Виктория Карловна поднесла ко рту платочек, который держала в руке, и тщательно вытерла тонкие губы, и без того казавшиеся очень сухими.
— Я не поняла, что представляет собой поздравительная телеграмма, она встревожила меня. Это недобрая весть, но она должна была прийти.
— Вы ожидали такого?
— Если вы о появлении Эрлены, то я не ожидала. Совсем не ожидала и не жду ее.
— Вы считаете, что Эрлены нет в живых? — спросил Мазин, надеясь на определенный ответ, и получил его.
— Да, — ответила Виктория Карловна.
— Кто же мог отправить Лиле телеграмму?
— Не знаю, но Лиля должна узнать правду о своей матери. Телеграмма, если хотите, сигнал, что час пришел.
— Именно теперь?
— Да.
— Не раньше?
— Раньше было рано. Она была слаба, мала, получила жестокий удар.
— Но правда может оказаться еще более жестокой.
— Вы догадались? Я так и думала. Может.
— Тогда не лучше ли ее избежать?
Мазин вспомнил страдальческое лицо Лили и мнение Марины о ее нездоровье.
— Нет, теперь она сильна духом.
— Мне она такой не показалась.
— Внешность обманчива.
— Марина Михайловна считает, что у нее и сейчас слабое здоровье.
— Она мачеха, — сказала старуха жестко, — видит поверхностно.
— Не только мачеха. Она родная сестра матери.
— Точнее, единокровная. Они с Эрленой от разных матерей. Мать Эрлены была моей сестрой, а Марина мне чужая. С ней и с ее супругом я не имею ничего общего.
— Почему?
— Я скажу позже. Сначала скажите, с чем вы пришли ко мне?
Мазин покачал головой.
— С немногим.
Виктория Карловна не огорчилась.
— Я так и думала. Хорошо, что вас не запутали глупой сказкой о ее побеге. А чего вы ждете от меня?
— Если узко, я хотел бы узнать, не сохранилось ли чего-либо, написанное рукой Эрлены. Это необходимо, чтобы определить подлинность последней телеграммы.
— Разве дома у них ничего не нашлось?
— Много лет прошло, а главное, муж был очень оскорблен и давным-давно уничтожил письма и все другое, что было.
Старуха усмехнулась.
— Предположим.
Сказано это было каким-то странным тоном, так что трудно было понять, согласна ли Виктория Карловна с утверждением, что Дергачев в состоянии ревности и ярости уничтожил бумаги, или она подразумевала нечто иное.
— Попробую поискать. Эрлена любила посылать открытки к праздникам, даже к Седьмому ноября, хотя я никогда этот день праздничным не считала. Но я рада каждому доброму слову и ничего не выбрасываю. Что-нибудь я для вас найду.
— Спасибо. Это реальная помощь.
— Вы уверены, что почерк нельзя подделать?
Мазин посмотрел на «старую даму», как он мысленно прозвал собеседницу, внимательно.
«Она не верит, что телеграмму отправила Эрлена».
— Попытаться сфальсифицировать можно, однако у меня есть очень опытный эксперт, он не ошибется.
— И вы надеетесь, этим все выяснится?
— Ну, если окажется, что почерк принадлежит Эрлене, предстоит еще разыскать вашу племянницу. Ведь ко мне Лиля за этим обратилась с вашего благословения, или наняла, если хотите. Я заинтересован честно заработать свое вознаграждение, — улыбнулся он.
Собеседница Мазина иронию не приняла. Спросила сухо:
— Какие еще возможны варианты экспертизы?
— Сомнения в подлинности, если образец не даст достаточно материала для сравнения. И, разумеется, полное несовпадение почерков.
— Что же может значить несовпадение?
— Скорее всего телеграмма — неумная шутка, злой розыгрыш. Для Лили это будет очень горько, но ситуацию несколько прояснит.
Виктория Карловна помолчала. Мазин видел, что ее интересует еще что-то.
— Вы хотите спросить о чем-то?
— Что вы будете делать, если почерк окажется сомнительным?
— Откровенно говоря, это худший вариант. Злую шутку может устроить каждая сволочь. Но подделать почерк возьмется и сможет далеко не каждый. Нужно иметь не только образец, но, главное, цель поважнее, чем пустой розыгрыш.
— Вы хотите сказать, что такое может сделать только близкий человек?
— Ну, я бы не стал утверждать категорично. Возможен и совсем непредсказуемый отправитель. Но какие-то данные он должен иметь и какой-то недоброй цели добиваться.
— Бедная девочка! Но зачем?
— Это главный вопрос, который я ставлю, но лучше не спешить с ответом, а идти шаг за шагом. Сравним сначала почерки.
— Я чувствую, здесь зло, и вы тоже? — произнесла Виктория Карловна с мрачноватой уверенностью.
— Мое дело искать факты, — ответил Мазин, опасаясь мистической трактовки происшедшего.
— Факты! — буркнула она недоверчиво. — Вы ведь узнали только то, что знал суд, что всем известно? Где еще собираетесь искать?
— Везде. И здесь, у вас. Помогите, если можете, — сказал он просто.
Виктория Карловна молча смотрела в пространство, будто прислушивалась к внутреннему голосу. Потом заговорила медленно, начиная издалека.
