Я падаю в постель и засыпаю прежде, чем голова касается подушки. Сны мне не снятся, поэтому, когда я слышу стук, грохот и собачий лай, то думаю, что всё ещё вечер. Но, открыв глаза, понимаю, что уже утро и, судя по всему пора вставать.
Стук оказывается настоящим, а не приснившимся, и доносится он из прихожей. Такое ощущение, что кто-то вышибает дверь. Да ёлки же палки. Часы показывают шесть и я иду на звук. Раджа заходится в лае, а родители не реагируют. Здоровый сон — это хорошо.
— Кто там? — спрашиваю я.
— Открывай, твою мать! Сейчас вышибу!
За этим следует невероятная матерная тирада и, я ни на секунду не сомневаюсь, этот человек сдержит своё слово. Вышибет. Поэтому мне ничего не остаётся, как открыть дверь. На пороге я вижу трясущегося от бешенства дядю Гену.
20. Внеплановая экскурсия
Он смотрит на меня маленькими, красными и заплывшими после вчерашнего глазками, злыми, как лазерные прицелы. Опухший, разбалансированный и явно находящийся не в самой лучшей форме, как физически, так и душевно.
— Пошли, — хрипит он. — Быстро!
— В одних трусах что ли? Дай хоть одеться.
— Две минуты! Засекаю время!
О какой. Строгий отец. Нетерпеливый, надо же. Водки надо меньше кушать, и дочка целее будет… Я быстро одеваюсь. Двух минут мне, кстати, вполне хватает. Родители выходят из спальни.
— Ты куда опять? — спрашивает мама.
— Что за шум был? — добавляет отец.
— Да это дядя Гена пришёл, — объясняю я. — Мы с ним договорились погулять сутреца. Поспорили вчера, кто больше на турнике подтянется. Раджа, пошли!
Выходим из подъезда.
— Ко мне пойдём! — требует дядя Гена.
— Домой что ли? При Наташке хочешь говорить? Давай здесь уже.
Он зло поджимает губы, словно готовится послать меня на три буквы.
— Тогда в опорный пункт, — принимает он решение. — Рассказывай.
— Чего рассказывать-то? Поди и так всё знаешь уже.
— Ты давай мне тут… — и он рассыпает жемчуг своего словарного запаса, конструируя невероятно утончённые и мощные по внутреннему содержанию формы.
— Ого, — кручу я головой. — Ну, ты даёшь, дядь Ген. Мастер Йода просто.
— И йода и касторки. Рассказывай давай, пока без протокола, чтоб я знал о чём речь идёт.
Ну я и рассказываю. Собственно, как есть, без купюр и недомолвок, с документальной точностью.
— И Юрка с тобой был?
— Был, — киваю я. — Прибежал дщерь твою освобождать.
— Смотри-ка, а я думал, он мудила последний.
— Нормальный парень, надёжный.
— Ладно, хер с ним, парень твой меня не е*ёт. Почему ментов не вызвали и заяву не написали? Моя заартачилась?
— А что им предъявишь? Объяснения в любви?
— Ты ох*ел что ли, Брагин? — его прямо колотит.
— Дядя Гена, ты успокойся, ничего ж не было. Не успел этот хер ничего сделать.
— Откуда знаешь? Он же без штанов был и Наташка вся изорвана. Сам говоришь.
— Так, — я останавливаюсь и поворачиваю его к себе.
Блин, не хватало только, чтоб его сейчас кондратий хватил. Вон губы синие и дышит прерывисто.
— Дядя Гена, цела Наташка. Мы успели с Юркой. Успокойся, тебе говорю. Во-первых, она сама мне сказала, что ничего ещё не было. Во-вторых, она в трусах была. В-третьих, штаны у Фрица были расстёгнуты, но не спущены. В-четвёртых, никаких следов крови ни на белье, ни на ногах тоже не было.
— А ты чё прям рассмотрел всё? Следак, мля…
— Да, я всё рассмотрел самым тщательным образом. Ну… насколько позволяли приличия.
Он замирает, пожирая меня глазами, пытаясь проникнуть мне прямо в голову, а потом вдруг расслабляется и даже будто плывёт немного, как боксёр после нокдауна. Ужас и отчаяние, прятавшиеся за злостью и агрессивностью отступают и вмиг испаряются, а глаза теплеют и даже увлажняются.
— Брагин… — он то поджимает, то отпускает свои жёсткие губы, будто не в силах с ними справиться. — Ну… ну… ну, Брагин…
И вдруг совершенно неожиданно задаёт мне такую затрещину, что я едва удерживаюсь на ногах, а из глаз, как в мультиках, вылетают звёздочки и носятся вокруг головы.
— Э! Ты чё творишь! — возмущённо восклицаю я и радуюсь, что Раджа этого не видит, иначе кому-то из них двоих пришлось бы прощаться с жизнью.
— Это ж она из-за тебя подлеца с этим ган***ом связалась. Заморочил девке голову.
— Так всё ж по твоим заветам делаю, — развожу я руками.
Он сжимает кулак и подносит к моему носу:
— Чуешь, чем пахнет?!
— Водкой, дядя Гена, водкой. Не нажрался бы ты вчера, этих козлов упаковали бы, а так пришлось самосуд вершить. С риском для жизни, между прочим.
— Ничего, сегодня упакуем. Пошли напишешь всё. Показания дашь.
— Ага, сейчас, бегу уже. Нет, Геннадий Аркадьевич, никаких показаний. Я им носы переломал и бейцы в кисель взбил, а гражданину Евгению Михаэлису ещё морду в пол вбил и нож для разрезания бумаги в жопу воткнул. Меня и так твои коллеги прессуют по превышению за Джагу ещё, а ты хочешь, чтобы я сам на себя телегу накатал. Если решишь этому уроду яйца отрезать, я с тобой, а если писать чего, извиняй, меня там не было. Вон, родители подтвердят, я весь вечер дома сидел.
