Незаметно углубившись в парк, они подошли почти к самому краю леса. Спустились сумерки; Сартин рассуждал, обращаясь к высоким дубам, чьи ветви словно пригибались, чтобы его послушать:
— Вечный бой… не прекращается ни на миг… Они смеют утверждать, что от меня несет селедкой только потому, что мой отец торговал сардинами! А впрочем, действительно, кто я такой? Сын лионского купца, родившийся в Барселоне. Грамота о признании меня французом и дворянином датирована 1755 годом. А титул графа д’Альби я унаследовал от своей бабки, Катарины Витт, дочери министра Иакова II, ведавшего французскими делами. Она была фрейлиной испанской королевы… Могу я назвать свое происхождение благородным или нет? Впрочем, мне все равно.
Николя понимал, сколь глубоки раны, уже который год наносимые Сартину. Меж тем пылкая защитительная речь продолжалась. Оправдания и протесты доказывали, что заноза глубоко засела в душе обвиняемого.
— …но мой отец никогда не был ничтожеством! Его арестовали по приказу кардинала Альберони, который, будучи интендантом морского флота, преследовал его за его связи с Францией! Вы видите, все повторяется, меня тоже упрекают в неправедном использовании сумм, выделенных моему министерству. До самой смерти Дюбуа[9] отец исполнял его секретные поручения… Став интендантом Барселоны, он поставлял мулов, кареты, слуг и провизию для герцога Сен-Симона, французского посланника в Мадриде. Он сумел полностью снять с себя все подозрения. Вы это знали?
— Вы, сударь, упомянули об этом в тот день, когда мы ехали в вашей карете в Версаль, где я впервые[10] увидел нашего покойного короля.
Министр подошел к дубу и, приобняв его, принялся ласково гладить шершавую кору.
— Мы были молоды… Вы таким и остались… Мне казалось, что я исполнил пожелание маркиза де Ранрея, почтившего меня своей дружбой… маркиз мог бы быть моим отцом. Я радовался, когда вы были рядом со мной.
— Ничего не изменилось, — сдавленным голосом произнес Николя. — Я по-прежнему здесь.
Они замолчали.
— Смерть короля, — продолжил Сартин, — стала для меня концом славных дней. Мы все надеялись, что Шуазель вновь займет свое место… А колесница фортуны промчалась мимо, и я даже не попытался остановить ее. Я единственный, кто ввел короля в курс текущих дел в первые же часы после его восшествия на престол. А ради чего? Все министры видели короля во время болезни, и все боялись заразиться… Он был так юн. Я не хотел заставлять его. Казалось, он ждет всего лишь слова, но я не произнес его. Он не пожелал, а я не осмелился… Я едва не стал первым министром. И я в отчаянии, ибо Морепа навязали ему его тетки.
Владыка! Тешься сладостью обмана!
Тебе польстишь — и тут же тает гнев.[11]
Мне следовало бы петь песни, как поет Ленуар… Но я, трудясь денно и нощно, мечтаю вернуть Франции ее флот.
— Кто, кроме вас, сможет справиться с сей благородной задачей?
— Вы правы, задача благородная. При условии, что тебя поддерживают, что тебе не приходится день за днем сражаться с недостатком средств, с завистью и интригами, не говоря уж о клеветниках, чьи язвительные речи постоянно долетают до моих ушей. Морепа не любит королеву, потому что королева любит Сартина. Чтобы изменить положение вещей, требуется немногое: согласиться льстить его самолюбию, выказывая привязанность, преданность и полное доверие. Единственное, чего хочет Морепа, — это подольше удержаться на своем посту; он давно бы стал на сторону королевы, если бы был уверен, что найдет в ней прочную и гарантированную опору.
— Но разве Ее Величество, нарушая этикет, не принимала за ужином графиню Морепа вместе с супругами Сартина и Амло, женами министров, которые никогда прежде не удостаивались этой чести?
— Ерунда! Это сделано, чтобы угодить королю, всегда чувствительному к почестям, оказанным его старому Ментору; последствий сей ужин не возымел. Исключительное тщеславие, коим обладает графиня, ударило ей в голову, и она не отказывалась ни от чего, что предлагала ей Ее Величество. Заставляя себя есть все, она едва не скончалась от несварения желудка! А если говорить о Шуазеле, то он, увы, теперь лишь призрак, тень самого себя. Он в немилости, влияние его равно нулю, он запутался в долгах. Версаль, устроенный им в Шантелу, открытый стол… Неккер же просто узколобый чиновник, ненавидящий меня за те суммы, которые мне удается у него выдрать. Он постоянно следит за мной, его люди только и ждут, когда я на чем-нибудь споткнусь.
— Однако стоит лишь открыть глаза…
— А кто собирается их открывать? Наладить работу администрации в наших портах, наших арсеналах, наших литейных мастерских и на наших кораблях, омолодить офицерский состав и повысить уровень его образования, преумножить и обновить наши корабли, дабы Франция наконец получила такой мощный флот, которого у нее никогда не было… сделать это не так-то просто, особенно когда каждый твой шаг наталкивается на ненависть и сопротивление. Но только обновленный флот сможет противостоять англичанам. Как видите, из-за кое-чьих честолюбивых амбиций четыре квадратных метра министерского рабочего кабинета стали для меня полем боя, где каждый день приходится выходить из траншеи и идти в атаку.
