Николя задумался. Солнце стояло в зените. Настало время обеда, а значит, у него есть несколько свободных часов. Провожаемый понимающим взглядом старого матроса, он углубился в парк, предварительно дав указания позаботиться о его лошади. Выйдя за ограду, отделявшую парк от леса, он отыскал тропу, спускавшуюся к небольшому озерцу, укрывшемуся в тени деревьев, и под прикрытием редких зарослей орешника бесшумно приблизился к берегу. Эме плескалась в озере в костюме наяды. Любуясь очаровательным созданием, Николя ощутил, насколько он грязен и как от него разит кожей и конским потом. Быстро раздевшись, он потихоньку погрузился в воду, оказавшуюся даже не теплой, а горячей. Проплыв под водой, он вынырнул возле Эме, и та, обернувшись, издала испуганный вскрик. Он обнял ее, и они вместе ушли под воду. Она прижалась к его груди, и в ту же минуту он забыл об окружавшем его жестоком мире, о трупах, заговорах и заговорщиках. От ласк Эме дыхание Николя участилось; казалось, ему наконец-то удалось избавиться от всех тревог, копившихся с начала сражения при Уэссане. В этот волшебный миг он ощутил радость жизни — во всей ее полноте, не омраченную горестными мыслями и исполненную пылкой и нежной любви.
Вот он, устав после охоты, весь в поту,
Покрытый грязью из лесных овражин,
Ложится с вами, льня губами к лону,
И жажду он любовью утоляет.[57]
Выбравшись на берег и растянувшись на траве, они в какой-то миг заснули. Пробудившись первым, Николя не стал будить Эме, а тихо одевшись, отправился в дом. Там он привел себя в порядок и переоделся. Ухмыляющийся Триборт привел ему Резвушку. Николя сказал, что если кто-то станет его искать, отвечать, что он отправился к министру морского флота, и, сев на лошадь, поскакал в Версаль. Отводя кобылу в Большую дворцовую конюшню, он с изумлением обнаружил, что стрелки часов показывают пять. Время сна на берегу пруда пролетело очень быстро. Он заспешил к министерскому крылу, где его без проволочек провели к министру.
Судя по выражению лица, Сартин пребывал не в духе. Его внимание было приковано к объемистому досье, откуда он время от времени извлекал стопки бумаг и откладывал в сторону. Наконец рука его с пером замерла в воздухе, и он недоумевающее взглянул на Николя.
— Итак, сударь, — произнес он в высшей степени насмешливым тоном, — вы по-прежнему претендуете на звание сеятеля трупов! Осквернив Большой канал, запятнав кровью Самаритен, вы принялись за Дом для прислуги. И, дерзну я вам доложить, в довершение вы арестовали любимую кастеляншу Ее Величества. Что ж, полагаю, сейчас вы приведете мне преступников, связанных по рукам и ногам.
— Не обещаю, это было бы слишком самонадеянно. Однако могу утверждать, что след совсем свежий, и мы движемся по нему с должной скоростью.
Зная, что Сартин не любит вдаваться в подробности, он кратко изложил свои последние шаги, коснувшись дела Симона и мер, предпринятых им для поимки шпиона, который, судя по всему, должен прибыть в Версаль, дабы снестись с вором относительно украденного ключа королевы. Отбросив перо и запачкав чернилами досье, министр морского флота вскочил и в ярости забегал по комнате.
— Опять! Опять он переходит мне дорогу и портит тщательно задуманную операцию! Если Симон сумел бежать, это не значит, что мои люди ни на что не способны! Это я отдал такой приказ! Догадываетесь, почему? Впрочем, ваша несносная привычка никому не доверять…
— Сударь, — уязвленным тоном проговорил Николя, — не вы ли говорили мне, что операция отложена? К тому же она пока не принесла никаких результатов, а следовательно, никто и ничто не скомпрометированы.
Сартин не ответил. Вошел слуга и протянул министру запечатанное письмо. Распечатав его, министр сел в кресло и, обхватив голову руками, задумался.
— Садитесь, Николя, похоже, я был не прав, что вспылил. Ошибки оправдывают ваши опасения. Мне сообщили, что сьер Симон, избавившись от тесной опеки моих людей, попытался полностью от них избавиться. И эти растяпы не придумали ничего лучше, как взять его в кольцо. Произошла перестрелка. Он мертв.
Николя с удовлетворением отметил, что на этот раз задача оказалась для Сартина непосильной, и тот, не сумев решить ее, принес свои извинения. Тем не менее оборвалась еще одна нить.
— Ваш след кажется мне весьма сомнительным. Каким образом кастрат, поющий в Королевской капелле, может быть замешан в этой истории? Я себе этого представить не могу.
— Трудно признать очевидное: у похитителя ключа королевы больше нет сообщников. Шартр и Прованс, без сомнения, в этом заинтересованные, отошли в сторону, а Симон, работавший на англичан…
— Не будем о нем говорить, — перебил его Сартин, — поступайте, как считаете нужным. Как всегда.
