Людовик отбросил покрывало с центрального стола. Ветераны увидели чертежи и изображения здания, не менее величественного, чем дворец. Оно имело несколько внутренних дворов и со всех сторон было окружено садами. Внутренние помещения исчислялись десятками, если не сотнями.
– Вы видите будущий Дом инвалидов, который объединит под своей крышей превосходную больницу, трапезную, спальные помещения и церковь. Его построят в Париже, близ Сены. Каждый солдат, раненный в боях за Францию, получит там надлежащее лечение. И каждый солдат, которому некуда вернуться, обретет там крышу над головой и проведет остаток дней в тепле и уюте. Все расходы по содержанию Дома инвалидов возьмет на себя королевская казна.
Людовик подал знак Бонтану. Тот подошел к королю, держа в руках большую красивую шкатулку.
– Я приказал выбить медаль в честь наших недавних побед, – продолжал Людовик. – Сегодня вы первыми получите ее. В дальнейшем ее вручат всем, кто сражался за короля и Францию. А начну я с человека, которому обязан больше всего. Я говорю о храбром солдате, которого вы все знаете, – Филиппе, герцоге Орлеанском. Иметь такого брата – для меня огромная честь.
Людовик взял первую медаль и, подойдя к Филиппу, повесил на шею брата. Солдаты зачарованно смотрели. Остальные медали вручал Бонтан, делая это с большой торжественностью и уважением. Солдаты переглядывались, словно не веря, что все это происходит наяву.
– Ура нашему королю! – крикнул кто-то из солдат, взметнув вверх руку.
– Ура нашему королю! – подхватили остальные.
Получив награды, солдаты собрались вокруг стола, разглядывая рисунки будущего Дома инвалидов.
– Я боялся, что ты не придешь, – сказал Филиппу Людовик.
– Ты и вправду веришь в то, о чем говорил? – спросил Филипп.
Людовик улыбнулся.
Прием заканчивался. Один за другим солдаты подходили к королю. Их лица выражали смирение и благодарность. Каждый вставал на колени, получая королевское благословение. Глядя на этот спектакль, Филипп чувствовал, как внутри нарастает гнев. Чтобы чем-то себя занять, он принялся рассматривать медаль. На ней был изображен профиль короля. Ниже шла надпись по-латыни: Ludovicus Rex Victori Perpetuo.
– Нескончаемые победы Людовика Великого, – процедил сквозь зубы Филипп.
Повернувшись, он молча ушел.
Возле короля остановился солдат с потрескавшимися губами. Его лицо было неестественно красным. «Лихорадка», – догадался Людовик, решивший ободрить беднягу.
– Франция благодарит вас, – сказал он, пожимая солдату руку.
Солдат наклонился к нему и прошептал на ухо:
– Враг ближе, чем вы думаете.
– Какой враг? – нахмурился король.
И вдруг солдат плюнул ему в лицо. Людовик вскрикнул и оттолкнул солдата. Подоспевшие гвардейцы быстро схватили безумца и уволокли из Салона Войны.
Выходка солдата ошеломила короля, однако он сумел сохранить достоинство.
– Бедняга просто болен.
Он повернулся к Бонтану. Взгляд, устремленный на первого камергера, был мрачным и недвусмысленным.
– Пусть о нем… позаботятся.
Между тем Филипп, покинув Салон Войны, бросился в спальню Генриетты и потребовал, чтобы они немедленно отправились домой, в Сен-Клу.
– Филипп! Объясни, как все это понимать? – спросила Генриетта. – И к чему такая спешность? Объясни.
– Я только сейчас понял: у нас есть выбор. Мы не обязаны делать все, что он нам велит. Прежде мы трусили. А нам всего-навсего нужно немного мужества для сопротивления ему.
– Я не понимаю!
Филипп схватил Генриетту за руки и притянул к себе.
– Чего ты на самом деле хочешь? – сердито спросил он. – Уехать со мной или остаться здесь и дни и ночи напролет ждать, когда он постучит в дверь?
Генриетта колебалась.
– Уедем от него! – говорил Филипп. – Меня не волнует, мой это ребенок или его. Это будет наш ребенок.
Генриетта попятилась назад. Ее глаза были полны страха и нерешительности.
– Но наша жизнь – она не в Сен-Клу, а здесь. Ты – брат короля и не можешь просто взять и уехать. Ты – часть этого места. И я, и мы все.
– Если это правда, то мы и не заметили, как сгнили изнутри! – сердито бросил ей Филипп.
Бывшая церковь гугенотов находилась в часе езды от Версаля. Она пустовала с начала религиозных гонений, разрушаясь от неумолимого воздействия природных стихий. Сейчас в сыром и сумрачном зале находились двое: мужчина и женщина, приехавшая для встречи с ним.
– Говорите, они взломали шифр? – переспросил мужчина. – Вы уверены?
– Да.
– Тогда мы должны составить новый кодекс. На это понадобится время. А пока нам придется встречаться лично. Я не люблю рисковать.
Женщина подошла ближе. Это был не кто иной, как Беатриса.
– Кольбер требует представить мои дворянские грамоты.
– Но мы же отправляли вам подделки.
– Они были настолько грубыми, что мне пришлось их сжечь. Когда я смогу получить более удачный вариант?
– Я разузнаю.
