— Симпатичная зажигалка, — сказал Кеттерле.
Новотни защелкнул верхнюю крышку и взглянул на нее с явной гордостью.
— Подарок уважаемой госпожи. Две недели назад в гостинице в Люнебурге она забыла сумочку и заметила это, лишь когда мы свернули на Ратенауштрассе. Я тотчас поехал обратно и привез ей сумочку. В знак благодарности она подарила мне эту зажигалку.
— А вы ездили с ней в Люнебург на «Карман-гиа»?
— Я в Люнебурге был вовсе не с нею, а с обоими господами. У господина сенатора были деловые переговоры с люнебургскими заводчиками. А я сопровождал уважаемую госпожу в музей. Мы были на «кадиллаке».
Комиссар помолчал мгновение, разглядывая поля собственной шляпы, которую держал на коленях.
— А вы сами никогда не были в пансионе «Клифтон»? На побережье в районе Куксхафена, там, где случилась эта загадочная история? — быстро спросил он.
— Нет, никогда.
Кеттерле положил шляпу на пол рядом с креслом, встал и принялся выхаживать по комнате взад и вперед.
— В самом деле не были?
— В самом деле. Нет. Да и какой смысл мне скрывать это?
— Да, верно, — сказал комиссар. — А скажите еще, уважаемая госпожа, она бывает замкнута, погружена в себя, молчалива или, напротив, открыта, доверчива, общительна?
Кеттерле остановился и взглянул на шофера сверху вниз. В этот момент на полке над кушеткой зазвонил будильник. Он показывал половину пятого. Новотни протянул руку и нажал кнопку звонка.
— Вы всегда встаете в это время? Нелегкая у вас работа, — сказал комиссар. — Да, так какое же впечатление сложилось у вас об уважаемой госпоже как человеке?
— Я нередко совершал длительные поездки с уважаемой госпожой. Прежде всего в мае прошлого года в Монтекатини, где господин сенатор проходил лечение. Уважаемая госпожа любит беседовать с людьми. У нее нет высокомерия или надменности по отношению к персоналу. Она создает иллюзию, будто вы на равных.
— Так-так, — пробормотал комиссар и снова принялся расхаживать по комнате.
— Но почему, собственно, вы задаете эти вопросы мне?
Кеттерле остановился.
— А кому же еще я должен их задавать, господин Новотни?
— Самому господину сенатору.
— У меня не создалось впечатления, будто господин сенатор проявлял особую чуткость по отношению к жене, господин Новотни. Тут уж я ничего не могу поделать: трудно поверить, чтоб подобный брак был особенно прочным.
— Об этом не мне судить, — сказал Новотни.
— Но вы разделяете мое мнение?
Шофер пожал плечами.
— А молодые господа? Они, вероятно, прекрасно знают все, о чем я могу только догадываться. Вашей уважаемой госпоже приходилось нелегко, господин Новотни. Выйти замуж за располагающего к себе, однако жесткого, как кремень, человека, иметь двух приемных дочерей, не намного моложе, чем она сама, да к тому же относящихся к ней по внутренним, однако вполне понятным причинам крайне неприязненно, совсем не иметь друзей, общаться разве что со снобами и денежными мешками из Альстер-клуба... Что ж тут удивительного, если временами у нее появлялась потребность раскрыть перед кем-то душу? Вот почему я и расспрашиваю вас, Новотни.
— И вы полагаете, что уважаемая госпожа раскрывала душу передо мной?
Новотни улыбнулся.
— Да.
Комиссар не улыбался.
— И что она, быть может, сказала мне причину, зачем отправилась на северное побережье?
— Да.
Засунув руки в карманы брюк, широко распахнув свое плотное пальто, Кеттерле стоял перед шофером и наблюдал, как тот закуривает третью сигарету.
— К сожалению, ничем не могу вам помочь. Свои личные дела уважаемая госпожа со мной никогда не обсуждала. В конце концов, я всего лишь шофер.
Комиссар снова уселся, однако теперь он сидел, весь подавшись вперед, зажав между колен кончики своих массивных пальцев.
— Господин Новотни, — сказал он дружески, однако не глядя шоферу в лицо, — я вынужден задать вам вопрос, который вполне может вызвать ваше возмущение. Она была беременна?
Рука шофера с сигаретой бессильно повисла.
— Господин комиссар, — выдавил он, — почему вы говорите «была»?..
Кеттерле поднял голову.
— Я сказал «была»? Должно быть, оговорился. Итак, беременна она, господин Новотни? Вы должны подтвердить, если это так. Пусть даже это будет для вас нелегко.
Новотни уставился прямо в пол. Казалось, он считал клеточки ковра. Комиссар буквально физически чувствовал это.
— Я ведь уже сказал, что уважаемая госпожа не обсуждала со мной своих проблем, — пробормотал шофер.
— А что же тогда она собиралась обсудить с вами в пансионе «Клифтон»?
— Не понимаю, что вы имеете в виду.
Новотни потянул было руку к пепельнице, чтоб стряхнуть с сигареты пепел. Но сделал это на полпути. Прямо на ковер. От комиссара не ускользнуло и это.
