след в милицейских закромах памяти.
— Нужно немедленно передать вашу находку в милицию. В архивах могут найтись данные о пистолете.
— Вы уверены, что можно с уверенностью определить пистолет, из которого произведен выстрел?
— Как человека по отпечаткам пальцев.
Ему показалось, что Артур или не поверил до конца, или не рад такой информации.
— Но пистолета-то нет.
— Потому и надо поискать его следы. Кто из ваших знакомых мог послать вам такой сувенир?
— Думаете, из знакомых? Да, в самом деле! Где же еще такого завистничка найдешь!
В дверь коротко постучали, и, не дожидаясь разрешения, вошел человек неопределенного возраста, округлый и в талии, и в физиономии. Неумолимую лысину пересекали редкие пряди жирных волос, позаимствованные чуть ли не от уха и, по сути, только подчеркивающие отсутствие основной растительной массы. Так выглядел Владимир Степанович Дергачев при дневном освещении.
— Не помешал?
И снова он не стал ждать ответа.
— Артур! Правда, что ты попал под снайперский огонь?
Целитель сморщился.
— К счастью, не под снайперский.
— Вижу! Поздравляю. Обсуждаете ситуацию? Кто же это так тебя невзлюбил?
Артур повернулся к Мазину.
— Вы спрашивали о знакомых? Вот вам. На ловца и зверь бежит.
— Это я-то?
— Ты, ты! Игорь Николаевич просит рассказать о знакомых, которых можно заподозрить. Но я никого не подозреваю, однако выстрел был, значит, подозреваются все.
Можно было предположить, что вошедший воспримет или сделает вид, что принимает эти слова как шутку, но, склонный по первым репликам будто бы к легкомыслию, художник нахмурился.
— Вот это ты зря. Я, можно сказать, пришел сочувствие выразить, а ты на ловца… Но я рад возможности познакомиться с Игорем Николаевичем. Вы Мазин? Я вас жду, между прочим.
— Ах вот оно что, — будто опомнился Артур, — я же вас не познакомил. Извините. Это Дергачев Володя.
— Володя, — подтвердил Дергачев и протянул Мазину руку. Руку тот пожал без удовольствия. Терпеть не мог, когда взрослый, а тем более не первой молодости мужик представляет себя по имени, да еще в уменьшительной форме. «Он бы еще Вовчиком отрекомендовался!»
— Да, я собирался к вам.
Глава 8
Жили Дергачевы в одном из тех домов «улучшенной планировки», что строились до последнего времени для начальства. Мазин подумал было, что квартиру выбила руководящая Марина, но потом выяснилось, что досталась она супругам по обмену. Кто-то из жильцов неожиданно превратился из влиятельного человека в осужденного, и родные предпочли жилье более скромное.
Выходя из лифта, Мазин нащупал в кармане янтарный кулон, но Игорь Николаевич еще не знал, покажет ли он его Дергачеву. Строго говоря, если тот даже был убийцей своей бывшей жены, цепочка с втоптанным в садовую землю украшением через двенадцать лет смотрелась отнюдь не железным доказательством. Да и свидетельница, так охотно апеллировавшая к воле Всевышнего, вряд ли будет выглядеть убедительно в глазах законников-атеистов. К тому же второе полученное от нее доказательство почти сводило на нет первое. Эрлена могла быть и жива. Но всего лишь могла…
Когда Мазин протянул Виктории Карловне текст телеграммы и предложил самой сравнить его с открытками, она взяла со стола сильную лупу, и вооружившись ею дополнительно к очкам, долго рассматривала бумаги. Потом сказала строго, но, как он и ожидал, справедливо:
— Похоже. Но почерк можно подделать. Не так ли?
— Я проведу экспертизу.
— Это надежно?
Оказалось, не очень. Эксперт, которого Игорь Николаевич знал много лет по работе и который, как надеялся Мазин, не затруднится в заключении, проявил колебание.
— Боюсь, Игорь, я разочарую вас. Я могу сказать только одно — почерки очень близки, почти совпадают. И все-таки… Примите во внимание, телеграмма лаконична, в тексте нет многих букв алфавита. Второе, и очень важное, — открытки написаны авторучкой с пером, а телеграмма шариковой ручкой, это смазывает естественный нажим. Черт их побери, этих почтовиков, как они умудряются использовать в своей системе всякую дрянь! Чего стоит эта серо-голубенькая бумага! Ее и в туалете-то не вывесишь, так она занозами заминирована. Прибавьте грязную ручку с полузасохшей пастой. Короче, свободно писать в таких условиях характерным индивидуальным почерком немыслимо. Каждое слово выглядит, как нарисованное малограмотным человеком. Да еще поправки, дополнительные штрихи по нацарапанному. Простите, милый, я люблю вас, как родного, но истина дороже. Полной гарантии дать не могу. Очень похоже, что писал один и тот же человек, но большего не скажу!..
Разумеется, это был худший вариант, он не только не отвечал на вопрос, жива ли Эрлена, но и ставил другие сложные вопросы — кому и зачем понадобилось подделывать ее почерк сегодня, а если писала все-таки она, предстояло искать и искать…
Поэтому, поднявшись на двенадцатый этаж высотного дома, в котором находилась квартира Дергачевых, Мазин очень неуверенно теребил цепочку кулона, лежавшего во внутреннем кармане пиджака, сомневаясь, что ошеломит подозреваемого художника неопровержимой уликой.
