В связи со своей интеграцией в западный альянс прежняя Федеративная Республика следовала стратегическому принципу, который не игнорировало ни одно федеральное правительство. Перед принятием решений в Европейском сообществе, НАТО или Западноевропейском союзе, которого на тот момент еще не было, мы всегда придерживались единства мнений. Другими словами, мы никогда не исходили из интересов Германии, а всегда пытались выяснить, где будет находиться окончательное решение обсуждаемого вопроса, и ориентировались на него на переговорах. Впервые по-иному дела стали обстоять сначала при Гельмуте Коле в отношении Югославии, а затем при Герхарде Шрёдере. И с тех пор у нас в федеральных правительствах есть линия, за которую отвечает канцлер Ангела Меркель, а именно – заранее задавать вопрос: что решат американцы и как мы можем им помочь? И в Евросоюзе ситуация ничем не отличается.
Считаете ли вы, что распад Советского Союза был заранее подготовлен?
Не знаю, так было это или нет, но, по крайней мере, в конце сентября 1989 года во время моих переговоров с ЦК КПСС, а затем и в Кремле заведующий международным отделом Валентин Фалин признался мне, что, с его точки зрения, единственными государствами, которые сделали благоразумные выводы из Второй мировой войны, были Япония и Германия, так как сосредоточились на экономическом и социальном, а не на военном развитии. Именно это и привело Советский Союз к распаду.
Фалин дал понять, что если воссоединенная Германия – а в то время в политическом Бонне никто, кроме, возможно, Гельмута Коля, не говорил о воссоединенной Германии, даже если некоторые и питали такую надежду, – не справится с проблемами, которые как раз проявились в ГДР, то с ними справится Россия. Именно это определяло политику Германии при Гельмуте Коле и Герхарде Шредере – тесное сотрудничество с Россией, так как наш национальный интерес должен состоять в добрососедстве. Именно в этом контексте следует рассматривать соображения президента Путина, который четко заявляет, что не хочет делать американскую гонку вооружений, ставшую возможной вследствие воссоединения Германии, мерилом своей политики. В этом отношении я могу лишь сказать, что, по-видимому, существует нечто вроде всеобъемлющего исторического наследия Валентина Фалина, поскольку сказанное им в свое время до сих пор прослеживается в российской политике.
Словения и Хорватия. Какую роль сыграла Германия в процессе признания этих государств? Была ли это ее собственная инициатива или нет?
Это не было одиночной инициативой в рамках тогдашнего Европейского сообщества. И мы также знаем, что главную роль сыграли выводы французского эксперта по конституционному и международному праву Бадинтера, который перенес свои соображения по международному праву на ситуацию, которую следовало оценить с точки зрения международного и государственного права в бывшей Югославии. Если обратиться к тому периоду, можно заметить, что в Западной Европе тоже проходили определенные волнообразные движения, когда одобрялось то восстановление Югославии, то ее разделение на отдельные государства. В период между 1990 годом и началом войны в 1999 году такое наблюдалось постоянно.
Наверное, надо упомянуть, что все это как-то прошло мимо нас. И я вовсе не хочу сказать, что для представления словенских, хорватских или других интересов как канцлеру, так и министру иностранных дел не использовались определенные каналы. Что касается общей ситуации, то в ноябре 1989 года и во время визита в Вену в 1990 году мне было очевидно, что с политической точки зрения мы вообще не имели понятия о происходящем на Балканах и о возможных последствиях югославских событий. В Вене федеральная полиция Австрии проинформировала меня о положении дел в Югославии – тогда я впервые услышал, что там полным ходом идут события, вызывающие в Австрии серьезную озабоченность. Это было связано с большим притоком в Вену беженцев из Югославии.
По возвращении я поручил министерству обороны в Бонне изучить развитие событий в Югославии и столкнулся с серьезным сопротивлением со стороны военного руководства бундесвера: они думали, что мы заняты не Югославией, а все еще Варшавским договором и его могучими танковыми войсками. Проведение исследования потребовало определенных усилий, и я должен сказать, что оно остается актуальным по сей день в отношении как основ югославского развития, так и соображений, связанных с этим неоднородным государством. Независимо от политических решений исследование было подготовлено со всей тщательностью.
В то время я вел переговоры с президентом Федеральной разведывательной службы, бывшим послом в Москве доктором Виком: мы с ним активно обсуждали положение дел в Югославии, но у меня не сложилось впечатления, что в Бонне хорошо осведомлены о развитии событий там. Это было удивительно, поскольку именитые социал-демократы в то время постоянно отдыхали в Югославии и были в хороших отношениях с политическим руководством Белграда. Внезапно все они исчезли со сцены – и больше о них никто не слышал. Это заставило меня заподозрить, что они не хотят иметь ничего общего с происходящими там событиями. Раньше им нравилось проводить время на местных пляжах, но теперь они оказались слишком трусливы, чтобы поделиться своими сведениями с общественностью Германии. И все же до меня дошла информация, что данные передавались напрямую в федеральную канцелярию и МИД, но затрагивали не правительство как таковое, а отдельных лиц.