— Тем не менее, господин Новотни, — продолжал он. — Слушайте меня внимательно, вы находитесь в трудном положении. Вы договорились встретиться с нею в «Клифтоне». Но потом господин сенатор решил, что вы должны отвезти его в воскресенье во Флотбек. Тогда вы посылаете ей телеграмму. Следовательно, вы не едете в «Клифтон». Но там бесследно исчезает фрау Робертс.
— Я не договаривался с нею. Мы не сказали об этом ни слова. И я не посылал телеграммы. В то время я уже был здесь, в моей квартире. И все ваши подозрения...
Кеттерле поднялся в третий раз.
— У меня нет никаких подозрений. Но почему вы вдруг начали говорить «она» о госпоже и «мы» о вас обоих?..
— Это все от волнения, черт побери...
Шофер тоже встал. Их лица оказались совсем близко друг от друга...
— А разве вы на моем месте не потеряли бы самообладания?
— На вашем месте, — проворчал комиссар, — на вашем месте я лучше сказал бы правду.
Он вынул из кармана брюк руку со связкой ключей и покачал ими, как колокольчиком. Затем спрятал ключи.
— Речь идет вовсе не о вас, Новотни. Садитесь ближе, поговорим спокойно. Речь идет не о вас. Но если я собираюсь выяснить, о ком должна идти в данном случае речь, мне надо для начала знать, была ли она беременна.
— Вы снова сказали «была».
— Я убежден, что Сандры Робертс нет больше в живых. Вероятно, это поможет вам говорить правду. Думаете, я начал бы это расследование, если б допускал, что завтра она снова объявится и будет смеяться до смерти, как изволил выразиться господин сенатор? Я убежден, вы уже не сможете скомпрометировать вашу любимую. И если я, несмотря ни на что, ошибаюсь, даю вам слово, что никто никогда ничего не узнает. А теперь скажите, правильна ли моя догадка. Она ждала от вас ребенка?
Новотни рассматривал свои сильные, загорелые руки.
— Допустим, я сейчас скажу «да». Вы правы. Уважаемая госпожа позволила себе увлечься, я тоже. Последствия не заставили себя ждать... Я — маленький человек, господин комиссар. Но опасность такого мотива я тоже достаточно понимаю. Поэтому я не сказал бы вам ничего, даже если бы все было так... Докапывайтесь лучше сами. Я отказываюсь давать показания.
— Мы даже не нашли до сих пор ее труп, господин Новотни. Допустим, мы вообще не сможем его найти?
— Тогда вы не сможете разрабатывать вашу догадку дальше.
— Вот видите, — пробурчал Кеттерле. — Вы считаете, это говорит в вашу пользу?
Он снова принялся ходить взад и вперед.
— Попробую поставить себя на ваше место. Мне кажется — при условии, конечно, что это правда, — лучше признать беременность и дать нам возможность досконально проверить этот мотив, нежели навлекать на себя подозрение, будто сознательно что-то скрываешь. Поскольку вы решительно продолжаете утверждать, будто никогда не были в «Клифтоне» — а вы ведь продолжаете это утверждать...
— Да. Я никогда там не был.
— Хорошо, поскольку вы решительно продолжаете это утверждать, никто не сможет доказать обратное — как вы думаете?..
— Это исключено, господин комиссар.
— Гм, хорошо. Но чем повредит вам то, что вы признаете беременность? Вы можете даже спокойно признать, что это вы отправили ей телеграмму.
— К моменту подачи телеграммы я был уже в своей квартире, это подтвердил и господин сенатор...
Комиссар с удовлетворением откинулся назад и терпеливо говорил теперь, глядя в потолок.
— Вы — маленький человек, господин Новотни. Вам приходится много работать, и вы небогаты. Вы дали телеграмму отсюда и просили записать ее на номер телефона вашего шефа. Такое возможно. Служащие почты только в одном случае из тысячи делают выборочную проверку. Это, конечно, обман. Но он преследуется только по заявлению пострадавшего. А господин сенатор никогда не узнает об этом, если вы, конечно, скажете мне правду...
— Я не посылал телеграммы. И я не договаривался о встрече с уважаемой госпожой. — Волнение шофера росло. — И я никогда не был в этом... этом пансионе. Чего, собственно, вы от меня хотите? Вы и так уже выдавили из меня одну тайну...
— Это не тайна, Новотни. Это факт, лежащий на поверхности. По крайней мере, для меня.
— Так и удовлетворитесь этим, черт побери...
— Этим удовлетвориться я не могу, господин Новотни. Это не продвигает меня ни на шаг дальше. Но в конце концов я могу понять ваше молчание.
И снова Кеттерле принялся ходить по комнате взад и вперед. У окна он задержался. Начинало смеркаться, и закопченные сажей крыши постепенно утрачивали свои контуры. Из трубы напротив вырывался черный дым, который ветер тут же рвал в клочья.
— Вы можете помочь мне еще в одном пункте. Вопрос нескромный, но абсолютно безобидный. Вы можете, если собираетесь держаться подальше от этого дела, проигнорировать его вовсе. Но если вы ответите правду, то очень поможете мне, да и самому себе тоже. Когда Сандра Робертс обычно стирала косметику? До того, как раздевалась перед сном, или после?
Он обернулся. Кристоф Новотни видел только громадный силуэт перед сумеречным окном. Он набрал в легкие воздуха.
— Это было обычно последнее, что она делала перед сном. Она делала это уже в пижаме.