гим, если Дональду Трампу удастся стабилизировать США, не ввергнув мир в очередную большую войну.
Вы только что упомянули об участии Турции в проекте. Это вряд ли известно широкой публике, даже в России. Можете рассказать об этом подробнее?
Турецкие строительные компании оказались лучшими исполнителями той масштабной жилищной программы. Нужно было обеспечить хорошее качество в очень короткие сроки, с чем они справились мастерски.
Как вы сказали, в конце концов США и Великобритания все-таки согласились на воссоединение. Какую цену с политической точки зрения заплатил за него Берлин?
Я не считаю, что была заплачена политическая цена, хотя, возможно, сегодня можно было бы так оценить членство воссоединенной Германии в НАТО. В то время во всем мире существовали могущественные группы и правительства, которые были готовы любой ценой помешать воссоединению. Решением Германии было – я могу уверенно сказать это потому, что основная составляющая относится к заявлению, с которым я обратился к канцлеру Гельмуту Колю, – остаться в НАТО, чтобы не допустить никакой неопределенности в Европе относительно мирного пути Германии. Это было чрезвычайно важно, потому что еврейские партнеры уже поговаривали о зарождающемся Четвертом рейхе. Потенциал клеветы был использован таким образом, что сегодня это может напоминать период перед Первой мировой войной, когда Германию пытались стереть с карты Европы. Мы видели это и прямо перед воссоединением, поэтому я не считаю, что мы заплатили какую-то цену. Но, естественно, нельзя игнорировать факт выбора путей, которые уводили от идеи братской Европы и означали конец демократического государства в Европе для получения общей западноевропейской политической и экономической структуры, которая с самого начала взяла бы под свой контроль, прежде всего со стороны французов, большой потенциал Германии. Маастрихтский договор был первым шагом в этом направлении, и создание европейской валюты, евро, также следует рассматривать в этом ключе.
Вы только что упомянули Маастрихтский договор. Он был подписан 7 февраля 1992 года после переговоров, состоявшихся в Маастрихте в декабре 1991 года. Значима ли эта дата для истории Германии?
Учитывая, как развиваются события по сей день, я считаю, что Маастрихтский договор обозначил конец демократической Европы. Я говорю это так резко, поскольку не заинтересован в том, чтобы продолжать пребывать в иллюзиях. Но я хочу объяснить свою позицию. Прежде, благодаря Европейскому парламенту, Европа находилась на пути к превращению в демократическое сообщество. Правительства имели слово, а у ведущих органов власти было меньше прав. Такая ситуация была повернута Маастрихтским договором в недемократическом и, на мой взгляд, почти фашистском направлении. До воссоединения мы были – и это проявилось в переносе столицы из Бонна в Берлин в конце 1999 года – пусть и частично, но суверенной страной и с абсолютным парламентским контролем в бундестаге. Правительство Германии отчитывалось ему и, следовательно, немецкому народу за проводимую государственную политику. Цифры ясно показывают: в Бонне мы несли стопроцентную ответственность за национальные решения, сочетая правительство и парламент. По итогам Маастрихтского договора 80 % национальной ответственности Германии перекочевали в Брюссель, в его органы. Только 20 % ответственности Бонна отправились в Берлин.
Если сравнить, то можно сказать, что Брюссель – это отражение Вашингтона. А там американский народ уже давно не ощущает себя услышанным, о чем свидетельствует избрание Дональда Трампа. Влиятельные неправительственные и лоббистские организации определяют американскую политику точно так же, как в Брюсселе и в Берлине. Это становится особенно очевидным в пункте, который сыграл особую роль зимой 2018–2019 года. В своей книге Deutschland im Umbruch («Германия на изломе») еще в апреле 2018 года я также обращал внимание на то, что Берлин развивается так недемократично, так как 80 % немецкой политики определяется Брюсселем, который не контролируется демократическим путем. Это означает, что гражданин как суверен, каким мы наблюдали его в Европе на протяжении десятилетий, в том числе и в Германии, уже не тот, на ком зиждется государственная власть и от кого она исходит. Он выродился в простого налогоплательщика и потребителя. В Европе мы стоим на недемократическом пути, который, на мой взгляд, ведет к фашизму. Потому что фашизм появляется повсюду, где гражданин как суверен загоняется в угол и вытесняется, где больше не существует суверенитета народа. Но именно этот путь был выбран в Маастрихте.
Что это значит для Германии? В 1990-е годы Соединенные Штаты потребовали от нас «бережливого государства». Это означает, что мощная государственная машина немецкой власти была уничтожена. Долгое время существовала традиция, согласно которой каждый закон, который должен быть принят свободно избранным немецким парламентом, предварительно формулировался государственной администрацией. Сейчас в Берлине мы наблюдаем запущенный в Маастрихте порядок: важные законопроекты приходят не от министерств, а от англосаксонских юридических контор. Как можно назвать такую государственность? Общественно-правового управления в классическом понимании в Германии больше нет, оно передано на аутсорсинг юридическим фирмам, на которые страна не имеет никакого влияния.
