- Тебе кто накапал?
Как ни странно, Казик не заревел.
- А я сам догадался, - невозмутимо ответил он. - Раз от таты вышел, значит - коммерция. Ты меня не бойся. И не дерись. А то скажу отцу, и весь твой бизнес- ф-фук!
Михась снова замахнулся, но не так решительно. Он почувствовал, что в словах Казика есть правда.
Такое чувство было нестерпимо унизительным, и Михась постоянно искал случая поставить Казика на место, Поводом послужил больной Стась.
- Ты чего же, зараза, хворого человека заставил зимовать в холодной комнате? Забыл, что теперь не панские времена, - сказал он однажды Казимиру. - Заявить вот в горсовет, оттуда вам быстро напомнят, какая сейчас власть.
- А я комнатами не распоряжаюсь, - возразил Казик. - И в горсовет ты не заявишь. Если власть сейчас не панская, то и не воровская.
- Сволочь ты буржуйская, - бессильно выругался Михась.
Свой сегодняшний невеселый рассказ Лешке о печальных делах семьи Мигурских Михась закончил странным словом «альтиматым».
- Чего? - не понял Лешка.
- Ну, велела им вчера эта пани Шпилевская немедля выматываться из дому. Поставила этот самый…
- Ультиматум, - рассеянно поправил Лешка.
- Нехай так. И они в веску собрались к какой-то дальней родне. А чего им делать в деревне? Они же городские. Там и докторов хороших нет. Помрет Стась. Давай будем думать, что делать. У тебя брат, кажись, большой начальник в городе.
- Ну… не знаю, - неуверенно сказал Лешка. - В обкоме комсомола работает. В армии старшим лейтенантом был.
- Армия уже не в счет, - отмахнулся Михась. - А вот обком - это да. Ты, может, втянул бы брата в это дело? А то, ей-богу, загнется пацан.
У Лешки защипало в носу.
- Я купнусь, - невнятно сказал он и нырнул с плота.
Он плыл к отмели и думал о том, что был круглый дурак, когда с пятое на десятое читал книжки о прежней жизни. Ну, о той, до революции, когда еще везде существовала несправедливость, всякие купцы, банкиры и прочие домовладельцы. Считал, что все это давно кончилось, а значит, незачем и голову забивать грустными историями. Куда веселее читать о пиратах и сыщиках. И вот, оказывается, не везде это прошлое стало прошлым. А он понятия не имеет, как надо действовать в таких случаях. И ничего подходящего не может вспомнить из тех книжек, где герои боролись с несправедливостью. Выходит, что он законченная балда, хотя и перешел в седьмой класс.
Усталый от плавания и самокритики, Лешка выбрался на плот. Он не успел еще ничего придумать и потому спросил:
- А чего этой пани вдруг приспичило? Жили-жили, и вдруг немедленно выметайтесь.
И тут выяснились интересные подробности. Рассказал о них уже сам сын часового мастера. То ли по глупости, то ли из-за обиды на папашу.
- Не надо было Стаськиной матери совать нос в чужие бумаги, - сказал Казик.
- Она не соо-о-вала. Она не… не-грамотная, - возразил Стасик.
- Все равно наделала такой суматохи, что батя стал весь белый, а плешь синяя. Я под дверями сам слышал, как он орал: «Донесет, погибли, к белым медведям загонят!» А мать сказала: «Уедут, так и не донесут. Я им денег дам».
Мать Стася мыла в мансарде окно и случайно нашла завалившуюся за наличник бумажку. Она сразу же отнесла ее пану Августу. Лысина Шпилевского приобрела аквамариновый оттенок.
- Вы… вы умеете читать по-немецки? - почему-то шепотом спросил он квартирантку.
- Я и по-польски-то один класс кончила, - усмехнулась бледными губами мать Стася.
- Врете! - хрипло сказал Шпилевский.
Женщина удивленно и обиженно раскрыла глаза.
- Я, я умею по-немецки, - сунулся изнывавший от любопытства Казик и подскочил к бумаге, которую отец положил на стол.
От полновесной затрещины он галопом пересек всю комнату, ткнулся лбом в подоконник и расквасил нос. Такой оплеухи он не получал за все свои тринадцать лет.
- Будильник пузатый, - непочтительно отозвался Казимир о родном отце, заканчивая рассказ. - До сих пор сморкаться больно.
- А что за бумага, успел разглядеть? - спросил Лешка.
- Ни холеры я не успел. Заметил только немецкую печать с орлом и на ней буквы: GKLJ. Вот в тот день моя матуля и прижала Стаськино семейство. Тыщу рублей им дает на переезд.
У Лешки даже в носу зачесалось от волнения. Значит, пан Шпилевский хочет избавиться от Мигурских из-за какой-то бумаги! Боится, что Стасикова мать прочитала документ! Почему боится? Что это за документ? И что означают четыре буквы на печати?
Пообещав Михасю что-нибудь до утра придумать, Лешка поспешил на свой берег. Но Дмитрий еще не вернулся. Хозяйка сидела под окном на скамеечке и, по обыкновению, тянула из чашки кофе.
- Фелиция Францевна, вы немецкий язык хорошо понимаете? - спросил Лешка и присел на край крылечка.
- Так. Розумем. Тши годы была кельнером в кафе. То есть официанткой.
- В каком кафе?
- На Костельном плаце. Кафе «Адрия», для панов офицеров.
- Для немецких офицеров? - уточнил Лешка.
