошлую жизнь, как все мои неправильные шаги, противоречивые решения, огромное незнание привели к тому, где я оказалась – у окна ночь напролёт жду, что он позвонит и всё станет как прежде. «Если бы я не пила, – думаю я, – если бы съехала из этой квартиры, если бы не была фригидной…»
Мне пришлось проплакать не одну ночь, выпить дюжину бутылок вина, прежде чем понять, что я отдала гораздо больше, чем получила. Я вся выпрямилась и проговорила вслух: «Я отдала гораздо больше, чем получила». Кто в это поверит? Он точно нет. Дыхание перехватило, будто меня ударили в живот. Ты получила так мало, так мало. Он даже не подарил тебе ни одного крохотного подарка. Нет, он покупал тебе мороженое и кормил в ресторанах, помнишь, ты говорила, как тебе вкусно? Больше мороженого не будет и ресторанов тоже не будет. Его номинальным подарком было абсолютное Величие. Он научил тебя делать сексуальные селфи и думать, и говорить, и писать. Научил смеяться над собой. Скоро я научусь его ненавидеть. И он может себе это позволить.
Я пьяная, в грязной пижаме, уже не различая сквозь пятна перед глазами старую мебель, меряю комнату шагами. Может быть, моя судьба – вечно торчать в этой комнате над переулком, как мыши, засевшие в подполье. Это было бы поэтично. Подхожу к окну над узеньким переулком, вглядываюсь в ночное небо. Я думаю о том, что мне больше всего в нём нравилось – его смех, его походка рок-звезды, его звёзды на шее, и их стук по моим зубам, его шершавая красная кожа и вены на руках. Думаю о нашем поцелуе на Целовальном озере. Я написала о нём и хотела, чтобы кто-нибудь написал обо мне, безжалостно перенёс меня на бумагу, чтобы было свидетельство того, что я жила. Возможно, история сложится.
Глава 18. Близняшки
Таким, как ты, всегда чего-то жаль, но всегда слишком поздно.
Одинокие люди всегда слишком много болтают.
Все обыденные дела, кроме стирки белья и выбрасывания мусора, стали для меня невыносимы и требовали невероятных усилий. Я жила по инерции. То, что я чувствовала – это даже не боль, не усталость, не скука, это – забвение. Я хотела выйти из своего тела и оказаться в другом. Дни протекали мучительно медленно, лишённые каких-либо ощутимых событий. Я усаживалась перед стиральной машиной и наблюдала за движением барабана с таким увлечённым интересом, как за сотворением Вселенной. Когда огонёк индикатора загорался напротив отжима, облокачивалась спиной на корпус и кайфовала, становясь проводником – продолжением казавшейся живой машины, подчинялась механической вибрации. Не было в мире ничего более умиротворяющего, чем щелчок, сигнализирующий о завершении стирки.
Надо сказать, мне нравилось кое-что ещё, например, походы в бюджетный супермаркет. Там я принималась за старое. Разламывала пальцами продолговатые вафельные конфеты с кокосовой начинкой, выдавливала кремовую кашицу. Ещё я баловалась, поедая эти конфеты прямо у прилавка. Одной рукой освобождала от фантика и запихивала в рот. Однажды мне не понравилась конфета с халвой – я откусила и недоеденную, голую, со следами зубов, положила обратно.
Иногда, когда я думаю о нашей истории, я чувствую, что в ней есть что-то такое… особенное. Do you have a little surprise for me?[35] Вся история для меня – большой маленький сюрприз… What kind of surprise?[36] Я любуюсь ею, как драгоценностью в маленькой бархатной коробочке. Diamond earrings, maybe?[37] Ещё до разрыва он взял меня с собой в ювелирный магазин. Я топталась у него за спиной, пока он выбирал серьги с бриллиантами. За серьги с такими огромными бриллиантами я бы убила, но он купил их не для меня.
Я попалась ему под руку в неподходящий момент. С самого начала у меня была двойник-близняшка, которая всё сделала правильно. Сделала всё так же, только наоборот. Мы были как Соня и Янос.
Я поймала золотую рыбку, но не знала, что с ней делать, и рыбка выскользнула, щёлкнув меня хвостом по щеке. Она поймала золотую рыбку и, насадив её на длинную палку, несла в своих наманикюренных ручках, как знамя победы, высоко над головой. Как в кино. Чешуя сверкала на солнце.
How come I’ve never seen her before?[38] Я видела её раньше. Я знала её давно. С первого взгляда я поняла, что ей во всём и всегда везло. Её звали Марианна, как героиню фильма «Безумный Пьеро». Я только обещала, а она делала – дарила ему праздник и волшебство. Продлевала бессмертие. С ней он наконец мог отдохнуть.
