– Благословите меня, святой отец, ибо я согрешил, – наконец произнес Людовик.
– В чем, сын мой?
– Я повинен в смертных грехах зависти и гнева.
– Ваше величество, есть прегрешения, совершаемые ради блага государства, – начал священник. – Но если их совершает человек…
– Забудьте о королевском титуле, – возразил Людовик. – Сейчас я – просто человек, отягченный грехом и приносящий покаяние перед Богом.
Священник кивнул.
– Как мне покаяться?
Священник сомкнул свои морщинистые руки и задумался.
– Раскаяние, ваше величество, имеет множество обличий. Можно искупать грехи, упражняясь в добродетелях, противоположных каждому греху. Грех зависти, например, искупается добротой. Грех гневливости – развитием в себе терпения.
Людовик смотрел на тени в углах спальни.
– Мы ведем войну, а там гнев, злость, ярость бывают вполне допустимы. И война – неподходящее место для доброты.
За перелеском начинался луг, где до войны местные жители пасли скот. На другом краю луга был вражеский лагерь, по периметру которого расхаживали испанские гвардейцы. Филипп и маркиз де Роган стояли на опушке леса. Французские солдаты расположились на деревьях, внимательно наблюдая за противником. Дул холодный осенний ветер, вздымая вверх опавшие листья и клубы пыли. Он теребил пожухлые луговые травы, превращая их в подобие морских волн. И, как настоящее море, луг этот готовился принять жизни тех, кому будет суждено найти свою смерть в пучине грядущего сражения.
– Мы слишком удалились от наших позиций, – предостерег Филиппа де Роган. – Находиться здесь крайне опасно.
Филипп молчал.
– Месье, я обещал вашему брату.
– Что вы ему обещали? – спросил Филипп, сердито глядя на маркиза.
Де Рогану не хотелось отвечать на этот вопрос, и тем не менее он сказал:
– Я обещал королю позаботиться о вашей безопасности.
Филипп наградил непрошеного защитника еще одним сердитым взглядом, затем повернулся и молча зашагал вглубь леса. Можно было бы и самому догадаться, однако Филипп предпочитал не верить, что брат установит над ним эту мелочную и унизительную опеку. Естественно, маркиз де Роган двинулся следом. Филипп выразительно махнул рукой. «Дай мне хоть немного побыть в одиночестве!» – говорил его жест.
Филипп шел, продираясь через низкорослые кустарники, нырял в заросли папоротника-орляка. Отойдя на приличное расстояние от своего «опекуна», он остановился возле высокого раскидистого дуба и справил малую нужду. Пока Филипп орошал буроватые травы, его внимание привлек звук, напоминавший царапанье. Оглянувшись, он увидел овражек, в котором стоял голый по пояс человек. Рядом темнела только что вырытая неглубокая яма, куда человек вначале положил свою шпагу, а затем и мундир. Зеленый вражеский мундир. «А вот и дезертир появился, – подумал Филипп. – Вот тебе и доблестные испанцы».
– Война – занятие непростое, – сказал он дезертиру.
Испанец вздрогнул, поднял голову. Быстро огляделся, нет ли еще кого.
– Я не выбирал эту войну, – сказал он Филиппу.
– Я тоже, – ответил Филипп, подходя ближе. – Но мы оба воюем. Ты по одну сторону, я – по другую.
– Ваша артиллерия убила многих моих друзей, – признался испанец.
– Мы делаем историю, – усмехнулся Филипп.
Испанец засыпал яму землей.
– Вот и оставайтесь делать ее дальше. А я вернусь к жене и сыну.
– Ваша семья живет в мире, который выкован войной, – сказал Филипп. – Все мы – порождения войны. Можно отмыть грязь с рук, но не отскрести войну со своего тела, ибо тело у нас общее.
– Я соскучился по сыну. Я хочу увидеть своего мальчика и рассказать ему, как я его люблю. Я и вправду люблю его больше жизни.
– Но сможете ли вы научить сына мужественно смотреть в будущее, если вам самому не хватает мужества? Ваши слова окажутся пустым звуком.
Сказанное Филиппом явно не понравилось дезертиру.
– А вы-то кто будете, господин француз?
– Филипп, герцог Орлеанский.
Испанец захохотал, но быстро умолк, сообразив, что Филипп говорит правду. Дезертир выпрямился на дрожащих ногах и церемонно поклонился:
– Быть может, завтра мы снова встретимся на этом поле.
– Очень может быть, – ответил Филипп.
Филипп побрел туда, где оставил де Рогана. Отойдя на несколько шагов, он обернулся. Испанец торопливо доставал из ямы мундир и шпагу.
Прохладная погода не слишком располагала к купаниям, однако Генриетта любила воду и продолжала ходить в купальню. Вот и сейчас, освежившись в бодрящей воде, она вылезла на мостки, откинула с плеч мокрые волосы и, дрожа на холодном воздухе, поспешила в купальный домик. Фрейлины двинулись следом. Генриетта шла, думая о скорой зиме. Купания прекратятся, но зато можно по-прежнему встречаться в купальном домике. Генриетта дорожила этими мгновениями. Ненадолго ее мысли закружились вокруг войны и воинов. Она вспомнила о Филиппе, а от Филиппа ниточка протянулась к Шевалье. Но вскоре ее мысли снова вернулись к Людовику. О Людовике она думала везде и всегда.
