Правильно ли я понимаю, что тем самым нарушалась и конституция Германии?
Разумеется! В моем понимании именно так и произошло. Достаточно взглянуть на основной закон ФРГ: в нем участие в захватнической войне является уголовным преступлением. Но именно этим мы и занимались в югославской войне. Это ясно дал понять Герхард Шрёдер – и я отдаю ему должное как человеку, а также как политику – в связи с украинским кризисом в 2014 году: разрешение на вылет германских бомбардировщиков против Югославии вместе с НАТО нарушило международное право, которое по итогам Второй мировой войны было закреплено в Уставе ООН наряду с незаконным объявлением войны. За оружие позволено браться лишь тем, кто подвергся нападению, – в качестве самообороны, и то только после единогласного решения Совета Безопасности ООН. Эти два критерия в отношении войн существуют до сих пор. И оба они точно так же, как цивилизационный прогресс благодаря Уставу Организации Объединенных Наций, были атакованы и уничтожены США в интересах собственной политики. НАТО превратился в безвольный союз западноевропейских наций, приверженный американской мировой политике – ни больше ни меньше.
Давайте поговорим о Варшавском договоре. Подписание Парижских договоров положило конец оккупационному статусу ФРГ. В ответ на это в Варшаве также был образован союз, к которому 28 января 1956 года присоединилась ГДР. Дело не в самом договоре, а в том, почему Варшавский договор в 1991–1992 годах был ликвидирован, а НАТО остался, хотя, по логике вещей, оба союза с концом холодной войны могли завершить свою деятельность.
Думаю, для начала надо сделать шаг назад и поговорить о знаменитой ноте Сталина 1952 года с предложением о воссоединении Германии при условии сохранения ее нейтралитета. Если бы в то время Германия могла самостоятельно принимать решения и учитывать мнение соседних стран, то предложенное решение, вероятно, было бы принято. Во всяком случае, вероятность этого очевидна. В то же время это означало бы, что, если бы нейтралитет Германии заслуживал доверия, мощное советское военное присутствие в Польше и других соседних странах не было бы оправдано. Так что возникла ситуация, которая продлилась практически до ликвидации Варшавского договора, благодаря которой польские, чешские, венгерские и другие соседи были уверены в необходимости советского военного присутствия на своих территориях. Это следует четко понимать.
Конечно, вопрос о том, почему НАТО не распустили после ликвидации Варшавского договора, вполне обоснован. По этому поводу существует несколько основных точек зрения. Я полагаю, что лучше всего разобраться в исходной ситуации при принятии данного решения.
Весной 1990 года было предпринято множество попыток предотвращения воссоединения Германии. Я говорю о президенте Франции Франсуа Миттеране и его визите в Восточный Берлин или о британских попытках. Или же о деятельности определенных еврейских кругов в Восточном Берлине, куда совершались эффектные визиты, во время которых было заявлено о том, что необходимо сделать все для предотвращения появления Четвертого рейха в Германии. Некоторые, в том числе и я, работавший в министерстве обороны Германии, стремились сделать воссоединение возможным любой ценой. Я немец, и этим все сказано. Исходя из этой позиции, незадолго до Рождества 1989 года я без всякой просьбы направил канцлеру Гельмуту Колю свое мнение о возможной военной ситуации в Германии после воссоединения и об интеграции в западный альянс. Основную роль в этих размышлениях сыграл мой на тот момент статс-секретарь Уолтер Брейль. Впоследствии мы обсуждали, не будет ли лучше, если НАТО пойдет по пути Варшавского договора и тоже распустится. Но ситуация в то время была минным полем из неопределенностей, и мы чувствовали себя обязанными оградить от нее своих соседей, даже СССР, который в то время еще существовал, от этой неуверенности в будущем. Чтобы они могли рассчитывать на то, что созданный для баланса блок НАТО как исключительно оборонительный институт – лучшее решение для европейской безопасности. Если бы мы выбрали нейтралитет или приняли какое-то иное решение, я не уверен, что воссоединение вообще произошло бы.
И я знаю из внутригерманских дебатов с социал-демократами и с Гансом-Дитрихом Геншером, что они считали: тот, кто публично выступает за вступление воссоединенной Германии в НАТО – то есть я, – против воссоединения. Но дело обстояло с точностью до наоборот. Это просто наглядно показывает, какими были аргументы в то время, что в конечном итоге и привело к одобрению американцами воссоединения Германии. Для меня совершенно ясно одно: ключ к воссоединению лежал в Москве. Мы получили его не потому, что к этому призывали американцы, западные союзники или кто-либо еще, а потому, что с учетом мировой политической ситуации и собственного внутреннего состояния Советскому Союзу, судя по всему, было выгоднее согласиться с воссоединением.