Он съехал от своей волчицы и переехал к Марианне в квартиру с высокими потолками в хорошем зелёном районе. Я уступила место. Я осталась в Подколокло. В душе, как река, разливалось сожаление и жалость к себе. Глупая, я думала, что это моё решение. Это было полностью его решением – с самого начала. Однако то, что это было его решением, не отменяло того страшного факта, что теперь мне самой придётся заниматься своей жизнью.
Она носила дома чёрное шёлковое платье с запа́хом, по которому при малейшем движении пробегала рябь, как по поверхности озера. Ткань отсвечивала мокрым блеском. Тонкие бретели, открытая спина, прямой крой до колен. «Могло бы быть покороче», – говорил он, когда я надевала нечто подобное, но ей он так не говорил – она хороша и в длинном. Стройные смуглые ноги сверкали из-под подола, а в ушах поблёскивали те самые бриллиантовые серьги. Она была идеальна, как сливовая косточка.
Она не была остроумной, но это не недостаток. Она – серьёзная художница, мир искусства чествовал её как восходящую звезду. И вполне заслуженно. Я рассматривала её издалека, тайком следила за её успехами. Это могла бы быть моя выставка, если бы она не заняла моё место, если бы на лыжную прогулку на Николину Гору он позвал меня, а не её. Они, как в кино, лежали на снегу и рисовали телами ангелов.
Некоторые её вещи на выставке, на которую по студенческому билету пускали бесплатно, выглядели, на мой взгляд, хотя я по-прежнему ни в коей мере не специалист в искусстве, качественно, по крайней мере – убедительно. Не уверена, что там была очень уж глубокая мысль, но она безупречно соединяла кадры, эффект от монтажа был поразительный. Хотя, по мне, им не хватало юмора, красной ниточки иронии. Я днями напролёт смотрела, сидя на холодном полу, записи её перформансов, пока меня не выгоняли из закрывающейся галереи.
На открытии выставки в набитом людьми музейном зале её просили рассказать о моменте, когда она решила стать художницей. Я пробралась в угол к столу, где стояло фуршетное вино, и наблюдала оттуда. Поодаль увидела Профессора, который слушал её, затаив дыхание. Она смерила зал спокойным взглядом и рассказала историю из прошлого, проведённого за тысячи километров от Москвы – тогда, давно, она баловалась с маленькой цифровой камерой, снимая хорроры в студенческом общежитии. Я, сама того не подозревая, стала героем её рукотворного ужастика. Когда я снова взглянула на неё, мы встретились взглядами.
Мы познакомились ещё задолго до переезда в Москву. Вместе учились в университете. Длинная история. Смогла бы она легко избавиться от меня? Запросто. Смогли бы они легко избавиться от меня? Запросто. Но они пригласили меня в гости.
– Ого! Там есть ещё комната?
Я всегда говорила «ого», когда хотела понравиться. Вообще, оказавшись в какой-либо компании, я больше молчала, из-за чего Профессор называл меня «замороженной». А оказавшись с кем-то наедине, я включалась и восторженно говорила: «Ого!», стараясь расположить к себе человека. Мужчину. Его.
«Ого! Как здорово у вас получается!»
«Ого! Как это у вас получается?»
«Ого! Я так не умею!»
Разумеется, на женщин «ого» не действовало. Нравиться женщинам – зачем? Но сейчас я говорила с женщиной, девушкой, и здесь просочилось это нелепое наивное «ого», наверное, потому, что драгоценный мужчина, ставший центром моей жизни, находился за стенкой в другой комнате. Он не мог слышать, но одним своим присутствием за закрытой дверью наколдовал это «ого».
– Ого! Там есть ещё комната?
– Да, а ты не знала? Ты же была здесь.
Да, я была здесь. Год назад, когда помогала ей на съёмках дипломного фильма. В этот день я опоздала, потому что была с Профессором. У него было сильное похмелье, и мы пошли в японское кафе у него в районе. Он пил какие-то цветные коктейли, а меня кормил суши. Предлагал провести этот день вместе, но мне, кровь из носу, нужно было на съёмку – я обещала. И тогда я совершила большую ошибку – оставила его. После он не раз мне об этом напоминал. Она дала мне ключи, а я должна была съездить к ней домой на такси и забрать кое-что из вещей. В тот раз я не обратила внимания на занятную планировку из лабиринта комнат. Я звонила ему в течение съёмок и после, наверное, миллион раз, но он больше не отвечал.