— Нет! — кричит он. — Это не то. Я специально пургу гнал, левак сливал! Вы чё! Волки позорные! Да я! Да вы!
И всё в том же духе. Впрочем, продолжается это не долго. Не обращая внимания на слова и вопли Сергача, Цвет снова поднимает руку с зажатым в ней пистолетом, и нажимает на спусковой крючок.
— Парашютист, — говорит он, — ты видел, он крыса. Стучал легашам. Да ещё на меня наезжать пытался. Пидор. Так что я в своём праве. Да?
— Конечно, Цвет, — кивает тот. — Как скажешь.
— Хорошо, — он тоже кивает. — Вот эти остальные под тебя копали. Так что будешь должен. Ладно, шучу, от тебя дождёшься. Продолжай спокойно работать. Мне твоего не надо, я не беспредельщик. У нас с тобой всё ровно. Так ведь?
Тот молча кивает.
— Огонёк, ну а ты, — поворачивается Паша ко второму уцелевшему, — теперь подо мной. Завтра утром со своими пацанами, не всеми, конечно, чтоб был в «Кавказской кухне». И поскольку Жид тоже нас оставил, отдаю его территорию тебе.
— Погоди, чё-то я не… — начинает было Парашютист, но встретившись взглядом с Цветом, вмиг затухает.
— И вот ещё что, — добавляет Паша Цвет и показывает на меня пальцем. — Если кто на этого пацанчика наедет, будет лично со мной разбираться. Всем скажите.
Огонёк и Парашютист идут одеваться, а топор заносит канистру и щедро поливает всё бензином. Из бани он выходит последним, когда огонь уже во всю пылает. Как терминатор в небезызвестном фильме он выходит из пламени и идёт в дом. А мы с Цветом двигаем к его «Волге». За рулём сидит тот бритый чувак, что открывал ворота.
Пеша Богданович всё. Можно вздохнуть полной грудью. Почти. Надо ещё разобраться с брачным аферистом Суходоевым.
— Мы, кажется, помещение нормальное нашли, — сообщаю я Цвету, когда мы возвращаемся в город.
— А старое чем плохо?
— Во-первых, оно по размеру не подходит. Ведь нам нужно хотя бы два зала. Во-вторых, Альберт реально загибается, палки в колёса вставляет, душнит вечно. Короче, лучше, от него держаться подальше. Я вот не знаю только как он будет реагировать, когда поймёт, что его клиентура к нам ушла. Возможно, будет стучать.
— Да он и сейчас стучит, наверное. Решим мы с ним, не кипишуй. Он под Сергачом был, а теперь ему и деться некуда. Не к Парашютисту же идти. Тот его выпотрошит в ноль.
— Так ментам тоже не понравится, что поток иссяк, начнут его долбить, он и капнет на нас.
— Я тебе говорю, решим, — раздражается Цвет.
— Ну ладно, — пожимаю я плечами.
— Вот что тебе скажу. Ты молодец, что не обгадился сегодня. Но то, что было, забудь. Вернее, помни, как предостережение и урок, но забудь, как реальное событие. И Ромке ничего об этом не говори. Если скажешь, я узнаю, понял?
— Понял да, это мне объяснять не надо.
— Ну и хорошо, раз не надо, — кивает Цвет.
— Контейнер, кстати, уже пересёк границу, — сообщаю я. — Теперь ждём прибытия. Возможно недели через две уже у нас окажется. Точнее сказать никто не может. В среднем, от двух до восьми недель.
Цвет кивает, но ничего не говорит.
— А что тебе Рома предложил, можешь сказать? — спрашиваю я.
— Может и скажу. Потом, — отвечает он.
На следующий день Рыбкина продолжает жалить своей отчуждённостью и мне, прошедшему вчерашнее кровавое побоище, тем не менее, по-прежнему не по себе от её демонстративного игнора. Вот, то-то и оно, что демонстративного.
Если бы она действительно серьёзно увлеклась тем парнем, Фрицем, или как там его, ей бы не было нужды так явно демонстрировать своё равнодушие по отношению ко мне. Значит это всего лишь демонстрация… Но это не точно. Хрен их разберёшь, женщин этих, особенно в столь юном возрасте. Мда…
После школы я мчусь на стадион. Прихожу чуть раньше Большака и стою в сторонке, наблюдая, ходит ли кто-нибудь через эти двери. Вообще на стадионе работает куча спортивных секций и здесь довольно большой движ. Но вот в «наши» двери никто не заходит, если я, конечно, ничего не перепутал и стою именно там, где нужно.
Вскоре появляется Платоныч. Двери я всё-таки не перепутал. Мы стоим и ждём, когда они откроются. Проходит минут десять, за которые я успеваю рассказать о вчерашних событиях. Он только головой качает.
— Ох, Егор Андреич, опасно ты играешь, постоянно на грани фола. Тебе что, адреналина не хватает? Почему ты всегда в эпицентре взрыва? Если где-то что-то происходит, там обязательно ты. При нашем-то деле нужно быть тише воды, ниже травы, а ты прямо в каждой бочке побывать хочешь. И в каждой девке, кстати.
— Не знаю, дядя Юра Платонович. Натура такая дурацкая. Возможно, навёрстываю всё, что пропустил в своё время. Как говорят на поминках, он так торопился жить. Ты же и сам наверное уже понял, хоть и моложе меня на десяточку, что жизнь слишком быстро проносится. Вот ты в школе, бегаешь за девчонкой с косичками, а вот ты уже на приёме у уролога, и он пихает тебе палец в задний проход. И, вроде даже ойкнуть не успел, а уже ползёшь, шаркая ногами и опираешься на палочку. Понимаешь мою мысль? Или ты ещё слишком молод для этого?