В конце сентября 1989 года я встретился в Кремле с советником генерального секретаря Горбачева по вопросам безопасности маршалом Ахромеевым. Он говорил о воссоединении Германии и спросил меня, не знаю ли я, что именно обсуждалось во время визита Горбачева в июне 1989 года между ним и Гельмутом Колем. Естественно, канцлер не посвящал меня в детали. Но для меня и моего сопровождения стало ясно, что по возвращению в Бонн мы сможем сказать: объединение состоится.
В то время в Западной Германии, кроме Гельмута Коля и, возможно, Вилли Брандта и Эгона Бара, никто не высказывался, по крайней мере публично, по поводу воссоединения. Но в Москве в конце сентября – начале октября 1989 года все в посольстве Германии только о нем и говорили. Помимо ближайшего заседания кабинета министров я не осмелился сообщить новость в Бонне, так как подумал, что мне никто не поверит. В то время у меня были следующие соображения относительно возможных дальнейших событий в Германии: для меня это было похоже на непрерывный динамичный фильм, и, учитывая мои обязанности в качестве члена кабинета министров, я хотел внести в него вклад в соответствии со своим политическим и историческим пониманием Европы. Именно поэтому я предложил канцлеру оставить Германию в НАТО: мы размещаем только германские войска на территории еще существующей ГДР и ни при каких обстоятельствах не вмешиваемся ни во что восточнее Одера, поскольку район между западной советской границей и Одером был, в моем понимании, самым чувствительным в Европе, причем со времен Первой мировой войны.
Поэтому действовать там можно было только с помощью продуманной политики примирения, понимания и экономической поддержки, не обращаясь к призракам прошлого. Я написал об этом в своей книге Die Akte Moskau («Московское досье»), приведя соответствующие документы. Там все написано. Таково было развитие событий тогда. Однако сегодня мы сталкиваемся с вопиющим нарушением того, что написано в договорах о воссоединении Германии, в договоре 2+4[45]. Это нарушение собственной конституции Германии и выявление нашей, казалось бы, неистребимой склонности участвовать в войнах по всему миру в нарушение международного права от имени Соединенных Штатов. И при этом мы еще ожидаем понимания законов каждым своим гражданином и соблюдения действующего законодательства? В то время когда государство – от конституции до закона о правовом положении военнослужащих – игнорирует все созданное в этой области, причем до тех пор, пока мы снова не окажемся поверженными. В этом трагедия нашей страны.
Вы только что говорили о том, что ключ к воссоединению был в Москве, об аннулировании Варшавского договора. И в противовес этому – о бесконтрольном расширении НАТО на восток. Врага больше нет, он исчез с ликвидацией Варшавского договора. Но постоянно говорится о новых партнерах – вспомним Украину или Грузию. Не слишком ли опасен этот путь?
Я вовсе не считаю, что враг исчез. Декларируемая политика НАТО согласно Парижской хартии 1990 года направлена против русского народа и Российской Федерации точно так же, как перед началом Первой мировой войны политика США, Великобритании, Франции была направлена против имперской Германии – со всеми вытекающими последствиями. Мы не оказались бы в нынешней ситуации, когда немецкие войска находятся в 150 километрах от Петербурга, если бы в 1914 году не была начата война против Германии. Это долгоиграющая идея в интересах англосаксов, в которой Германии «разрешено» участвовать с 1945 года, поскольку она потеряла свой статус независимой страны после Первой мировой войны и Адольфа Гитлера. Спросите у немцев – если им позволить свободно высказываться – чем занимается НАТО по отношению к своим соседям и Российской Федерации, и получите ноль понимания. А если этого не понимают немцы, то нужно спросить себя, что на самом деле узаконивает участие правительства Германии в этой политике. Ничего! Все служит чужим интересам, а не интересам народа.
В 1953 году Хемниц был переименован в Карл-Маркс-Штадт. А недавно мы чуть не столкнулись там с революцией. Это мистическая трансформация? История движется по спирали?
Как житель Рейнской области я, возможно, слишком трезво смотрю на жизнь, чтобы увидеть за этим влияющие на судьбу мистические силы. Но мы должны четко понимать, что непростые конфликты у нас еще впереди, о чем явно свидетельствуют политические разногласия в Германии. Мы говорили об Аахенском договоре как о преемнике Елисейского, который был заключен между Аденауэром и де Голлем. Они были великими политическими деятелями – почти титанами по сравнению с теми, с кем мы имеем дело в политике сегодня. В то время идеей для каждой отдельной нации была братская Европа. Сегодня уже почти приходится задаваться вопросом, а мог ли вообще Шарль де Голль обратиться к немецкому народу на ступенях ратуши в Бонне во время своего визита в Германию в преддверии Елисейского договора так, как он это сделал тогда. Тогда он говорил о великом немецком народе и о том, что он, француз, любит Германию. Вероятно, сейчас он уже не смог бы произнести эту речь без разрешения федерального правительства, и прежде всего канцлера Ангелы Меркель, потому что сейчас в Германии и в Европе мы переживаем процесс ликвидации наших стран. Новые земли в Германии между Ростоком и Хемницем ощущают себя иначе, более немецкими, чем в Западной Германии, з