– Сударыня, я не перестаю наслаждаться вашим языком. Меня восхищает его острая кромка. Его отточенность. Не язык, а настоящий клинок. Он пронзает. Таких я еще не видел.
– Уверена, что видели, и не один.
– Мадам, вы напоминаете мне лебедя на пруду. Вверху – грациозно изогнутая шея, а внизу – две толстые лапы, которыми он шлепает по воде.
– Вы еще забыли клюв, способный раздробить вам руку.
– Я бы предпочел, чтобы вы этого не делали, – расхохотался Шевалье, однако в его смехе почти не ощущалось веселья.
– Кампания была долгой, но теперь наши герои возвращаются. Надеюсь, у вас хватило терпения? – полюбопытствовала мадам де Монтеспан.
– Я обожаю ждать. Выдержанные вина гораздо больше ценятся.
Маркиза де Монтеспан выразительно посмотрела на чресла Шевалье:
– Лично я считаю, что все зависит от винограда.
И снова их приветствовали придворные, собравшиеся у входа во дворец. Толпа встречающих была внушительной. В конце дня, весьма некстати, полил дождь, но он не мог омрачить радости встречи. Все рукоплескали королю, включая и маркизу де Монтеспан. Она пробилась в первый ряд, уверенная, что король непременно увидит и оценит ее новое платье и прическу с изящно вплетенными лентами. Однако мысли короля были далеко. К нему подошел Бонтан. Они вместе направились ко входу во дворец, никого не замечая. Королеву окружили фрейлины.
– Итак, Бонтан, мы добились мира, – сказал Людовик. – Теперь мы воспользуемся его плодами. Мы устроим празднование победы, и это торжество объединит страну. Праздник будет настолько грандиозным, что его заметят во всем мире. Я намереваюсь пригласить сюда каждую французскую дворянскую семью. Наша победа – это их победа. Кстати, герцог Кассельский ответил на наше приглашение?
– Пока еще нет, ваше величество.
– Отправьте ему второе. И пусть Лувуа объявит моим доблестным солдатам. Я предлагаю им дело, не менее славное, чем сражения, зато свободное от кровопролития и прочих ужасов войны. Я говорю о работе на строительстве дворца. Работа найдется для каждого, кто умеет и хочет работать.
Они поднялись по ступеням. Прежде чем скрыться внутри, король обернулся и внимательно посмотрел на Маршаля.
Фабьен не хотел лишний раз попадаться на глаза королю. Он остановился возле крыльца, где его нагнал Кольбер.
– Как видите, король становится нетерпелив, – сказал Кольбер. – Французская знать. Строительство. Дорога. Ваши просчеты начинают отражаться на каждом из нас, господин Маршаль.
Голос Фабьена был холоден, как железо.
– Король ко всем отнесется по справедливости.
– Хочу надеяться, что вы правы, – сказал Кольбер, быстро поднимаясь на крыльцо. – Иначе нам всем несдобровать.
Филипп дождался, пока брат скроется из виду, и только потом неспешно выбрался из кареты и театрально прошествовал мимо встречающих. Войдя во дворец, он еще сильнее ощутил себя героем-завоевателем. По главному коридору он шел с высоко поднятой головой. Гвардейцы приветственно стучали древками алебард, что вполне заменяло Филиппу барабанный бой. Этот ритмичный стук становился все громче, пока не превратился в громогласный апофеоз встречи спасителя Франции.
Гвардейцы возле его покоев глубоко поклонились и распахнули двери. Филипп одарил их улыбкой и вошел, сопровождаемый Генриеттой.
Его уже ждал Шевалье, вальяжно развалившийся в кресле.
– Добро пожаловать домой, – сказал Шевалье, небрежно постукивая ногой по полу.
Филипп раскрыл принесенную слугой кожаную сумку. Оттуда он извлек книгу и протянул Шевалье:
– Я привез тебе подарок. Эту книгу я спас из пылающего монастыря. Целый сборник умопомрачительных гимнов, написанных человеком исключительного целомудрия.
Филипп налил себе полный бокал вина, понюхал и залпом выпил.
– Разумеется, я сразу подумал о тебе.
– Как хорошо ты меня знаешь, – усмехнулся Шевалье, раскрывая книгу.
Вверху страницы он сразу же обратил внимание на символ, напоминающий букву «h». Шевалье перелистал несколько страниц, и на каждой в верхней части было что-то нацарапано.
– Кто-то ее уже замарал, – скривил губы Шевалье.
Филипп отставил бокал и вырвал у друга из рук книгу.
– Тогда оставайся без подарка, – заявил он и бросил книгу Генриетте.
Книга упала у ног его жены.
– Выбери себе псалом.
Шевалье схватил Филиппа за руку и буквально втолкнул его в спальню, захлопнув дверь. «Я знаю, чего он хочет, – подумал Филипп. – Я знаю, чего ему нужно. Но на этот раз все будет по-другому. Да, на этот раз…»
Шевалье потащил Филиппа на кровать.
– Я столько месяцев ждал этого момента, – прорычал он.
Он взобрался на Филиппа, после чего стал торопливо стаскивать с себя штаны. И тут Филипп вдруг сжал плечи Шевалье и с силой перебросил его через себя. Теперь уже Филипп оказался сверху, наслаждаясь растерянностью на лице Шевалье.
– Врешь! – крикнул Филипп. – Ты никого не ждешь!
– Я очарован, – проворковал Шевалье. – А теперь пусти меня наверх.
– Может, и пущу… когда мне надоест.
– Да что с тобой, черт побери?