Возле двери купального домика стояла маркиза де Монтеспан.
– Вот уж не ожидала увидеть вас здесь, – сказала Генриетта.
– Я хотела поговорить с вами вдали от придворных ушей, – улыбнулась Атенаис.
Они присели на каменную скамью. Придворных ушей рядом не было, а зяблика, расположившегося на ветке соседнего дерева, больше занимало собственное щебетание.
– Как гадко поступил Шевалье с вашей бедняжкой Анжеликой, – сказала госпожа де Монтеспан.
Генриетта хмуро кивнула:
– Он не был бы Шевалье, если бы не делал пакости. Но Анжелику он скомпрометировал, и теперь у меня новая фрейлина.
– Некая мадемуазель де Клермон.
– Да. Софи. Довольно милая девушка. Она замечательно расчесывает мне волосы. Легкая рука.
Маркиза наклонилась к уху Генриетты:
– Я придумала, как утонченно отомстить Шевалье. Хотите узнать?
– Нет, Атенаис. Я не любительница мстить.
Ответ Генриетты несколько смутил госпожу де Монтеспан.
– Осмелюсь спросить почему.
– Я знаю, чего вы добиваетесь, однако ничем не могу вам помочь, – сказала Генриетта.
– Простите, Мадам, но я совершенно не могу понять вашего ответа, – притворно смутилась Монтеспан.
– А вы задумайтесь… И непременно сможете.
Улыбнувшись маркизе де Монтеспан, Генриетта ушла в домик. Атенаис осталась на скамейке.
– Надеюсь, что смогу, – сказала она себе.
Король приказал своим министрам собраться в Салоне Войны и сейчас вглядывался в их лица. В глазах самого Людовика читались гнев, решимость и готовность бросить вызов всем, кто посягает на спокойствие и порядок в его стране.
– Нас окружают заговорщики, – сказал он, упираясь руками в стол и по-волчьи опуская голову. – Нас окружают недовольные нашими преобразованиями. Какое-то отребье чувствует себя хозяевами на королевских землях, убивая и запугивая моих добропорядочных подданных. До сих пор мы только оборонялись. Довольно! Мы должны прорвать осаду и перейти в наступление. Бонтан, вы создадите отряды для защиты дорог.
– Они уже созданы, ваше величество, – ответил Бонтан и тут же поймал скептический взгляд Маршаля.
Глава королевской полиции сомневался в его словах.
– Оденьте их в мундиры, – продолжал король. – Пусть все ощущают их присутствие. В честных людей это вселит уверенность, а у разной нечисти отобьет охоту бесчинствовать на дорогах. Сделайте здесь то же, что и в Париже. Ваши люди должны быть на каждом участке. Всегда, в любое время и в любую погоду. Встретьтесь с каждым дворянином, находящимся в оппозиции. Я хочу понять причины, побуждающие их противиться моим замыслам. И разъясните им наши намерения. Их король отправляется на войну.
Король встал. Вслед за ним встали и министры.
Фабьен дожидался Бонтана у двери, намереваясь поговорить, однако Бонтан заговорил первым:
– Для охраны дорог создано четыре отряда по сто человек. Каждую повозку с грузом должны сопровождать не менее пяти охранников. Все пассажиры должны передвигаться только с охраной.
– Четыреста человек, – покачал головой Фабьен. – И все необученные.
– Вы же знаете: основная часть наших мужчин сейчас на фронте.
– А на охрану вы отрядили сопливых мальчишек! – язвительно усмехнулся Фабьен.
Сборы короля и его свиты к отбытию на войну были напряженными и заняли три дня. И вот настало утро четвертого – утро отъезда. Все придворные, знать, гвардейцы и слуги собрались перед дворцом. Над их головами сияло безоблачное небо. Королю желали счастливого пути и скорейшего возвращения. Дамы махали кружевными платочками, глядя, как Людовик и его любовница Генриетта поднялись в королевскую карету. Три фрейлины Генриетты, среди которых была и Софи, уселись во вторую карету, позади королевской.
Госпожу де Монтеспан в этот вояж не пригласили. Работая локтями, она проталкивалась между глазеющими придворными, пока не оказалась рядом с Луизой де Лавальер. Атенаис нарочно привстала на цыпочки, чтобы король непременно ее увидел. Ей хотелось «разговора глаз». «Ну посмотри же на меня, – думала она. – Увидь меня. Я совсем рядом». И только когда кучер натянул поводья и карета тронулась, Людовик выглянул из окошка и кивнул маркизе де Монтеспан. «Он меня увидел!»
– Браво, Луиза, – сказала она, наклоняясь к своей спутнице. – Этот взгляд принадлежит вам.
– Нет, – со вздохом возразила Луиза. – Вы наверняка ошиблись.
– Вы чем-то опечалены?
– Король стал для меня недосягаем.
– Вам только кажется. Всем известно, что вы – его любовница, – сказала Монтеспан.
– Однако он выбрал Генриетту и повез ее с собой на войну.
– Генриетта очень скучала по мужу. Потому король и повез ее к нему.
В глазах Луизы вспыхнула надежда.
– Вы мне поможете? Я нуждаюсь в благосклонности короля, однако мое присутствие нагоняет на него скуку. Когда он вернется, быть может, вы сумеете повлиять на его настроение… в мою пользу? Поговорите с ним, рассмешите его. Если король будет в хорошем настроении, у меня может появиться шанс.