В сегодняшних газетах мы можем увидеть статьи о том, что государственная администрация Германии настолько атрофирована, что, если верить цифрам, глобальные консалтинговые фирмы ежегодно получают миллиарды евро за поддержку государства на плаву. А кому обязаны своим существованием эти юридические фирмы, может заметить любой, кто начнет разбираться в их структуре собственности. Мы передали государство частным компаниям, которые пытаются проводить свою политику в Германии, Европе и во всем мире в интересах своих акционеров.
Значит ли это, что сейчас вы сожалеете о некоторых решениях, принятых в Европе в 1991–1992 годах?
Об этом можно только сожалеть. Тут не поможет и то, что в Бонне в свое время не было нормальной государственной жизни, какой мы ее знали на протяжении десятилетий с момента основания ФРГ. Каждая новая информация о положении дел в федеральных землях повергала в шок настолько, что, возвращаясь вечером домой, мы радовались, что Федеративная Республика Германия вообще до сих пор существует. Но те, кто задумал Маастрихт, либо хотели этого, либо не предвидели, что до такого дойдет. В то время мы считали – и я говорю это не для извинения или оправдания, – что вопрос в том, кто выживет в принципе: национальное государство, правительство, парламент или нынешние шестнадцать федеральных земель. Однако никто не подозревал, что граждане с их свободой действий как суверены будут отодвинуты на второй план. Поэтому главной задачей должны быть ликвидация этого дефицита и возвращение к братской Европе, так как мы не можем допустить, чтобы Европа развалилась у нас на глазах, как бы ее ни критиковали и тут, и там. Если в ближайшие несколько лет не предвидится реформ, Европе лучше погибнуть до того, как она станет серьезной угрозой миру, потому что сейчас ЕС превращается в военный альянс наподобие НАТО: он так же обязан своим существованием корпоративным и лоббистским интересам, как и теневой политике непрозрачных неправительственных организаций.
Есть ли какая-то связующая нить между Версалем в Маастрихтом?
Чтобы ответить на этот вопрос, следует поэтапно проанализировать все события, начиная со времен Первой мировой войны. Какова цель развития, с которым мы имеем дело в Европе сейчас? Ответ на этот вопрос был дан на Братиславской конференции весной 2000 года. Американский Госдепартамент отметил, что развитие, с которым мы сейчас имеем дело, – это новый вал, лимес или стена между Балтийским и Черным морями. Соединенные Штаты рассматривают всю территорию к западу от этой стены между Ригой и Одессой как американскую, находящуюся под их протекторатом. Для этого нам пришлось адаптировать основополагающее право в Европе, уходящее корнями в римское, к англосаксонскому и американскому. Воплотить это в жизнь удалось благодаря Международному уголовному суду в Гааге, откуда разошлись новые правовые нормы, полностью противоречащие европейскому и римскому праву, – лишь для того, чтобы инициировать правовое развитие, опирающееся на американское законодательство, вплоть до торгового.
Сегодня в Германии договоры подписываются на английском языке, и, на мой взгляд, это самое безумное, что когда-либо позволял навязать себе Берлин. Это ясно показывает, что накануне следующего серьезного столкновения с Российской Федерацией США заняты укреплением плацдарма против нее – к западу от этой стены. Джон Болтон, нынешний советник Трампа по безопасности, в свое время дал понять, что для США изначально не имеет значения, что находится к востоку от этой стены. Такое высказывание могло касаться как Российской Федерации, так и… И тут, конечно, надо вспомнить о планах после Первой мировой войны, когда на территории России мечтали создать сорок государств. Отсюда видно, что все определяется уже не доверием в Европе, а подготовкой к очередному конфликту вне зависимости от его плана: будет ли сосед задушен или сразу же втянут в войну.
Какое влияние оказал распад Советского Союза на развитие Германии примерно с 1992 года?
Кое-что изменилось при канцлере Гельмуте Коле и, на мой взгляд, при Герхарде Шрёдере. При Гельмуте Коле – я могу так утверждать, потому что много лет вел личные переговоры с президентом Югославии Милошевичем от его имени – войны в Югославии никогда не было бы. Так что он должен был уйти с поста канцлера, и некоторые деятели из ХДС/ХСС в значительной степени повлияли на его отставку. Его нужно было устранить, чтобы дать случиться войне против Югославии в американских интересах. Герхард Шрёдер же отверг военное участие Германии в формировании штурмовых отрядов при вторжении в Ирак. То, что он сотрудничал с американцами в других вопросах, касающихся защиты американских объектов в Германии, – это другой вопрос. Я говорю это, чтобы привлечь внимание к основному моменту: девизу, который определял германскую политику вплоть до Герхарда Шрёдера и впоследствии превратился в нечто несуразное.