Вместо прощания он погрузился в свои бумаги, как некогда делал Сен-Флорантен. Так как двор все еще находился в Шуази, во дворце ему больше делать было нечего, и, полагая, что у Бурдо может возникнуть необходимость встретиться с ним — как было условлено — в доме д’Арране, Николя решил вернуться в Фос-Репоз. Выехав из Большой конюшни, он пустил кобылу рысью. Проехав с полпути, он с изумлением увидел, как ему навстречу мчится карета адмирала д’Арране. Желая привлечь внимание кучера, он поднял Резвушку на дыбы. Его маневр достиг успеха: подобрав вожжи, кучер остановил упряжку. Из кареты тотчас выскочили Бурдо и Триборт. Спешившись, Николя взял поводья и направился к ним; Резвушка покорно следовала за ним.
— Что случилось, друзья мои? — тревожно спросил он, глядя на их взволнованные лица, не сулившие ничего хорошего.
— Николя, мы тебя разыскиваем. Мадемуазель д’Арране пропала.
— Господи, какое несчастье! — причитал Триборт. — Наши люди прочесали шестами весь пруд. Мы боялись, что… Но ведь она плавает как рыба!
У него подкосились ноги, и, чтобы удержаться, он прислонился к шее лошади. Ледяная лавина, подобная той, что обрушилась на него, когда он узнал, что Луи исчез из коллежа в Жюйи, придавила его к земле. Резвушка заржала, словно разделяя тревогу своего повелителя.
Достигнув особняка д’Арране, он галопом промчался по дорожке, ведущей к дому, проскакал по саду, а потом, заставив взмыленную лошадь перепрыгнуть через невысокую изгородь, помчался к пруду. Картина, представшая его взору, еще больше разбередила ему душу. Два десятка людей — садовники, крестьяне, соседи, Рабуин и его агенты — окружили пруд и с баграми в руках исследовали его темные глубины. Смеркалось, люди начали зажигать факелы. Спрыгнув в лошади, он стал расстегивать камзол. Тут, запыхавшись, на берег выбежал Бурдо; он сразу понял намерения комиссара.
— Николя, это безумие! Вода мутная, темная, она полна ила, ибо уже несколько часов люди ворочают в ней шестами. Ты ничего не увидишь. А если, к несчастью… Нет, не стоит даже пытаться. Позволь им сделать все возможное.
Внезапно в голову Николя пришла страшная мысль, и он содрогнулся. Пред взором его предстали маленькие белые туфельки с лентами, позеленевшими от соприкосновения с травой, и тонкая льняная туника в мелкий цветочек, на которой она заснула.
— Где ее одежда? Вы нашли ее? Кто мне ответит? И ее соломенная шляпка?
— Н-никаких следов, — ответил заикаясь Рабуин; его нижняя губа тряслась; он впервые видел своего начальника в таком волнении. — Быть может, они были на ней, когда…
— Не будем терять голову, — продолжал Бурдо. — Ты уехал из дома около половины четвертого, чтобы встретиться в Версале с Сартином. Что она делала, когда вы расстались?
— Мы искупались, — смущенно проговорил Николя, желая скрыть истинное значение своего ответа, — а потом задремали на траве, на берегу пруда. Я не хотел ее будить. Почему, ну почему?!!
— Успокойся! Все не так плохо, как может показаться на первый взгляд. Когда ты уходил, она была одета?
Николя смерил Бурдо яростным взором.
— Нет!
— Тогда, если она… Так, может, надо поискать ее одежду?
— А она случаем не в доме? Уснула.
— Как ты догадываешься, это была первая мысль Триборта.
— Она никуда не выходила, в этом я уверен, — заявил старый моряк, наконец доковылявший до пруда. — Быть может, надобно поискать ее в леске вокруг пруда? Но вряд ли она могла там потеряться, ведь она с детства знает в нем каждую тропинку. Но как знать? Вдруг она упала, или ее бросило в жар. С этими дамами все возможно!
— Верная мысль, и не стоит ею пренебрегать, — проговорил Бурдо, увлекая Николя подальше от пруда; комиссара терзали воспоминания об убийстве Жюли де Ластерье.
Они углубились в низенький лесок, точнее, в заросли кустарника. Рабуин первым заметил какую-то вещицу, болтавшуюся на кончике ветки; чтобы рассмотреть ее в сумерках, пришлось подойти к ней вплотную. С ужасом Николя узнал туфельку своей возлюбленной; на ее белом шелке отчетливо виднелись пятна грязи и крови. Пока Рабуин отвязывал туфельку, Бурдо крепко прижимал к себе Николя.
— Николя, — произнес Рабуин, — внутри что-то есть.
Вытащив свернутый в трубочку листок бумаги, он протянул его комиссару. Тот развернул листок и прочел вслух: «У меня последние козыри и я приберегу их до конца игры».
О, Господи!
— Опять «Королевские игры», — пробормотал Бурдо. — Кошмар!
— Получается, — тихо, словно самому себе, прошептал Николя, — что дама, которую некому охранять, вовсе не королева, а Эме?
— Откуда он мог о ней узнать?
— Пьер, ты же знаешь, при дворе нет тайн, а он близок ко двору. К тому же, как ты помнишь, у нашего противника в сообщниках был Ренар, а он наверняка знал обо мне все.
— Николя, — раздался из кустов голос Рабуина, — мне кажется, ты можешь успокоиться. Конечно, на туфельке есть кровь, и вокруг упало несколько капель. Но никаких луж или потоков. Мадемуазель, скорее всего, оглушили, или она оцарапалась о колючки. Так что самого худшего не произошло, тащили они не труп, ну, то есть не тело.
— Рабуин прав, — воскликнул Бурдо, — ее похитили!