– И куда? – решительным тоном спросила Трейси. Теперь настала его очередь пожать плечами:
– Все зависит от нас.
– Вы чересчур опытны, – сказала она.
– Почему вы так считаете?
– Умеете говорить с женщинами. Все по плану. Немного тихой музыки, хорошо отрепетированная ария, и вот мы уже в постели.
– Возможно, вы правы, – задумчиво произнес он. – Извините. Но поверьте, ни с кем на свете я не говорил так, как сегодня с вами. Убей меня Бог, я и сам не понимаю, почему это сделал. Надеюсь, вы мне верите.
– Это тоже звучит заученно, – упрямо сказала она.
– Я начинаю думать, что вы для меня слишком крепкий орешек.
– Может быть. – Она поставила бокал. – А теперь мне пора домой. Завтра рано вставать.
– В субботу?
– Я приглашена за город.
– Как и следовало ожидать, – сказал он. – Я тоже приглашен завтра за город.
– Как и следовало ожидать, – улыбнулась она.
Майкл рассмеялся.
– Но я не поеду, – сказал он.
– В таком случае и я остаюсь.
Он удивленно покачал головой:
– Ваши движения слишком стремительны для меня. Любая команда НХЛ примет вас с распростертыми объятиями. Я просто сбит с толку.
– Завтра я свободна.
– По счастливому совпадению… – начал он.
– Приходите ко мне в час дня. Выпьем по бокалу. Потом пойдем в уютный маленький ресторанчик неподалеку. Ну что, встаем?
Он оплатил счет, они поднялись, направились к выходу. Мужчины смотрели на нее, а женщины – на Майкла.
Они поймали такси, и Трейси назвала Майклу номер своего дома на Шестьдесят седьмой улице. Он дал адрес шоферу.
– А я живу на Шестьдесят шестой улице, – сказал Майкл. – Это знак свыше.
– Знак чего?
– Не знаю. Просто знак.
В машине они сидели поодаль друг от друга. Когда такси подъехало к шикарному перестроенному особняку, где находилась ее квартира и студия, Майкл попросил шофера обождать и проводил Трейси до парадного.
Отперев замок, она повернулась к нему:
– Спасибо за спагетти и вино. Я рада, что тетя почувствовала себя усталой.
– Спокойной ночи. До завтра.
– Вы не поцелуете меня на прощание?
– Я не знал, что мы зашли так далеко, – упрямо сказал он.
В ресторане Трейси удалось поставить его на место, и он не хотел давать ей новых преимуществ.
– Ну, не говорите глупости. – Она потянулась и поцеловала его.
Губы у Трейси были мягкие, душистые. Он не обнял ее.
– Пока, – небрежно бросила она, распахнула дверь и исчезла.
Он посмотрел на закрытую дверь, спустился по ступенькам к такси и дал шоферу свой адрес. Заводя машину, таксист обернулся и сказал с ирландским акцентом:
– Согласись, приятель, она настоящая красавица.
– Это точно, – сказал Сторз.
Когда такси, свернув за угол, подъехало к его дому, Майкл уже знал, что сделает ей предложение. Может быть, завтра.
Глава 4
Через три месяца они поженились в доме ее родителей в Хамптоне, где Трейси выросла. Кроме шафера, старого Корнуолла, все гости на скромной свадьбе были друзьями и родственниками невесты. Миссис Лоуренс удивилась, когда Майкл сообщил ей, что с его стороны приглашен только один человек.
– Я знаю в Нью-Йорке тьму людей, – пояснил Майкл, – но, кроме Корнуолла, им всем и дела нет до того, женат я или холост.
Ему понравились миссис Лоуренс и отец Трейси – высокий интеллигентный человек, который, сколотив состояние, оставил пост президента фармацевтической компании и теперь наслаждался чтением книг, общением с природой и летними прогулками по заливу на двадцатипятифутовой парусной лодке.
Обе младшие сестры Трейси оказались хорошенькими и жизнерадостными, но в их чертах не было той строгой классической красоты, которой отличалась она. Вся семья одобрила выбор старшей дочери, и свадьба стала настоящим праздником, только мать Трейси, целуя Майкла после церемонии, немного всплакнула и сказала:
– Как жаль, что ваша бедная мама всего этого не видит.
Майкл промолчал.
В течение двух месяцев, пока шел развод, они ночевали то у нее дома, то у него. Она не разрешала Майклу оставлять у себя в квартире одежду и сама ничего не оставляла у него. Она не объясняла свою непреклонность в этом вопросе, а он не настаивал. Майкл любил Трейси без памяти, был целиком поглощен ею и не узнавал себя – теперь для него не существовало других женщин.
У них не было раз и навсегда заведенного порядка. Она могла позвонить вечером и сказать, что сегодня занята. Трейси никогда не уточняла, чем именно она занята, а ее тон ясно указывал на неуместность дальнейших расспросов. Такие вечера он проводил в кино, у телевизора или за книгой. Поначалу женщины продолжали приглашать его на вечеринки или в театр, но Майкл неизменно отвечал, что сегодня работает дома, и через несколько недель звонки прекратились.
