Ильич удивленно поправил генеральский головной убор.
— Говорила, что позорит фамилию.
— В самом деле?
Алферов почувствовал заинтересованность Мазина.
— Неужели и такой мурой интересуетесь? Зачем вам старые сплетни? Это дела бабские.
— Что поделаешь, приходится и грязь разгребать.
— Ну, если испачкаться не боитесь, пожалуйста. Эрлена ревновала к сестре.
— И были основания? — спросил Мазин спокойно, сдерживая волнение.
— Был случай, она рассказывала.
— Поделитесь!
— Зачем делиться? Целиком отдам. Мне этот товар ни к чему. Вам-то он зачем? Тут больше дрязги.
— Хочу уточнить. Ревность ведь и плодом воображения может быть, а случай — уже факт, пусть не очень красивый.
— Сексуально-бытовой. Но, если клубнички захотелось, кушайте на здоровье. Эрлена на своем дне рождения их в темной комнате застукала. Гости танцуют, а мужа с сестренкой нет. А у баб на эти вещи глаз-алмаз, она в спальню бесшумно. Впечатление сильное. Ферштейн?
— Спасибо, Сергей Ильич, — сказал Мазин. — Для меня это почти неожиданность.
— В самом деле? — удивился Алферов. — Неужто вы за свою многоопытную жизнь сексуальных азов не освоили?
— Вернее сказать, дальше азов не продвинулся, но я сейчас не о самом предмете. Вы мне помогли скорректировать предварительные данные. Марина очень трогательно убеждала меня, что до исчезновении Эрлены мужа ее почти не видела, дома у них не бывала, и свело-то их горе, постигшее ребенка.
— И в доме не бывала?
— Представьте себе.
Ильич саркастически усмехнулся.
— А что? Вполне могло такое быть, но… после того, как Эрлена скандал учинила. Подумать только! Покушение на штаны, которые она своей собственностью считала. Даже до отца дело дошло. Тот, седой ветеран, с пионерами встречается, а тут блядство в собственном доме.
Алферов пришел в хорошее настроение.
— Короче, была серьезная разборка, старик бегал за Мариной с пистолетом, кричал: «Пристрелю, сучку, как собаку, чтобы фамилию мою не позорила». Ну и все, как положено, в состоянии праведного гнева. Та бегала вокруг стола, сбивала точную наводку. Ну и была от дома отлучена. Представляете? Скандал в не очень благородном семействе.
— Интересно, — протянул Мазин серьезно.
— Да, забавное кино. Билеты можно было продавать. Короче, до смерти старика и исчезновения Эрлены она и в самом деле могла слинять с Володькиного горизонта. Кажется, какого-то кавказца поимела. Но это и все, что я знаю. Считайте, я вам доверил истинную полуправду, а полуправда может быть опаснее вранья.
— Как посмотреть? Тут по известной байке. То ли зал был наполовину пуст, то ли наполовину полон.
— Право выбора за вами.
— Придется выбирать.
— Валяйте! Мне и самому было бы интересно про Эрлену узнать, хоть бы понял, за что страдал. Так что спрашивайте, что вас там еще заинтересовало? Спешите, пока не услышал я сигнал погружения.
— Вы пистолет упомянули.
— Да. Ну и что?
— У отца был пистолет? Откуда? Тогда ведь строго…
— Старые вояки умудрялись с войны сохранить. Но не обольщайтесь. Это не то ружье, что Чехов упомянул.
— Пистолет, однако, был?
— Был.
— Не помните, какой марки?
— Да сам-то я его в глаза не видел. Это же все со слов Эрлены, она говорила. Кажется, трофейный.
— Парабеллум?
— Да ну вас! Не видел я его, сказал же. Зря ухватились. Конечно, слово красивое. Парабеллум — готовься к войне! Оружие — всегда оружие. Вон бандитизм какой! Руки чешутся.
— Перестрелять преступников предполагаете?
— Я за! Горбатого могила исправит, а не права человека.
— Мало разве в прошлом стреляли, к стенке ставили?
Алферов выправил кепи на голове и посмотрел неодобрительно.
— Странно слышать от вас этот жалкий аргумент. И глупый.
— Так уж?
— Да не от большого ума. Не видите, как баланс нарушился? Природа-то равнодушная, она штампует всякой твари по паре, а наше дело регулировать, чтобы полезных тварей больше было, чем вредоносной сволочи.
— Всю историю только тем и занимаемся, что казним, а что толку?
— Верно, их не меньше. Но это уж загадочные манипуляции природы. Всех она ликвидировать не дозволяет, поубавить, однако, разрешает, на то и создает, кроме преступников, Калашниковых разных, Макаровых, Смитов с вессонами.
— Не согласен, — запротестовал Мазин, — смотря кому «калашников» в руки попадет. Вот недавно из парабеллума в целителя одного стреляли. А куда, кстати, девался пистолет после смерти отца?
— Спросите полегче что-нибудь.
— У Дергачева он остаться не мог?
— Шутите! Нашли ковбоя со Среднерусской возвышенности! Тоже мне, мститель из Эльдорадо! Не увлекитесь этой пустой мыслью, ради Бога. Я-то Володьку знаю как облупленного.
Алферов допил молоко.
— Ну, мне пора на погружение. Пора, пора, рога трубят. По коням, что ли?
