Телефонную трубку сняла какая-то женщина, и Кеттерле понял, что разговаривает с экономкой.
— Квартира сенатора Робертса.
Кеттерле спросил, нельзя ли ему поговорить с господином Робертсом.
— Господин сенатор как раз завтракает. Это очень важно?
— Да, это очень важно, — сказал Кеттерле.
Робертс спокойно завтракал, значит, он все еще ничего не знал о случившемся.
— Тогда я переключу телефон, — сказала экономка, — минутку.
Минутка разрослась по крайней мере в целых две. «Быть может, они все-таки проведут настоящие поиски в этих гиблых песках», — подумал комиссар и взглянул на небо. Оно не было ни лазурным, ни мрачным, на нем не было грозовых туч, не было и прозрачных облаков, предвещающих хорошую погоду. Оно было просто серым. Как обычно в Гамбурге.
В трубке что-то щелкнуло.
— А с кем я говорю, простите? — начала теперь выяснять экономка.
Комиссар расправил плечи. В конце концов речь шла не о его жене.
— Уголовная полиция Гамбурга, комиссар Кеттерле, — резко ответил он.
— Хорошо, минутку.
Хорншу должен был бы теперь позвонить в «Клифтон» и выяснить, как там с погодой, подумал Кеттерле, но в этот момент ответил сенатор Робертс. Было слышно, как он что-то дожевывает.
— Ну? — это прозвучало как вопрос и как приказ.
— Ваша супруга дома? — спросил Кеттерле.
— А кто, собственно, говорит?
— Об этом я уже подробно сообщил вашей домоправительнице. Кеттерле, уголовная полиция.
— Чем могу быть полезен?
— Мне хотелось бы приехать к вам и поговорить, господин сенатор.
— А о чем?
— Лучше, если я скажу вам это при встрече.
— Так. И когда же вы хотите приехать?
— Немедленно.
Сенатор помолчал.
— Хорошо, — сказал он. — Тогда приезжайте немедленно. Вы знаете, где я живу?
— Да, Ратенауштрассе, Альстердорф.
— Точно, — сказал Робертс. — Жду вас.
Комиссар положил телефонную трубку и вызвал Хорншу. Достал из шкафа шляпу и пальто, приоткрыл дверь в канцелярию и крикнул:
— Я у сенатора Робертса, фройляйн Клингс, на случай, если меня будут спрашивать. Но соединяйте только для важных разговоров. Пошли, — кивнул он Хорншу, — едем к Робертсу.
Взяв пальто на руку, он следом за Хорншу покинул кабинет. Лифты были заняты, и они спустились по лестнице.
Обычно комиссар не упускал возможности поболтать с Хорншу о том или ином деле. Но на этот раз он молчал.
Оба знали, что след Сандры Робертс на том пустынном берегу затерялся не только в буквальном смысле.
Не было ни малейшей зацепки, которая могла бы повести дальше. Какая-то чертовщина.
— Наверное, крепкий орешек, — сказал Кеттерле в машине, когда они свернули на Миттельвег.
— А иначе он не стал бы сенатором, — ответил Хорншу, обгоняя трамвай. — Те, кто действует с оглядкой, сенаторами не становятся. В этом преимущество нашей чиновничьей жизни.
— То есть как это? — спросил Кеттерле.
— Достаточно выслуги лет и старания, — проворчал Хорншу. — Жестокость оказывается излишней.
— Вы слишком молоды для подобных констатаций, Хорншу, — недовольно пробурчал Кеттерле.
— И все-таки вы должны признать мою правоту.
Комиссар вздохнул. Он вспомнил Зибека, когда Хорншу въехал на мост через Альстер.
Вскоре после этого они свернули на Ратенауштрассе.
Дом поражал роскошью. Клинкерный кирпич, полукруглые лестницы по бокам. Гранитные колонны словно охраняли выходную дверь из мореного дуба с начищенными до блеска тяжелыми бронзовыми кольцами.
Засунув руки в карманы пальто, криминалисты поднялись по лестнице.
Хорншу оглядел портал.
— Прямо страшно звонить, — сказал он и нажал на сверкавшую медную кнопку звонка.
На двери не было таблички с фамилией. В Гамбурге и так знали, что здесь живет сенатор Робертс.
Одна половинка двери открылась словно сама по себе. До этого не было слышно ни единого звука. Экономка явно была старой школы. Ей было около пятидесяти, одета в длинное черное платье с передником и кружевной наколкой.
«Как в городском театре», — подумал Кеттерле. Сестра как-то пригласила его в театр по случаю своего пятидесятилетия.
С достоинством и церемонностью, выработанными долгими годами, экономка пригласила их войти.
— Господин сенатор ожидают только одного господина, — сказала она холодно и молча показала на вешалку.
В доме, где бывают судовладельцы, страховые маклеры, директора банков и почетные консулы, чиновникам уголовной полиции не помогают снять пальто.
Экономка вынула руку из кармана передника, только чтобы открыть покрытую белым лаком застекленную дверь в холл.
Обшитая темно-коричневыми панелями дубовая лестница вела на второй этаж. Здесь было все: старинный глобус, французские напольные часы, каждые полчаса отбивающие «бим-бом», флетнеровский медный чайник.
