– Что это значит?
– А то, что вы станете хозяином празднества. Король прибудет сюда вместе со всем двором. Но сначала он пришлет армию строителей, которые перестроят и обновят замок и примыкающие строения. Ведь нужно будет принять несколько тысяч гостей.
Герцог Кассельский засмеялся, но вовсе не потому, что счел слова маркизы де Монтеспан остроумной шуткой. Ему явно было не по себе. Не по себе было и Софи. Она сцепила руки под столом, начисто позабыв о еде.
– Его величество изволит шутить на мой счет, – сказал герцог Кассельский.
– Ни в коем случае, дорогой герцог, – возразила мадам де Монтеспан. – Он устроит празднество за ваш счет.
Герцог Кассельский махнул рукой:
– Ну, это не было бы для меня тяжкой ношей, однако…
– Герцог, не надо притворяться, – сказала маркиза, буравя его ледяным взглядом. – Я видела, в каком состоянии ваш замок. Ветхая мебель. Такие же ветхие гобелены. Плесень на стенах. Ваш замок напоминает вас: благообразный фасад, а все балки и перекрытия прогнили насквозь.
– С чего вы взяли, Атенаис? Вы даже не представляете, как я богат!
– Эту песню я помню с ранних лет. Вы всегда хвалились своими богатствами. Говорили, будто в Париже на вас работают десятки людей. Возможно, когда-то так оно и было, но сейчас ваше положение изменилось. В Париже никто уже на вас не работает. Думаю, что и здешним слугам вы давно не платили жалованья.
Герцог Кассельский взял ломтик хлеба, но тут же положил обратно на тарелку. Он поскреб подбородок, стараясь оставаться спокойным, хотя его покрасневшее лицо выдавало гнев.
– Боюсь, приезд его величества был бы сопряжен со множеством неудобств.
– Гораздо бóльшим неудобством для короля будет ваше отсутствие в Версале. А ведь вам дважды отправляли приглашение.
Дальше говорить было не о чем. Добыча попалась в расставленные силки. Герцог Кассельский поерзал на стуле, потом вдруг уставился на Софи, сидевшую рядом с маркизой де Монтеспан.
– Правда, она очаровательна? – спросила Атенаис.
– Иди ко мне, дитя мое. – Герцог Кассельский похлопал себя по колену. – Сколько тебе лет?
Софи попыталась спрятаться за подругу.
– Я обожаю, когда они сопротивляются до последнего, – сказал герцог Кассельский.
– Герцог, не торопитесь, – осадила его маркиза. – Десерт подают в конце обеда, а не в середине. Смею вас уверить: король задумал необыкновеннейший пир.
Софи чуть не вскрикнула. Ей казалось, будто она вот-вот исторгнет наружу все, что успела съесть.
Близилась полночь. Людовик в сопровождении двух гвардейцев переступил порог спальни брата. Скрип половиц мгновенно разбудил Генриетту. Филипп продолжал храпеть, уткнувшись лицом в подушку. Храп был громким и пьяным. Генриетта попыталась встать, как того требовал придворный этикет, однако Людовик махнул рукой. Ему сейчас было не до этикета.
Король остановился возле постели, глядя на брата.
– Мне докладывали, что после ужина он выпил девять кружек туринского розолио.
– Да, – подтвердила Генриетта. – И еще три по возвращении сюда. И мгновенно заснул.
Людовик склонился над братом, участливо глядя на храпящего Филиппа.
– Когда он спит, он снова чувствует себя ребенком.
– Во сне мы все возвращаемся в детство, – сказала Генриетта.
Филипп вдруг открыл глаза. Из горла вырвался хриплый крик. Протянув руку, он схватил Людовика за горло и издал боевой клич, считая, что находится на поле брани. Людовик сдавленно вскрикнул. Гвардейцы поспешили на помощь королю. Наконец до Филиппа дошло, кого он держит за горло. Он разжал пальцы. Людовик поспешил отойти подальше и встал, растирая горло.
– А-а-а, это ты, – пьяным, усталым голосом произнес Филипп. – Мой брат. Волшебник.
– Волшебник? – хмуро переспросил Людовик.
– Ее английский брат, – Филипп указал на Генриетту, – вступил в союз с двумя королями. Этот союз направлен против тебя. Готовься к зимней кампании, что означает полуголодных солдат и нехватку фуража. Дороги зимой сам знаешь какие. Только ты мог подписать договор о прекращении боевых действий и назвать это победой.
Людовик печально покачал головой:
– Брат, ты проспись, а утром мы поговорим.
– Лучше сейчас, – возразил Филипп. – Вряд ли я завтра проснусь.
– Ты до сих пор не дал официального ответа на наше приглашение. Я все же полагаю, что ты будешь присутствовать на торжестве.
Филипп поднялся и сел на край кровати. Рука потянулась к полупустому бокалу с вином, который стоял на ночном столике.
– Так точно, ваше величество. Я всегда выполняю приказы моего начальства.
– Сегодня можешь пить сколько влезет, – разрешил Людовик. – Но я не хочу, чтобы нечто подобное повторилось во время нашего празднества, иначе ты испортишь нам все веселье.
– Я найду чем себя увеселить. Помню, брат, ты всегда говорил: «Нет большей доблести, чем умереть за своего короля и свою страну». Мой собственный опыт вынуждает меня с тобой не согласиться. Должен тебе сказать: величайшая доблесть состоит в том, чтобы жить.