Он протянул руку Мазину и пошел по шумной улице, не оглядываясь и не поворачивая головы на претенциозные вывески, в основном на непонятном народу языке. На перекрестке Алферова отрезали машины, и Мазин потерял его из виду.
Но сказанное им осталось. Нейтрально сдержанное отношение Мазина к Марине сменилось отчетливой брезгливостью и некоторым удивлением ее наглостью. «Эта совковая удачница так уверовала в свои удачи, что решилась беспардонно врать, не имея, по существу, надежды скрыть вранье! Интересно, кем она меня считает?» Четче обрисовалась мысль о пистолете, хотя и прав был Алферов, — мысль эта вполне могла оказаться пустой. Дергачев с пистолетом больше напоминал ковбоя из забегаловки, чем из салуна. И вообще, если положить руку на сердце, думал Мазин, к целям своим он приблизился ничтожно мало, особенно в отношении целителя.
Расчет на «караван» себя оправдал. До больницы Мазин добрался по-королевски, расположившись на продавленном сиденье, но Виктории Карловны там не оказалось. Девица с равнодушно прозрачными глазами, излучая ленивое недовольство каждым, кого обстоятельства привели в эту запущенную юдоль печали, бросила коротко:
— Выписали.
И отвернулась.
Любопытно, подумал Мазин, как она и ей подобные, а имя им легион, — наловчились вот таким образом отворачиваться в никуда. Ведь там нет ни собеседника, ни даже зеркала, а они умеют так заинтересованно смотреть, например, на первого весеннего комара, из нового поколения городских комаров, черного, жирного и неповоротливого, который беззаботно летает по регистратуре, как «юнкерс» в сорок первом, не помышляя об опасности.
— Вчера она была здесь.
Девица глянула на Мазина, поражаясь бестолковости посетителя.
— Вчера была здесь, а сегодня нету, выписка по утрам, — пояснила она назидательно и вернулась к комару, возможно, имея какие-то мысли на его счет.
— Кажется, ваше призвание энтомология, — заметил Мазин.
— А вы не оскорбляйте!
Мазин понял, что активное внимание страдающей от безделья девицы может с комара переключиться на него, и решил не рисковать, а уточнить обстановку на месте.
Домик Виктории Карловны, который он рассмотрел еще в прошлое свое посещение, отделенный высоким кирпичным забором от соседнего старинного особняка, по-прежнему смотрелся ухоженным и аккуратным, и было удивительно, как может поддерживать свое жилище в таком порядке одинокая старая женщина.
Но в этот раз внутрь домика заходить Мазину не пришлось, не было необходимости. Виктория Карловна сидела в старинном кресле-качалке во дворике под грушей, на которой зрели молодые плоды.
— Возьмите табурет в сарайчике, — предложила она.
Мазин взял и присел напротив.
— А я вас в больнице искал.
— Выписали.
— Значит, получшело? — спросил он, стараясь говорить пободрее, но пересиливая себя, потому что сейчас, при солнечном свете, Виктория Карловна выглядела гораздо хуже, чем в комнате, где он видел ее прежде.
— Ну, и вы туда же! Умирать выписали. Зачем им свою статистику портить. Да и я не хочу на лекарства деньги тратить бесполезно. Дорого стало умирать, Игорь Николаевич, а хоронить и того дороже.
Она повернулась к Мазину, и он увидел в ее глазах, еще недавно твердых, выражение, которое заметил недавно у деда Пушкаря. Два таких разных человека смотрели в мир одинаково, уже со стороны.
У Мазина не повернулся язык лицемерить, он понимал, что порог, до которого человек воспринимает соболезнование и нуждается в утешении, ею перейден.
— И я рада, между прочим. Это очень противно умирать в больнице, где ты всем в тягость. Лучше здесь, на родительской земле. Это же все моя земля. Вон там за забором наш дом, а тут, где дорога, сад наш был, домик мой — бывший флигелек городской усадьбы. Немного мне советская власть оставила, но зачем мне больше? На это я не жаловалась. А вот душу давили… Ну да Господу виднее. Жизнью земною не дорожу, хотя лишние несколько дней прожить хочется. Тепло как, хорошо… Глупая старуха, да?
— Нет, — сказал Мазин. И больше ничего не добавил.
— Вас Лиля прислала?
— Да.
— Я просила ее. Спасибо, что пришли.
— С пустыми руками пришел, — признался Мазин с сожалением. Он не мог морочить голову этой мужественной женщине.
— Я вижу. Было бы с чем, вы бы раньше пришли. Ну что ж, переживать разное приходилось. Жаль. Не дождусь. А ведь все объявится в положенный час. Но сейчас о Лиле подумать нужно.
— Она говорила, что вы завещаете ей дом.
— Да, оформила. Нотариус говорит, что все по закону. Но я постоянно вижу, как закон нарушается.
— Не всегда.
— Если нет заинтересованных лиц.
— Это же ее родители.
Конечно, сказано было не совсем удачно, ведь Виктория Карловна считала отца Лили убийцей ее матери, но она смолчала.
— Вряд ли отец захочет дочери зла.
— Он все, что угодно, натворить может. Пустой человек, не ведает, что творит.
— Я убедился, что в дни, когда исчезла Эрлена, он отсутствовал.
— Да, у него все было состряпано убедительно.
— А вас, Виктория Карловна, не удивляет, что пустой человек так ловко упрятал концы в воду?