Он кривится и морщится, но понимает, что я прав.
— А кто там тебя жучит? Артюшкина же ушли…
— Артюшкина ушли, ну, так мир не без добрых людей. Суходоев теперь меня поджимает. Весь правильный такой, как заноза в одном месте. И рожа кислая, будто лимон съел.
— Знаю я его, — кивает Гена, — та ещё скотина. На кривой козе не подъедешь. И чё, прям за горло схватил?
— Схватил. Говорит, свидетель у него есть и показания все записаны, что я Джагу гасил, когда тот уже нож бросил и убегал. То есть он был безоружный и не сопротивлялся, а я, варвар и убивец, его жестоко избивал до состояния невменоса и частичной утраты дееспособности.
— Ну хочешь, я напишу, что он напал на тебя, а ты отбивался?
— Конечно, хочу. Надо Трыню ещё под это дело подтянуть. Наташку трогать не буду, но мать попрошу, наверное… Не знаю, короче.
— Сделаю, — кивает Рыбкин.
— Дядь Ген, а ты его нормально знаешь? Суходоева этого.
— Да, так, общались пару раз. Чмо. Мне он не нравится, и я ему тоже.
— А у него брата или какого другого родственника в органах нет случайно? А то тут две невесты у одного жениха появились.
Я рассказываю суть проблемы.
— Бляха-муха! — крутит головой участковый. — Прям Труффальдино из Бергамо. Хренота какая-то. Я сегодня на Пушкина буду, зайду в ЗАГС, спрошу там у девчонок, что к чему, есть заявления или нет. Ты точно не перепутал?
— Да как перепутать-то? Одна говорит, что её жених из Центрального РОВД, а вторая — что с Красной.
— Етить-колотить — бурчит Гена и пожимает плечами.
— Слышь, Егорка, ладно, за леща прости и… спасибо за Наташку. Хороший ты вроде парень. И почему у меня девка а не пацан? Это сколько нервóв надо, чтоб её на ноги поставить. Чё у ней в голове только?
— Да ладно, дядя Гена, не чужие же люди, в конце концов. За что благодарить-то? Возраст такой у неё. Переходный. Вот пройдёт и всё наладится.
— Больно ты умный, наладится. Когда наладится-то? Когда я в гроб сойду? Раз умный такой возьми да женись. Сам говоришь, не чужие.
Говоря это он заглядывает мне в глаза, смотрит пытливо, будто действительно надеется, что я скажу, что мол, ладно, давай жениться.
— Дядь Ген, так нам восемнадцати нет ещё, — отвечаю я со смехом.
— Тебе всё смехуёчки, хиханьки да хаханьки. Справку сделаем, что беременна, разрешают в экстренных случаях до восемнадцати расписываться.
— Блин, ну ты даёшь, — говорю я и смех сам собой обрывается. — Ладно, пойду я, вроде всё обсудили уже. А то мне в школу надо. Наташка-то пойдёт сегодня?
— Куда там, — машет рукой Геннадий. — Сидит под одеялом, слёзы льёт. Травма у ней видишь ли, психологическая. Нехер было жопой крутить перед уродами. Ты это, раз он тебя знает, мстить будет. Имей в виду. Бляха… Как зацепить-то его? Мне б только зацепочку, а уж я бы его размотал на пятнашку.
— Ну, сказать по правде, он ведь это дело постоянно там прокручивает. Я так думаю. Не одну девчонку он на том диванчике оприходовал. Не люблю я таких уродов, поэтому если нужна будет помощь, рассчитывай на меня. Я хочу туда Баранова подослать, чтобы он батю его, Фрица этого то есть, за жопу схватил. Думаю, с этой дискотекой они мутят чего-нибудь. Билеты, ансамбли, концерты. Что-нибудь да найдётся.
— Вот, молодец, посылай. Я тоже помозгую. Всё, пошёл я. Хоть успокоился маленько… Знаешь, Егорка, ты сильно изменился за последнее время. Раньше был рохля, ни рыба, ни мясо. Я к тебе как к подружке Наташкиной относился. А сейчас гляжу и узнать не могу. Прям отличный ты парень.
Он замолкает и смотрит куда-то в пространство, словно сам только сейчас и осознаёт смысл своих собственных слов.
— Ну, — пожимаю я плечами, — время идёт, надо и взрослеть когда-то. Не всё же в рохлях числиться. Дядь Ген, я вот сказать хотел, ты с водочкой завязывай Печень-то одна человеку даётся, не забывай.
— Ты это, — вздёргивается он. — Поучи ещё! Нос не дорос. Ага. Не учи учёного, поешь… кое-чего толчёного.
Жениться, значит, дорос, а совет мудрый дать — нет? Я усмехаюсь и иду прямо к Рыбкиной. Вместе с Раджой. Она смотрит в глазок и спрашивает через дверь:
— Чего?
— Открывай! — требую я, но она не соглашается и лишь после угрозы уйти и не возвращаться приоткрывает щёлочку.
— Я в школу не иду, — заявляет она.
— Да пусти ты, или хочешь, чтобы весь подъезд был в курсе наших дел?
Этот аргумент её убеждает. Она делает шаг назад и даёт нам с Раджем войти.
— Привет Раджа, — вздыхает она. — Чего, Егор? Чего ты от меня хочешь?
— Чай хочу с вареньем. Наливай давай.
От неожиданности или от наглости и необоснованности требований глаза её делаются огромными и возмущёнными. Одеяло, закутавшись в которое она стоит, сползает с головы, и мне открываются её спутанные каштановые волосы и чуть пожелтевшая и припухшая щека.