Хотя Трейси регулярно ходила в свою контору где-то в районе Пятидесятых улиц, она часто рисовала в студии, и Майкл любовался ее со вкусом выполненными цветочными фантазиями в приглушенных тонах, смелыми, яркими абстрактными орнаментами. Когда Майкл входил в незнакомую комнату, он всегда старался найти ее работу и радовался, если ему это удавалось. Он привык к однообразию студенческого беспорядка, но охотно представлял себе, какой веселой и уютной сделает Трейси ту квартиру, куда они скоро переберутся. Трейси удалось побороть ненависть Майкла к искусству, которая была делом рук его матери, и он охотно ходил с ней по выставкам и даже в оперу.
– Благодаря тебе, – говорил он Трейси, – филистер во мне окончательно повержен.
– Дай мне только время, – отвечала она.
– Но как мне изменить тебя?
– Не получится, дружок.
– Ладно, – смирился он, – я и не хочу, чтобы ты менялась.
Он грезил наяву, сидя за рабочим столом, в разгар совещания мог вспомнить выражение глаз Трейси, нетерпеливый поворот головы, стройную фигуру, изящное тело с прекрасными формами, бархатистую кожу, темпераментную, но благородную жестикуляцию. Они никогда не возвращались к разговору о ее первом муже, но однажды, прогуливаясь с Майклом по пляжу, мистер Лоуренс неожиданно сказал:
– Да, с вами ей повезло больше, чем с тем, первым.
Во время свадьбы мистер Корнуолл тепло пожал руку Майкла и заявил:
– Ты можешь гордиться своим выбором, мой мальчик. Теперь я понимаю, почему последние месяцы у тебя был такой отсутствующий вид. – Он снисходительно, от души рассмеялся. – Теперь ты угомонишься, перестанешь носиться, как петух по курятнику, и полностью отдашься настоящему делу – оно тебе по плечу.
Корнуолл не знал, что после знакомства с Трейси работа окончательно перестала быть реальностью для Майкла, сделалась далекой, туманной. Вернувшись в Нью-Йорк после недельной командировки, он забросил чемодан к себе и поспешил к Трейси, хотя знал, что она придет с работы только через час. Не зажигая света, он растопил камин, сел перед огнем, уставился на пламя и погрузился в раздумья. Майкл не заметил, как в квартиру вошла Трейси, и она застала его в таком состоянии. Она подошла к нему и нежно поцеловала в шею. Майкл привлек ее к себе, усадил на колени, и они замерли.
– Милый, – мягко сказала она, – меня беспокоит твое состояние.
– Беспокоит? – удивился он. – Почему?
– Когда ты остаешься один, как сейчас, ты выглядишь опечаленным.
– Из-за чего мне печалиться?
– Это ты должен мне сказать.
– Но я вовсе не опечален.
– Когда-нибудь, – добавила она, – ты расскажешь мне о своем прошлом.
– У меня нет прошлого.
Трейси не приняла его слова всерьез:
– Расскажи мне о своих прежних женщинах, о том, как ты рос, я хочу знать, почему ты стал таким, какой ты есть, почему я люблю тебя.
– Ты меня любишь потому, что я тебя обожаю.
– Не говори чепуху.
Она встала:
– Мне что-то захотелось выпить. Кажется, и тебе это не помешает.
Трейси вышла на кухню за льдом, а он по-прежнему смотрел на огонь. Его прошлое – мать, потерявшая голову из-за нелепой смерти мужа, неловкий толстяк-ребенок, не умеющий и не желающий дружить со сверстниками, одиночество, безрассудная смелость в горах, на воде, в воздухе, затем все это исчезает будто бы без следа, и вот он уже в фальшивой маске целеустремленного молодого служащего, череда безликих доступных молоденьких девиц, актрис, разведенных и замужних женщин, его разборчивость, из-за которой он не мог до тридцати лет ни в кого влюбиться. Рассказать ей все это? Ни в коем случае. Это будет непосильной ношей для нее, для них обоих, омрачит им жизнь, осложнит отношения. В общих интересах он играл роль жизнерадостного, беззаботного человека, и этот обман стоил ничем не омраченной любви. Он овладел искусством лицемерия еще в двенадцать лет, и теперь ему было жалко отказываться от столь ценного приобретения.
Они выпили и отправились ужинать в известный Майклу маленький ресторанчик, где Антуан Ферре, молодой француз с орлиным носом, так замечательно играл на пианино и пел такие грустные песни на французском, итальянском и английском языках, что у Трейси, несмотря на все ее самообладание и сдержанность, которыми она гордилась, на глаза наворачивались слезы.
Когда они ехали в Нью-Йорк после свадьбы, Трейси сказала:
– Ну вот, все кончено.
– Наоборот, все только начинается.
Трейси засмеялась:
– Будем считать это нашим первым разногласием?
– Идет, – согласился Майкл и тоже засмеялся.
Медовый месяц они провели в Аспене. Трейси не каталась на лыжах и не собиралась учиться, но она знала, что Майкл увлекся этим спортом в юности и тоскует по снегу, поэтому сказала, что любит горы и мороз, а тут еще одна знакомая семья предложила им на две недели свой домик.
Снег был превосходный, погода – идеальной для медового месяца в горах. Майкл, забыв обо всем на свете, катался целыми днями, его охватило прежнее возбуждение, которое, он думал, уже не вернуть. Утром, когда Трейси, свернувшись калачиком, еще нежилась в постели, он уже поднимался на гору. Днем Трейси подолгу гуляла в пушистой меховой шубе, которую Майкл подарил ей к свадьбе. Ранним вечером, спустившись последний раз с горы, Майкл встречал в баре раскрасневшуюся на морозе жену, и она казалась ему прекрасной восемнадцатилетней девушкой.