– Последствия войны, – ответил Филипп, наклоняясь к нему. – Там очень многое узнаёшь о себе. А хочешь знать, любезный Шевалье, какое открытие сделал я на линии фронта? Когда враг атаковал, когда я знал, что через пару минут схлестнусь с испанцем… когда из ран хлестала ярко-красная кровь и смерть была совсем рядом, мое сердце колотилось от возбуждения. Я думал, что на мне лопнут панталоны. Я никогда не видел своего «дружка» таким громадным и твердым. Ты можешь это себе представить? Вокруг – шум, гвалт, крики, стоны, а у тебя там такое напряжение, что вот-вот оттуда брызнет и зальет собою все. Это ты когда-нибудь испытывал?
Шевалье извивался, пытаясь высвободиться. Его лицо раскраснелось от усилий.
– Я в жизни не видел ни одного шотландца, – продолжал Филипп. – Зато теперь я знаю, зачем на самом деле нужен спорран[7].
За месяцы, проведенные на войне, Филипп стал мощнее. Шевалье было не сбросить его с себя. Глаза воина пылали злой страстью. Филипп и сейчас был на пределе возбуждения.
– Оставь меня в покое! – выдохнул Шевалье.
Филипп качал головой и не слезал. Потом вдруг встал и стряхнул Шевалье с постели. Шевалье неуклюже поднялся на затекшие ноги и распахнул дверь спальни, испугав Генриетту и молоденькую горничную, поправлявшую подушки на диване. Следом, тяжело дыша, вышел Филипп. Его глаза были прищурены. В нем по-прежнему бушевала неудовлетворенная страсть. Филипп мельком взглянул на Генриетту, потом на горничную.
– Вы когда-нибудь пробовали шампанское? – спросил он девушку.
Горничная испуганно взглянула на Генриетту, потом на Филиппа и покачала головой.
– Сейчас попробуете, – пообещал Филипп.
Схватив руку горничной, он потащил оторопевшую девушку в спальню и шумно захлопнул дверь. Генриетта смотрела им вслед, зажимая рот ладонью.
Шевалье взял пустой бокал Филиппа, покрутил в руках и поставил обратно.
– Честное слово, не понимаю, чтó вы в нем нашли, – сказал он Генриетте.
Король стоял в передней и из окна любовался строящейся частью дворца. Мария Терезия пыталась его разговорить, но получала лишь односложные ответы.
– Что с вами, ваше величество? – не выдержала она. – Вы вернулись домой, а дома вас нет.
– Тело путешествует в карете. Душа всегда идет пешком, – ответил Людовик.
– Вас верным не назовешь, – вздохнула королева. – Можете это отрицать, но я вижу по глазам. Такое может заметить только жена.
Людовик мельком взглянул на нее, потом снова повернулся к окну. В его глазах мелькнуло сожаление; печальное понимание правоты слов королевы. Иногда проницательность Марии Терезии ему просто мешала. Бывали состояния, которые он не хотел показывать никому, и уж меньше всего – ей.
– Пока вы не обосновались в Версале, я не видела вас влюбленным, – продолжала королева. – Я не видела, чтобы любовь сияла внутри вас. А теперь вы хотите, чтобы весь мир разделил ее с вами. Даже те, кто желает вам зла.
– Вряд ли все приглашенные приедут.
– Вы тянетесь к кнуту, когда лучше было бы показать пряник. И чего на самом деле хотят мужчины?
Людовик опять поглядел на нее.
– Ответ прост… если вы – женщина, – вздохнула Мария Терезия.
Салон, где собирались придворные дамы, был залит ярким солнцем. Генриетта сидела с книгой на коленях. Ее глаза смотрели на строчки, но не видели их. Мысли жены Филиппа были далеки от благочестивого чтения. Едва ли она замечала, что в салоне, кроме нее, есть еще двое. У дальней стены, на диванчике, расположились Луиза де Лавальер и маркиза де Монтеспан. Они лакомились финиками и поглядывали на Генриетту.
– Ей, наверное, очень грустно, – сказала Луиза.
– С чего бы? – скорчив гримасу, спросила Атенаис.
– Это не нам судить.
– А чем еще мы занимаемся днями напролет? – спросила Монтеспан и потянулась за новым фиником.
– Атенаис, вы помните, я просила вас помочь мне?
– Разумеется, – ответила госпожа Монтеспан, вонзая зубы в мякоть финика.
– Бонтан мне сказал, что король сегодня собирался пойти в церковь. Один. Возможно… возможно, он посчитал этот день наиболее подходящим для благодарственных молитв и захотел поблагодарить Господа за нашу победу.
– Как мне повезло, – улыбнулась маркиза де Монтеспан.
Луиза тоже улыбнулась.
– А как повезло мне, что у меня есть подруга, готовая помочь.
Маркиза де Монтеспан встала.
– Дорогая Луиза, дела вынуждают меня прервать нашу чудесную беседу, – сказала она, бросая недоеденный финик на стол.
Окончание войны и Ахенский договор не принесли Людовику спокойствия. Впереди маячили новые войны, где оружием станут не пушки и мушкеты, а замыслы и человеческий разум. И победы в этих войнах значили ничуть не меньше (если не больше), чем недавние битвы с испанцами.
Ночью Людовик почти не спал. Задремал он лишь под утро, но вскоре проснулся, вспомнив о встрече с министрами. Быстро одевшись, король отправился в Салон Войны, где его уже ждали. Он ходил вокруг стола, просматривая представленные ему на рассмотрение многочисленные предложения по устройству праздника. Некоторые он отбрасывал с ходу, другие начинал читать, морщился и тоже бросал обратно на стол. «Неужели им не понять, что празднество – лишь внешняя оболочка? – думал король. – Все это преследует куда более серьезные цели, нежели увеселение дворян за счет казны».