— Но ведь король вас любит. Я не раз видел тому подтверждение.
— Вы так считаете? Даже если это и так, он никогда не скажет об этом в открытую… Тем более что он умеет разговаривать только с теми, кто постоянно болтается у него в покоях, а не с теми, кто ему преданно служит.
Николя подумал, что Сартин принадлежит именно к тем, кто «постоянно болтается».
— И вы — один из них.
Вскинув голову, Сартин кулаком стукнул по стволу, которому он адресовал свою речь.
— Этот человек — сплошная загадка. Да вот, к примеру, в феврале состоялся совет, в котором приняли участие военный министр Монбаррей, губернатор Бреста Ланжерон и ваш слуга. Выходя из галереи, Ланжерон сказал Монбарею: «Вы должны научить вашего повелителя убивать людей, его предок Людовик XIV сделал из сей науки искусство». Оно и понятно, ведь король в войне ничего не смыслит. Одному Господу известно, как высоко развито у него чувство справедливости и какими, зачастую совершенно удивительными, знаниями в самых неожиданных областях он обладает, однако его робость и нерешительность сводят все на нет. Дела накапливаются, время уходит, вопросы остаются нерешенными. А промедление в делах всегда имеет негативные последствия. Когда же его начинают торопить, он молча злится и ругается про себя. Но это не зловещее ледяное молчание покойного короля, ставшее одним из рычагов управления, а смущение, замешательство, нерешительность, приставшие скорее ребенку, нежели королю. Даже старый лис Морепа, прекрасно пользующийся королевскими слабостями, иногда не выдерживает и упрекает его за столь великий недостаток. Король выслушивает мнения всех, однако не запоминает ни одного или же запоминает обрывки. Каждый тянет правительственную махину в свою сторону, а у нее уже нет ни рессор, ни тягловой силы. Внутри царит хаос, снаружи — неуверенность, а все вместе это горькие плоды разобщенности и бессилия.
Вздохнув, Сартин подозрительно покосился на Николя. Неужели он уже сожалел, что наговорил лишнего? Впрочем, спрашивал себя комиссар, говорил ли бывший начальник полиции и в самом деле искренне? Может, это всего лишь прием, дабы обмануть слушателя? Сильные мира сего часто так поступают. Но зачем Сартину его обманывать? Николя так и не пришел ни к какому выводу.
— Кажется, жара и роскошный стол нашего хозяина подействовали на меня расслабляюще. А нам расслабляться некогда. Николя, я не хочу вводить вас в заблуждение. Наша сегодняшняя встреча не случайна. Ваши друзья помогли мне организовать ее. Король, нуждаясь в ваших услугах, намерен поручить вам особую и чрезвычайно деликатную миссию.
Сартин посмотрел на него насмешливым взором, запомнившимся Николя с самой первой их встречи. И комиссар удивился, что этот взгляд все еще — словно в первый раз! — пробуждает в нем трепет.
— Я ваш слуга, сударь.
— Нет, господин маркиз, — весело отозвался Сартин, — вы — бесценный друг, завещанный мне вашим отцом. Сейчас я изложу вам в двух словах суть дела более чем неординарного, одного из тех дел, в выполнении которых у вас имеется бесценный опыт…
Однако, вздохнул про себя Николя, коего смена настроения Сартина отнюдь не ввела в заблуждение, король желает, король хочет, а Сартин располагает. Несмотря на комплименты, приемы прежние.
— …Адмирал д’Орвилье сейчас находится в Бресте, где собирается многочисленный флот, и ожидает дальнейших распоряжений. Корабли скоро снимутся с якоря. Primo, вы тайно отправитесь в Брест и вручите адмиралу инструкции Его Величества. Одновременно, отвлекая на себя внимание врага, по дорогам открыто поскачут несколько эмиссаров. Выполнить это поручение крайне важно. Второе поручение еще сложнее. Кузен короля, герцог Шартрский[12], который, как вам известно, словно комета, пронесся по всем ступеням лестницы военно-морских званий, жаждет восстановить звание Великого Адмирала, а потому его только что назначили командующим эскадры синего флага. Его тесть, герцог де Пантьевр[13], не поддерживает его устремлений. В следующем месяце Шартр сядет на двадцатичетырехпушечный линкор «Сент-Эспри». Никто не питает иллюзий. Чтобы создать видимость деятельности, герцог станет устраивать смотры и заниматься вопросами субординации. А корабли должны выйти в море в начале июля.
— Что мне еще придется делать кроме того, как вручить приказы короля?
— Это и есть самое сложное. Его Величество имеет две причины для волнения. Во-первых, он совершенно естественно заботится о безопасности своего родственника. Все возможно, а англичане, а особенно ваш старый приятель лорд Эшбьюри, не пожалеют усилий, чтобы поставить под угрозу жизнь принца крови. Следовательно, вам предстоит стать его тенью и его защитником.