В контексте же политической системы не было никаких сомнений в том, что данная информация может повлиять на действия государства. И это в ситуации, когда всю Германию занимал только один вопрос – последствия воссоединения. Сам я не занимался югославской проблемой до тех пор, пока не стал вице-президентом Парламентской ассамблеи ОБСЕ в период с 1994 по 2000 год, и на то была причина. Если я правильно помню, в 1994 году на дискуссии в Парламентской ассамблее по поводу обстрела Дубровника сербскими войсками министр иностранных дел Югославии Йованович сделал несколько любопытных замечаний. Когда затем Парламентская ассамблея ОБСЕ приняла решение направить в Белград делегацию во главе со своим президентом Франком Свеленом для переговоров с президентом Милошевичем и его министром иностранных дел, я постарался тоже там присутствовать – и мне удалось. Диалог, который мы тогда вели, произвел на меня неизгладимое впечатление, особенно это касается компетентности Милошевича, который часами – и я считаю, что вполне оправданно – высказывался о развитии Югославии. А мой доклад канцлеру Гельмуту Колю привел к полному изменению его политики в отношении Югославии. От его имени я поддерживал контакты и вел переговоры с президентом Милошевичем на протяжении всей войны НАТО против Югославии. Поэтому я придерживаюсь мнения, и вполне обоснованно, что при Гельмуте Коле, останься он канцлером, югославской войны с участием Германии не было бы ни при каких обстоятельствах. Вне зависимости от деятельности его министра обороны и лидера парламентской группы Вольфганга Шойбле.
После моего первого возвращения из Белграда я проинформировал Гельмута Коля и еще одного члена парламентской группы ХДС/ХСС о своих переговорах. И этот депутат впоследствии сказал мне, что если бы он осмелился поговорить с Гельмутом Колем на эту тему в том же духе, что и я, то, скорее всего, был бы обвинен в государственной измене. Это объясняет, насколько сменилось направление политики в Бонне по итогам прямых переговоров с Милошевичем, и я смог этому способствовать.
Референдум в Косово напрямую связан с положением Германии. Можно было бы провести параллель с Крымом, но Берлин придерживается двойной стратегии и в этом вопросе выступает против России. Как это можно объяснить?
Мне довелось быть свидетелем достаточного числа парламентских дискуссий в Бонне, где центральную роль играл следующий вопрос: если мы проигнорируем международное право в связи с действиями против Союзной Республики Югославия, которое применимо ко всем событиям, связанным с районом Косово – Метохия, каковы будут последствия? В то время Министерство иностранных дел господина Кинкеля неоднократно заявляло, что это не создаст прецедента – той же позиции придерживалось и социал-демократическое федеральное правительство, сформированное после избрания Гельмута Коля в 1998 году: «Никаких последствий прецедента не будет». Насколько ошибочной она была, я осознал на конференции в Братиславе, где прямо было сказано, что действия НАТО в Югославии и Косово, естественно, являются прецедентом, который можно использовать для всего остального. Я бы хотел добавить, что в Крыму все было иначе, чем в Югославии и в Косово. Что касается Крыма, он стал результатом путча, совершенного в Киеве западными государствами против всего, что еще могло быть связано с Москвой. Предпринимались попытки использования Крыма в качестве инструмента военного планирования НАТО войны в Сирии и обязательного получения порта в Севастополе. Я не стал бы заходить слишком далеко, приравняв Крым к Косово, хотя с юридической точки зрения тут есть некоторые общие моменты. Но тот, кто в нарушение международного права идет войной против члена-основателя ООН, а это Югославия, не имеет ни малейшего права критиковать законный и легитимный процесс на Крымском полуострове, где по итогам референдума было принято решение о вступлении в Российскую Федерацию.
Тогда не ошибочно ли говорить об англосаксонской роли в деле Косово?
Тут я снова сошлюсь на последовательную американскую глобальную стратегию в отношении Югославии, из которой был вытащен финансовый штепсель, так как Советский Союз прекратил свое существование в виде военной угрозы, и поэтому желания вкладывать туда деньги больше не было. Исходя из всего, что я говорил о Черном море и Балканах, можно прийти к выводу, что американцы хотели оградить Балканы от любого российского влияния. А если посмотреть на развитие событий в соседней Румынии, то в течение многих лет ситуация колебалась между пророссийскими историческими обстоятельствами и англосаксонскими идеями нового мира. Конфликты с шахтерами в Румынии уже давно стали притчей во языцех.