Я вздыхаю и смотрю в синее апрельское небо. Сегодня солнечно, и припекает уже по-весеннему. Снег протаял и лежит мокрыми кочками на чёрном от талой воды асфальте. Птицы орут, обалдев от предчувствия весны. И я тоже предчувствую новую весну. Весну своей жизни. И откуда во мне столько пафоса?
— Можешь со мной на Предзаводской съездить? — спрашиваю я. — Не сейчас, а когда-нибудь. Потом, когда время будет или настроение. Одному как-то не по себе. Страшно даже.
— А там-то что?
— Там — я…
— В смысле? Не понял тебя…
— Ну… там я настоящий. Егор Добров, семи лет отроду. Первоклассник. И там родители мои и бабушка. Повидаться хочу…
Он долго молчит, но потом отвечает:
— Ладно… Съезжу, конечно.
Мы опять замолкаем.
— А почему сейчас? — спрашивает Платоныч.
— Не знаю. Накатило что-то. Ещё в Риге. У меня там дед двоюродный живёт. Я пришёл к его дому и ноги сами понесли дальше, на четвёртый этаж. Но его не оказалось на месте. Жалею теперь.
— Тоскуешь по своим?
— Не знаю даже. Ведь там, в моём мире их давно уже нет в живых, и я с этим смирился. А здесь они молоды и полны сил. Боюсь прийти и узнать, что это не они, а какие-нибудь совсем другие люди…
Большая двустворчатая дверь открывается прерывая своим скрипом мою внезапную меланхолию. Оттуда выглядывает моложавый мужичок в спортивном костюме. От спортсмена, впрочем, он отличается внушительным плотным животом и густыми седыми усами.
— Юрик, привет, заходи.
— Физкульт-привет, Григорьич.
— Здравствуйте, — подхожу и я.
— Это кто, сын что ли? — радостно спрашивает Григорьич.
— Нет, — мрачнеет Большак. — Племянник. Но он мне, как сын. Егор.
Хотел бы я ему заменить сына, но он чувствует, что я старше его. А может и не чувствует.
— Ну, здравствуй, Егор, — улыбается седоусый спортсмен. — Я Павел Григорьевич Ахтырский, директор этой махины.
Так и хочется спросить: «Павел Григорьевич, а вы что, мячик проглотили?»
Помещения мне нравятся. Во-первых, вход будет только наш. Отлично, никто посторонний сновать не будет. От входа наверх ведёт лестница, причём выглядит она достаточно прилично. Внизу под лестницей есть подвал со складами. Но там лежит какое-то старое оборудование и инвентарь. Они не востребованы, поэтому никто туда не ходит.
На первом этаже большой холл и несколько дверей. Там тоже склады, которые можно будет в случае необходимости освободить. Но пока не нужно. Одна дверь ведёт в большой зал. Из него можно попасть в две раздевалки с приличными санузлами, душем, шкафами. Всё норм.
То есть прямо в этом зале запускаем секцию лечебной гимнастики или что-нибудь в этом духе, подумаем ещё как назвать. Инструкторов устраиваем на работу на стадионе с минимальной зарплатой и проводим настоящие занятия. Нужно будет какие-нибудь тренажёры современные поставить. Надеюсь, связи в Спорткультторге у Платоныча ещё останутся. Тут же сделаем и секцию какой-нибудь борьбы, можно даже самбо. В соседнем помещении.
Из зала ведут двери в два небольших кабинета. Можно будет сделать массаж. Вообще круто. Прямо отлично. Из этого же зала ведёт дверь в другой зал, поменьше. За ним ещё один и ещё один. Из последнего можно в экстренных случаях выйти в другой подъезд, что может оказаться полезным. Если нужно будет делать ноги.
И здесь можно будет сделать вип-зал для игры по-крупному. В предыдущем — рулетку, покер, блек-джек и бар. Бар только для игроков. Так что, кто хочет просто выпить, пожалуйста — к Альберту.
Ставки на спорт будем принимать тут же. В общем развернуться можно. И очень даже неплохо развернуться.
— Сколько он за всё это хочет, — спрашиваю я, когда мы с Платонычем уходим.
— Тысячу в месяц и процент.
— Какой процент?
— Какой-нибудь небольшой, но стабильный. Размер мы не обсуждали, но думаю, проблем не будет. Договоримся. Сам подумай, сколько сможешь ему предложить.
— Хорошо, — киваю я. — Когда поедем по области владения осматривать?
— Завтра начну, но тебя, извини, пока брать с собой не буду. Иначе начнутся пересуды какие-нибудь. Нам это совсем ни к чему.
— Да, согласен. Я просто думаю, где нам найти место под производство и под каким видом его организовать. Кстати, дядя Юра, есть у тебя кто-то на ликёро-водочном заводе? Спирт лучше покупать наверное, чем самим гнать? Или как?
— Ну, Егор, заварил кашу, а сам ничего не продумал. Не знаю, где теперь чего брать.
— Нужны бочки дубовые для виски.
— Хочешь по семь лет выдерживать в Славонском дубе?
— Ясно, пытаешься дать мне понять, насколько я был не прав, когда покупал линию? — усмехаюсь я. — Придётся идти в областную библиотеку и изучить вопросы самогоноварения.
Он качает головой, а я посмеиваюсь.
— Юрий Платоныч, так есть кто на ЛВЗ?
— Есть.
— Кто?
— Технолог.
— Йаху-у-у! Ну, значит живём, правильно? Придётся Облпотребсоюзу открывать производство соков и компотов, я думаю. И небольшой экспериментальный цех. Я правильно соображаю?