— Я любила Эрлену, несмотря на все слабости, доверяла ей присматривать за домом в мое отсутствие, приходить поливать цветы. Я разрешила им с мужем держать во дворе автомобиль. Они тогда купили машину, но не могли решить проблему гаража. Я разрешила поставить «москвич» во дворе. Да, их машина стояла во дворе.
Она сделала паузу.
«Зачем это про гараж?..» — подумал Мазин, видя, что Виктория Карловна сообщила о стоянке машины в своем дворе с подчеркнутым значением.
— Машина наводит вас на какие-то предположения? — поинтересовался он осторожно.
Старуха, не откликнувшись, подняла глаза к иконе.
— Видит Бог, я не хочу множить зла. Его в нынешнем мире предостаточно. Я хотела сберечь девочку. Но я ошиблась. Господь создал нас не только для исполнения его воли. Он наделил нас и свободой воли собственной. Наш долг не ошибиться в ней. Я поняла это так — если девочка потеряла мать, ей будет намного труднее потерять и отца…
Мазин весь обратился в слух, догадываясь, что сейчас услышит нечто важное.
— К тому же Владимира можно было в чем-то понять. Ложь вдвойне опасна, когда связана с изменой. Не так ли? Вы согласны со мной?
— А ложь во спасение?
Виктория Карловна отреагировала резким жестом.
— Вот! В эту ловушку я и попалась, — произнесла она горько и протянула руку, как бы ища у Мазина поддержки.
Не представляя еще, в чем может он поддержать ее, Мазин спросил сочувственно:
— Вы утаили то, что знали или догадывались?
— Я знала. Но я видела, что другие не знают, не догадываются, и решила, что это знак мне хранить молчание. Однако, храня молчание, я хранила ложь, а ложь — это зло, это ядовитое семя, и вот, видите, пришло время расплатиться за ошибку.
— Вам? За что?
«Старая дама» вяло опустила поднятую руку.
— Мои счеты с жизнью позади, а там, — она снова приподняла руку. — Его воля. Я боюсь не за себя, а за девочку. Телеграмма не может быть от Эрлены.
— Вы не сомневаетесь?
— Нет. Ее убили.
— И все время об этом знали?
— Знала. Но не знала, что делать. Сейчас я хочу, чтобы вы узнали первым и помогли мне советом.
Мазин наклонил голову.
— Спасибо за доверие. Говорите, пожалуйста.
— Ее убили здесь. У меня.
— Здесь? В вашем доме? Вы уверены?
«Не переоценил ли я ее разумность?»
— В моем доме. Когда я отсутствовала, — подтвердила Виктория Карловна.
— Как вы можете знать такое наверняка? Вам известно, где труп?
— Нет! — сказала она сразу и резко. — Но я не зря говорила про автомобиль. На нем и вывезли.
Виктория Карловна замялась, подбирая слово, не такое шокирующее, как труп.
— Он вывез тело в автомобиле.
Мазин подался в кресле вперед.
— Кто?
— Владимир, — ответила она убежденно.
«Один к одному с Пушкарем! Плюс машина».
— Признаться, мне не все понятно.
— Я так и думала. Хотя все просто. Ревность, измены, так называемые отношения.
Старуха брезгливо поджала губы. Видно было, что эта, незнакомая по личному опыту сфера жизни, вызывала в ней презрение.
— Ну, Виктория Карловна! Далеко не каждый ревнивец убивает жену.
— Вы не верите мне? — спросила она возмущенно. — Я слишком стара, чтобы лгать.
— Простите, сколько вам лет?
— Через две недели исполнится восемьдесят пять.
«Ого! А я-то дал ей на пятнадцать меньше».
— Поздравляю!
— Именно так! Однако вы глубоко заблуждаетесь, если сомневаетесь в моих умственных способностях.
— Ни в коем случае! Мне приходилось встречать немало людей преклонного возраста, которые сохраняли ясный ум и память.
— Господь и мне даровал ясность мысли. Я не понимаю стариковских жалоб на склероз. По-моему, такие люди и в молодости умом не отличались.
— Ну, склероз-то, к сожалению, существует, но я не в нем вас подозреваю. Я о другом. Вы человек почтенного возраста и я вижу, из тех, кого прежде называли благородными…
— Что значит называли? Человек бывает благороден или неблагороден. Это в крови, а не в анкете.
— Полностью с вами согласен, — поспешно откликнулся Мазин, заметив, как гордо она приподняла голову. — Именно это и определяет круг ваших жизненных воззрений. Невольно вы переносите часть собственных взглядов на окружающих, видите в них то, чем они не обладают. Вам трудно представить мышление человека, скажем так, неблагородного…
— Да, иногда я допускала такую ошибку.
— Естественно, непроизвольно.
— Что же вы хотите сказать?
— Возможно, вы сохранили какие-то романтические представления о ревности, о превратно понятой чести…
— Нет, — отрезала старуха. — У меня нет никаких иллюзий в отношении супруга Эрлены. Скорее наоборот. Никакого благородства. Никакого оскорбленного достоинства. Уверена, возник самый вульгарный скандал. Возможно, он и не собирался убивать…
— Когда же, по-вашему, это произошло?
— Когда она вернулась.
— Раньше времени? Зачем?
— Ах, — произнесла Виктория Карловна с досадой. — Вы меня обвиняете в ограниченности взглядов, а сами совсем не понимаете женщин.