На короткий звонок Дергачев откликнулся без промедления и сразу распахнул тяжелую, укрепленную, как сегодня положено, дверь с блестящими сложными замками.
— Добро пожаловать, — пригласил он в меру любезно.
Мазин вошел в прихожую, где на стенах были густо навешаны картины разных художников разной величины, от воинствующего авангарда до патриархальных пейзажей с церковными луковками на синем небосклоне.
— Каюсь, — сказал Дергачев, заметив интерес, с которым Мазин окинул взглядом стены. — Моя слабость. Рафаэль из меня не вышел, но любовь к искусству где-то там тлеет. — И он прикоснулся пальцем к нагрудному карману куртки спортивного покроя. Куртка была дорогая, «не наша».
— Люблю все, что делает красивой эту некрасивую жизнь! Простите каламбур и проходите в мою башню, увы, не из слоновой кости. Обыкновенная квартирка на двух уровнях… Ха-ха! Между прочим, удобно. Ведь от близких хочется иногда отдохнуть. Еще Христос признавал, что никто нам столько хлопот не доставляет, сколько близкие. За точность цитаты не ручаюсь. В отличие от дочери, от религии далек. С детства усвоил, что опиум для народа.
Суетясь и болтая, хозяин увлек Мазина по внутренней лестнице наверх, где они оказались в угловой комнате с эркером, из которого открывался заманчивый вид на округу, отчего в самом деле казалось, что находятся они на вершине башни. Внутри башни господствовал художественный беспорядок, в котором чувствовалась, однако, и своеобразная система. Во всяком случае, Мазин заподозрил, что некоторый хаос хозяин поддерживает так же старательно, как другие заботятся о порядке.
— Смешение стихий! Я ведь иллюстрирую книги. Вот и сошлись две музы.
Комната действительно была наполнена и книгами, и листами с рисунками, и всеми сопутствующими атрибутами — кистями, красками, фломастерами, пачками бумаги, большими блокнотами.
Хозяин стряхнул прямо на пол сваленные на кресле детские книжки-картинки.
— Садитесь, располагайтесь поудобнее. Хотя кресло скрипучее, но выдержит, проверено. Знаете, трудно все обновить. Квартира столько денег всосала, как пылесос, особенно ремонт. Соцнакопления растаяли, как заячий жир. А на книжном оформлении сегодня не разбогатеешь. Почти символический заработок. К рынку пока не приспособился. Тем, кто гонит макулатуру, иллюстратор вообще ни к чему, достаточно голой бабы на обложке. Ну да Бог не выдаст, свинья не съест. Найдем пути и в рынок. Грудью проложим. Я вам откровенно скажу, хотя прежняя система меня кормила лучше, я все-таки за демократию. Воздух свободы уважаю. Вот комиксы пробую, — указал он на сброшенные книжки. — Изучаю конкурентов.
Мазин опустился в кресло, рассматривая словоохотливого хозяина скептически. Опыт подсказывал, что обильное словоотделение может подвести говорливого человека, но может в бурном потоке и утаить нечто важное, поэтому слушать нужно внимательно. Навязывать Дергачеву свою манеру беседы было бесполезно. И пока тот еще не решился на паузу, оживленно помогая себе жестом и мимикой, Мазин просто смотрел на него, воздерживаясь от собственных реакций.
Лицо художника было трудно зафиксировать, оно находилось в непрерывном движении, заметно было лишь то, что человек этот выглядел старше своих лет. И лысина, и морщины свидетельствовали, что лучшие годы Дергачева уже позади, но были ли это следы радостных излишеств жизнелюба или что-то совсем безрадостное деформировало внешность бывшего красавца, как определил его Алферов, это еще предстояло понять.
Художник между тем, будто не понимая внимательного взгляда Мазина, протянул руку к дверце домашнего бара.
— Вы, кажется, чувствуете себя скованно? А что, если смягчить напряжение? По пять граммов за чудесное спасение Артура, разве не предлог?
Мазин покачал головой.
— Спасибо! Как говорится, врачи запретили.
Дергачев засмеялся громко и продолжил известный анекдот с кавказским акцентом:
— Мне тоже запретили, а я дал врачу сто рублей, он и разрешил!
— Сейчас сотней не обойдешься. Не заработал я пока на ваше угощение, — в тон откликнулся Мазин.
Настаивать хозяин не стал. Прикрыл дверцу.
— Предпочитаете разговор сухой? Воля ваша. Понесу родительский крест в трезвом виде, — он сморщил лоб. — Как там у Грибоедова? Что за несчастье быть взрослой дочери отцом?
— Что за комиссия, создатель… — поправил Мазин.
— Верно! Комиссия. Ну что ж, приступайте, комиссар, согласно заявлению гражданочки.
— Вы недовольны дочкой?
— Лилькой-то? Как вам сказать… Ненужное дело затеяла. Но она не виновата, конечно. Слабенькой родилась, потом история с мамой травмировала. Отсюда и поведение соответствующее, мистика от моды и все прочее. Но Артуру я не доверяю ни на копейку.
— В чем именно?
— Да насчет ее психического состояния. Пусть лучше свою голову проверит. Сам с прибабахом. Психиатр-фальсификатор. Морочит бабам головы, доктор! Я бы ему палец перевязывать не доверил. А эти дуры прут стадами.