Филипп поднял бокал, словно чокаясь с братом, и залпом допил вино.
Герцог Кассельский считал Тома погибшим. Однако его верный головорез был жив, хотя и находился без сознания. Тома все еще лежал в кухне Массона. Культю отнятой ноги ему прижгли, чтобы остановить кровотечение. Массон сидел на прежнем месте, беспокойно пощипывая кожу на костяшках пальцев. Фабьен Маршаль поглядывал то на Клодину, то на раненого. Клодина сознавала, какая опасность ей грозит, если человек на столе вдруг умрет.
Но веко Тома дрогнуло. Он стал кашлять, потом застонал, моргая единственным глазом. Он вдруг понял, где находится и какая смертельная угроза над ним нависла. Поманив Клодину, он прошептал:
– Прошу вас, помогите.
Фабьен наклонился, разглядывая пленника.
– Потрясающе, – сказал он. – Пожалуй, я назову этого красавца Лазарем. А вас, милая девушка… пока даже не знаю, как вас назвать.
Маршаль прошел к ящичку с медицинскими инструментами и взял скальпель.
– Кто этот человек? – спросила Клодина. – Что он вам сделал?
Фабьен прихватил скальпель и вернулся к столу, повернув лезвие так, чтобы оно отражало свет масляной лампы. Тома зашевелился, пытаясь встать, но Маршаль крепко придавил его к столу.
– Он ничего не сделал. И ничего не сказал, – запоздало ответил глава полиции на вопрос Клодины.
– Не портите мою работу… – начала было Клодина.
– Тихо! – шикнул на нее Фабьен.
Он наклонился к Тома, держа скальпель у самого лица разбойника.
– Шарлотта Партене умерла у меня на руках. Это ведь ваш мушкет оборвал ее жизнь?
– Я ее не убивал, – сказал Тома.
– Но вы там были. Кто убил девочку?
– Я не видел!
– Значит, вы не видели. Или не желали смотреть. В таком случае и глаза вам не нужны. От одного вас уже избавили. Сейчас я уберу и второй.
С этими словами Маршаль вонзил скальпель в глазницу уцелевшего глаза Тома. Тот закричал и задергался. Фабьен неторопливо вырезал глаз и подал Клодине.
– Пополните вашу коллекцию, – сказал он оторопевшей от ужаса девушке.
– Сохраните ему жизнь! Пожалуйста! – взмолилась Клодина.
– Обещаю. Я всего лишь хочу получить от него ответ на простой вопрос.
– Дайте слово! – потребовала Клодина.
– Даю вам слово. Я сохраню ему жизнь.
Фабьен вновь склонился над Тома. Веки раненого двигались над окровавленными пустыми глазницами и казались совершенно лишними. Изо рта сочилась слюна. Тома стонал и всхлипывал.
– Кому ты служишь? – спросил Маршаль.
– Королю, – с трудом ответил Тома.
– Мы все служим королю. Но кто твой господин? Кому ты приносил клятву верности?
Скальпель застыл над подрагивающей яремной веной.
– Герцогу Кассельскому! – сказал Тома. – Герцогу Кассельскому.
– Спасибо, – поблагодарил Фабьен Маршаль и перерезал ему горло.
Тома застонал, заливая кровью стол.
– Вы же мне обещали! – в ужасе воскликнула Клодина. – Вы говорили, что сохраните ему жизнь.
– Так оно и было. Я продлил ему жизнь на целых три секунды. Я всегда держу данное слово.
Версаль снова пополнился апельсиновыми деревьями. Заботу о них Жак редко доверял другим садовникам. Вот и сейчас он стоял на коленях, разбрасывая землю вокруг дерева. Солнце припекало, и Жак расстегнул пуговицы рубашки. Он был поглощен работой, когда вдруг увидел королевские сапоги. Как же он мог не заметить приближавшегося короля? Жак торопливо встал и поклонился:
– Ваше величество, каждый ваш приход для меня – большая честь.
Людовик посмотрел на Жака, потом на обширные сады, созданные за какой-то год. Королевский взгляд переместился дальше – на участки, которым еще предстояло стать садами.
– Ответь мне, Жак, чтó война делает с человеком?
Садовник отряхнул землю с колен.
– Ваше величество, вы и без меня это знаете. Вы же были на войне.
– А что бывает с солдатом, когда он возвращается домой?
– Никто не возвращается с поля боя таким, каким он туда попал. Многим мерещатся призраки. У кого-то запах жарко́го вдруг будит в памяти какое-то сражение, где пахло горелым человеческим мясом. Некоторые трогаются умом. Кто-то начинает пить. Есть и те, кто кончает с собой. – Жак улыбнулся уголком рта. – А есть те, кто растит апельсиновые деревья для короля.
– Ты тоже вернулся другим?
– Мне просто было досадно, когда я не получил обещанной платы.
– И что ты сделал?
– Сразу же стал искать работу.
– Твоя семья довольна, что ты стал королевским садовником?
– Война отняла у меня семью. Было трое сыновей. Все погибли, служа вашему величеству.
– Я помяну их в своих молитвах.
– Незачем, ваше величество. В доме Бога для нас нет места.
– Оно появится, если ты помиришься с Богом.
– Ваше величество, мне не в чем исповедоваться. Я знаю, что не совершал никаких грехов.
Только сейчас Жак заметил, что король пристально смотрит на его грудь, где тянулся длинный выпуклый шрам.