- Так. Для германских. Кельнерам тшэба было ведать мову.
Лешка почти с испугом посмотрел на Фефе, как он успел мысленно прозвать хозяйку. Выходит, эта белобрысая тетка три года подряд изо дня в день подносила фашистам еду, улыбалась им, как улыбаются все официантки, а сейчас так же улыбается старшему лейтенанту Советской Армии Дмитрию Вершинину и гладит ему брюки. Чудеса! Такие вещи не укладывались в Лешкиной голове.
- А вы не знаете, что означают по-немецки буквы - гэ, ка, эль и ёт?
Лешка щепочкой написал буквы на песке.
Хозяйка с минуту всматривалась в них и вдруг удовлетворенно хмыкнула.
- То я добже вем. Знаю хорошо. Скорочено… сокращенно то есть, будет: управление еврейских концентрационных лагерей.
- А… откуда вы знаете? - недоверчиво спросил Лешка.
- Хо! Такие литеры у нас в кафе стояли на всем: на салфетках, на полотенцах, даже на видэльцах… на вилках то есть. То значило, что их у жидов отобрали… у евреев то есть, - быстро поправилась она и сбоку глянула на Лешку.
Он опустил глаза в землю. Похоже, что дело тут серьезнее, чем квартира Стася. А вообще-то почему они все уперлись в этот проклятый особняк Шпилевских? Будто по-другому нельзя помочь парню. Есть же в городе люди, которые специально занимаются такими делами. В памяти Лешки вдруг всплыла фигура большой девушки в голубом свитере, и вспомнился рассказ брата о ней… Он уговорил Михася идти завтра к Соне Курцевич.
5
Лешка и Михась встретились на Советской площади- бывшей Костельной. Ее с четырех сторон обрамляли острые башни старых католических храмов. В одном из костелов шла служба. Из высоких резных дверей доносились мощные аккорды органа, и в промежутках между ними гудел баритон ксендза, читавшего по-латыни молитвы.
Орган Лешку заинтересовал. Он осторожно поднялся по истертым гранитным ступеням на паперть и попытался между спинами молящихся рассмотреть внутренность храма. Тотчас он получил здоровый подзатыльник, а с головы его сдернули кепку.
- Куда лезешь в капелюше, хамово отродье!
Лешка вырвал кепку из потной руки усатого дядьки и кубарем скатился на мостовую.
- Уже схлопотал по уху? - услышал он голос Михася. - А чего лезешь, если порядок не знаешь? Ты бы еще в красном галстуке в костел сунулся.
Лешка растерянно оглядел площадь. Ну и город! Вот вывеска на доме: «Областная библиотека имени А. М. Горького». Вот киоск «Союзпечать». В нем продают «Комсомольскую правду» и любимый Лешкин журнал «Пионер». Все как полагается. И тут же рядом какое-то средневековье. Бредут две монашки в черных балахонах и белых платках. Не хватает только великого инквизитора и аутодафе. Вон опять хлюст в блестящих сапогах прикладывается к ручке размалеванной мамзели.
- Ну их к черту, - мрачно сказал Лешка. - Идем в обком.
- А меня не того… не завернут оттуда? Сам-то вырядился как на пасху, а от меня люди и на улице шарахаются, не то что в хорошем доме.
Лешка вгляделся в своего спутника. На плоту все они были одинаковыми хлопцами в выгоревших сатиновых трусах. А сейчас бросалось в глаза убожество обмундировки Михася. Какие-то брезентовые штаны, серая ситцевая рубаха без пуговиц, полотняные туфли на босую ногу. Ну да ведь не от веселой жизни ходит парень в растерзанном виде.
- Ничего, как-нибудь обойдется, - уверенно сказал Лешка. - Там ведь тоже не в лакированных сапогах ходят. Там - свои.
- Тогда ладно, - вздохнул Михась. - Только говорить будешь ты. А если что пропустишь, я добавлю.
Но в вестибюле серого здания Михась снова круто затормозил. Он посмотрел на стеклянную табличку «Обком ЛКСМБ» и буркнул Лешке, что он «все-таки сюда не сунется, а то будет себе дороже».
Лешка обозлился. Если он один пойдет, то чего добьется? Он в городе без году неделя. Кого он может убедить без живых свидетелей? Он даже имена-то не может запомнить толком. Всякие там Августы да еще Сигизмундовичи.
- Большой, а трусишь! Чего трусишь? Я же говорю, что на твои штаны никто и внимания не обратит. Мы такие факты выдадим, что не до штанов будет.
- И о четырех буквах рассказывать?
Лешка подумал:
- Нет, это не здесь. Это надо чекистам.
Михась поддернул свой жесткий брезент на бедрах и шмыгнул носом.
- Н-не. Все равно не пойду. Я же на работу опоздаю. Вторая смена.
Это был довод. К тому, что Михась являлся рабочим человеком, Лешка относился с великим почтением. Это тебе не председатель совета отряда в шестом классе. На два года всего старше, а уже на фабрике.
- А ты в самом деле работаешь? - загудел над мальчишками грудной альт. - Сколько же тебе лет? И где произошло нарушение трудового законодательства о подростках, если ты во второй смене?
Во всех случаях, когда вмешивались в его личную жизнь, Михась стремился отступить в тень. В данном случае это было бессмысленно, потому что тень говорящего простиралась по всему вестибюлю. Лешка узнал Соню Курцевич.
И она узнала его.