Приглушенный свет лился сквозь круглое окно, украшенное витражами. В глубине была открыта дверь в зимний сад, из которого можно было попасть прямо в парк.
Они пробирались через Исфаган завлекающих красок к двери, которую распахнула перед ними экономка.
Кеттерле, слегка смутившись, оглядел себя сверху донизу. На нем был не самый лучший его костюм. И даже если бы он знал, что сенатор Робертс не придает одежде ни малейшего значения, это не поколебало бы его представления, как следует являться в дом сенатора.
Сенатор вышел из-за письменного стола.
— Господин Кеттерле? Комиссар?
— Старший комиссар, господин сенатор.
Вопросительный взгляд в сторону Хорншу.
— Комиссар Хорншу.
Сенатор кивнул и указал на два тяжелых, обтянутых бархатом кресла.
— И в каком же отделе вы работаете, господин старший комиссар?
— Два дробь три, господин сенатор. Я начальник первого отдела расследования убийств.
Человек, через руки которого за всю его жизнь прошли миллиарды и из этих миллиардов миллионы остались при нем навсегда, даже при самых поразительных сообщениях не позволяет дрогнуть ни единому мускулу на лице.
Сенатор молчал всего две секунды.
— Садитесь, — сказал он.
И поскольку он снова замолчал, с абсолютным спокойствием рассматривая Кеттерле, комиссар спросил:
— Прежде чем я сообщу вам тревожную весть — знаете ли вы, где ваша жена?
— Нет, — ответил сенатор. — У меня нет привычки держать ее на привязи. Но почему вы спрашиваете?
Кеттерле уперся обеими руками в подлокотники кресла.
— Ваша супруга в ночь с субботы на воскресенье между двадцатью тремя и часом ночи при совершенно тихой, безветренной погоде совершила прогулку по пляжу, с которой не вернулась до сих пор.
Робертс не шевельнулся. Потом слегка вытянул свою могучую голову с белыми прядями волос и выдвинул вперед подбородок.
— Откуда вам это известно?
— Нас известили.
— Кто?
— Полковник в отставке по фамилии Шлиске, проживающий в пансионе на побережье.
— А ему это откуда известно?
— Вчера утром за завтраком в пансионе установили отсутствие фрау Робертс, и полковник счел разумным сразу позвонить в Гамбург.
— А какое отношение имеет к этому отдел расследования убийств? Моя жена обожает всевозможные причуды. Ей доставляет удовольствие ставить людей в тупик. Когда происходит нечто подобное, она веселится до смерти. Вы можете оказаться в этом деле в дураках, господин старший комиссар.
Кеттерле внимательно наблюдал за сенатором.
— Вчера мы были там с оперативно-технической группой, специальной машиной, собакой и девятью полицейскими. Местная полиция собрала сорок человек, чтобы обыскать песчаное мелководье. Для этого были все основания.
— Какие же?
— Фрау Робертс отправилась на прогулку вдоль пляжа. Была тихая, абсолютно безветренная погода, и следы остались хорошо видны на песке. Но в определенном месте...
К удивлению своему, комиссар заметил, что глаза у Риха Робертса остекленели. Он замолчал. Сенатор не шевельнулся. И все же комиссар почувствовал, как напряглось все его тело под белоснежной рубашкой.
— ...след уводил прямо в море и обрывался, — закончил сенатор начатую комиссаром фразу.
Кеттерле хорошо помнил потом, что в тот миг у него было ощущение, словно произнесенные им потом слова «если хотя бы было так», разворошили такой пласт в судьбе Риха Робертса, что даже сам факт исчезновения его жены казался теперь незначительным.
Молчание было тяжелым, почти невыносимым, часы в холле били, казалось, бесконечно. Но сдержанное поведение сенатора не позволяло полицейским обнаружить свое изумление.
— Ну и что же дали ваши расследования? — спросил этот крупный мужчина, не сделав больше никакого движения, мгновение спустя он заложил руку за лацкан пиджака.
— Ничего, — сказал Кеттерле. — Поэтому я и пришел к вам.
Сенатор несколько раз глубоко вздохнул. Последний вздох завершился еле слышным хрипом. Только теперь Кеттерле стало ясно, что этот гигант страдает сердечной недостаточностью, и он упрекнул себя за то, что безо всякой оглядки жестко выложил ему все факты.
— Что же вы собираетесь теперь предпринять?
— После того как мы выяснили, что местопребывание вашей жены было вам неизвестно, я полагаю также, что вы не отправляли ей телеграммы, господин сенатор.
Рих Робертс медленно покачал головой.
— Конечно, нет. Но почему вы спрашиваете об этом?
— В пансионе «Клифтон» вчера в первой половине дня была получена телеграмма, отправленная по телефону от абонента, — Кеттерле вытащил из кармана записку и прочел, — 99-37-73 в Гамбурге. Это ваш номер.
Сенатор молчал. Потом он с трудом оперся на подлокотники и наконец встал.
Он подошел к окну, раздвинул немного шторы, выглянул в сад.
— Моя жена была одна? — спросил он оттуда, не поворачивая головы.
— Разумеется, господин сенатор, — сказал Кеттерле, который только в этот момент по-настоящему ощутил, какое множество проблем, помимо тех, что имеют прямое касательство к полиции, вытаскивает на свет божий эта история.