Беатриса встряхнула головой:
– С бумагами я сама разберусь. Наша главная забота – шифр. Если они смогут читать наши сообщения, это равнозначно чтению наших мыслей. Правда, они не знают, что нам об этом известно. Согласитесь, неплохое преимущество.
Людовик проснулся в тишине своей спальни. Протирая глаза, он вглядывался в сумрак. Оказывается, он был здесь не один. Он видел неясные, движущиеся фигуры.
– Брат, это ты? – спросил он.
Фигуры приблизились, и в слабом желтоватом свете Людовик увидел лица Филиппа, Рогана, Кольбера, Лувуа и Маршаля. Глаза всех были закрыты, но потом вдруг открылись, поразив его неестественным, дьявольским блеском. Людовик попытался сесть на постели и не смог. Его руки были привязаны к столбикам балдахина. Размахивая кинжалом, к нему подошел Филипп.
– Что ты делаешь? – закричал Людовик.
– Мне самому неприятно, что у нас дошло до такого, – спокойно ответил Филипп. – Но иначе ты бы не согласился слушать.
По правую руку от Филиппа встала Генриетта. Она печально улыбалась. По левую встала Луиза и сразу же принялась читать нараспев ритуальную молитву соборования:
– Per istam sanctam unctionem et suam piissiman misericordiam…[8]
Филипп поднял кинжал. Лезвие зловеще блестело.
«Нет! Боже милостивый! Нет!»
– Людовик, неужели ты забыл примириться с Богом? – спросила Генриетта.
Потом Филипп вонзил ему в грудь кинжал. Людовик заметался на постели, испуская душераздирающие крики.
Он проснулся и увидел Бонтана. Глаза первого камергера были полны тревоги.
– Ваше величество, что с вами?
Людовику было тяжело дышать. Сердце колотилось. По лбу струился пот. Но отвратительнее всего был страх.
– Где мой брат? – спросил он, цепляясь за кружевную манжету Бонтана.
– Ваше величество, так они с женой уехали в Сен-Клу.
Людовик обхватил голову и застонал.
– Ваше величество, никак вы заболели? – испуганно воскликнул Бонтан.
7Осень 1670 г.
Король сидел на склоне холма, поросшего сочной, обильной зеленью. Пейзаж этот был ему знаком, однако название места он забыл. Среди деревьев и кустов виднелись развалины некогда величественных древних зданий. Невдалеке Людовик увидел седовласого старца в золотистом одеянии. Тот возлежал в траве и что-то писал на дощечке. Над головой старца сиял нимб. За его спиной расположился орел, наблюдая за окрестностями. Голова птицы постоянно двигалась.
И вдруг Людовик понял, где он. Он находился… внутри картины Пуссена «Пейзаж со святым Иоанном Богословом на Патмосе». Он был частью картины, но частью чужеродной.
«Мне здесь нечего делать, – подумал Людовик. – Я должен вернуться в Версаль».
Иоанн Богослов поднял голову и пристально поглядел на Людовика. Вместо морщинистого старца-апостола Людовик увидел молодое, раскрасневшееся от лихорадки лицо солдата, плюнувшего в него после раздачи медалей.
– Четвертый Ангел вылил чашу свою на солнце, – сказал солдат, угрожающе поднимая палец, – и дано было ему жечь людей огнем. Пятый Ангел вылил чашу свою на престол зверя: и сделалось царство его мрачно…[9]
Безоблачное небо покрылось клубящимися облаками, источавшими кровь. Они закрыли солнце. Мелькнула молния, загрохотал гром. Людовик силился подняться на ноги и убежать, однако не мог пошевелиться.
Глаза святого Иоанна заморгали, превратившись из голубых в кроваво-красные.
– Враг ближе, чем ты думаешь! – крикнул он.
Орел взмыл в воздух и устремился на Людовика, щелкая клювом. Когти его сверкали, как лезвие кинжала. Людовик закричал.
– Ваше величество!
Сквозь сон он услышал приглушенные крики Бонтана.
– Придворного врача к королю! – требовал первый камергер. – Немедленно!
В середине октября Филипп и Генриетта вернулись во дворец. Филипп скучал по блеску двора и развлечениям. Он скучал и по Шевалье, о чем предпочитал не распространяться. И жизнь потекла почти в том же русле, как прежде. Генриетта проводила время в своих покоях, Филипп – в своих.
Поздним вечером Филипп и Шевалье нежились в постели Филиппа, облачившись в длинные ночные рубашки. Они пили вино и слушали хироманта, который предсказывал им будущее. Хиромант – смазливый молодой человек с тонкими чертами лица – лежал у Филиппа на коленях и водил пальцем по ладони Шевалье. Сейчас его палец двигался вдоль линии сердца. Шевалье откровенно скучал.
– В будущем вас ждет любовь, – сладким голосом вещал хиромант, подмигивая Шевалье. – И будет ее вдвое больше, чем вы думали.
Шевалье, поморщившись, вылез из постели.
– Пора оросить сад, – объявил он. – Не составишь мне компанию?
– Постой, – крикнул Филипп. – Мне в голову пришла одна мысль. – Его пальцы теребили волосы хироманта. – Когда я жил в Сен-Клу, казалось, до Версаля рукой подать. А здесь мне кажется, что эти замки разделяет океан… Шевалье, ты меня слушаешь?