Вновь захмелевший Дергачев произнес свои слова не без удовольствия и тут же наполнил посуду.
— Пейте! Помянем и сестру-покойницу!
— Покойницу? — уточнил Мазин.
— А то как же? Раз никаких следов, значит, на свете нету.
— Я не говорил, что никаких следов. Это ваши слова.
— Где же следы?
— А телеграмма? А телефонные звонки?
— Лилькины выдумки.
— Вы все-таки считаете ее больной?
— Ничуть.
— Откуда же такие фантазии?
— Не знаю, не знаю. Она жила своей жизнью. Ее кришнаиты охмурили, наверняка на наследство целят. Ведь старуха, ее бабка, на ладан дышит. Одной немецкой железной волей держится. Но скоро капут. Лильке новые похороны предстоят. Зато богатая наследница. Вилла на берегу. Да вы знаете, что в этой мутной водичке и Артур икру метать пытался?
— В каком смысле?
— Крысоловку свою мечтал устроить. Приобрести участок и клинику открыть для дураков. И Марина уши развесила. Обобрали бы эти шакалы Лильку, если б Всевышний не послал…
Он резко притормозил.
— Кого же послал Всевышний?
— Откуда я знаю, сами говорите, кавказец, чучмек какой-то замешан. Видать, она ему больше, чем мне, насолила. Ну, и мне достаточно.
— Да, большие счеты у вас с бывшей супругой накопились… Да и с Артуром немалые.
— Послушайте, шеф, — прервал вдруг Дергачев развязно, но устало. — Вы у меня в гостях, хлеб-соль с водочкой преломили, перелили и меня же оскорбляете. Сначала вокруг Эрлены круги описывали, ничего не нашли, а теперь уже…
Он не закончил, замолчал, опустив подбородок на волосатую грудь.
— Что теперь? Не найду?
Художник провел пальцами по лбу.
— Теперь? Не помню. Кажется, перепил. Но это ничего. Вы знаете, — смазывая сказанное, заговорил он скороговоркой, — у меня особенность. Сначала хмелею, а потом, наоборот, с каждой рюмкой трезвею. Не верите? Сейчас убедитесь. Это американцы открыли. Алкоголь на каждого человека индивидуально воздействует. Строго индивидуально! — протянул он с нажимом. — А наши дурни всех скопом отлучать вздумали. Кампания! Довели народ. Если вы эту антиалкогольную кампанию помните…
— При чем тут кампания? Мы о другом с вами.
— Верно. Я и говорю, у меня особенность, выпил — захмелел, а потом рюмку — и наоборот. Вот мы сейчас еще по рюмке, и я отвечу на все ваши вопросы. Чудненько?
— Я больше пить не буду и вам не советую.
— А как же я вспомню?
— Почему теперь я уже ничего не узнаю об исчезновении вашей первой жены?
— Да ведь все уже перекопали. А вы такой профессионал…
Мазин понимал, что сказать он мог, а возможно, и хотел другое, но слово не выскочило, как воробей, не сорвалось.
Дергачев тоже понял, что спохватился вовремя. И улыбнулся, приложившись к новой рюмке.
— Слушайте, дорогой Игорь Николаевич, вы в дебрях, но я помогу вам, идет?
— В каком смысле?
— В самом прямом. Избавлю от сомнений, сберегу ваше время и деньги.
— Имеете такую возможность?
— Так точно.
— Валяйте!
— Это грубо, но Фоме неверующему можно кое-что и простить. Я ведь не все время под газом. Кое-что и трезво сообразить могу. Скажите-ка честно, пули, что стреляли в Артура в первый раз и в последний, из одного пистолета?
— Да, — сказал Мазин.
— Выходит, и человек один стрелял. Ну так я вам доложу, что в первую ночь я спал пьяный под охраной Пашкова, и он может это фундаментально подтвердить. А если не я тогда стрелял, то делайте вывод и по второму разу. Или вам это ничего не говорит?
— Как же, я вас понял, вы профессиональный мастер алиби.
— Ха-ха, льстите. И не верите, и подозреваете. Что, не так? Я вас насквозь вижу. И мне смешно, потому что у меня два свидетеля: Настя и ваш приятель — сторож-мыслитель. Оба подтвердят, где я был и в каком состоянии.
«А ведь он прав, негодяй. Если в первый раз стрелял, без сомнений, не он, а в обоих случаях работало одно и то же оружие, тут в возможных версиях черт голову сломит».
— Вижу, огорчены, — подвигал морщинами Дергачев. — Что же ты, моя старушка, приумолкла у окна? Не слышу проницательных вопросов. Вот так и вся наша капиталистическая революция. Хотели, как лучше, получилось, как всегда. Частный сыщик ничуть не лучше милицейского чиновника. Разве не так? — спросил он с торжеством, покручивая стопку двумя пальцами.
Мазин действительно молчал.
Дергачев улыбнулся.
— Ох, добрый я человек. Ну ладно. Пользуйтесь добротой. Не хотелось в дерьме копаться окаменевшем, как поэт сказал, но, кажется, дерьмо еще с запашком. И рисуются мне в пьяном угаре кое-какие картинки из прошлого, когда Марина до меня еще крутила любовь с неким фраером из бара, а у тестя моего пистолет пропал, а потом этого черного в дурдом упрятали за то, что он где-то стрелял, ну и так далее. Уж не он ли тут появился? Копните, потрясите, пока его повязали, а? Дружеский совет. Сказал бы вам больше, но и тогда не знал толком, а сейчас вообще память ушла… Так что, чем богаты…
— Спасибо, — сказал Мазин серьезно…
«Кажется, ошиблись мы с Викторией Карловной, — думал Мазин, вернувшись в «Ариадну», хотя в последнее время версия Лилиной бабушки представлялась ему все более осязаемой. — Неужели Юрка ближе к истине? А почему бы и нет? Жизнь упростилась, сдерживающие центры подразвинтились. Кстати, нужно его проинформировать обо всем, что я знаю. А может, и поздравить?»
— Тебя, Юра, поздравить можно? — спросил он, набрав телефонный номер.
— С чем? — задал в ответ вопрос Юрий Сосновский тоном, по которому Мазин понял, что с поздравлением поторопился.
— Лихо твои ребята на кладбище сработали.
— Я его отпускаю, Игорь Николаевич.
— Шутишь?
— В день первого покушения этого парня не было в городе, а пули-то из одного ствола. В лучшем случае пистолет побывал в разных руках.
— В самом деле? Бывает же! У меня почти та же неувязка.
— В чем именно?
— И у моего подопечного на тот же день алиби.
Послышался смех.
— С чем и вас поздравляю. Не падайте духом, войну пережили, — заметил Сосновский, родившийся через много лет после войны, — и это переживем.
— А почему ты, собственно, в этого Руслана вцепился?
— По легкомыслию. Анонимку получил.
Разговор выходил за рамки телефонного, но Мазин не удержался, спросил осторожно:
— В чем суть?
— Писуля короткая. Читаю: «Ослепленный ревностью человек хочет лишить жизни известного целителя Артура Барсука. Помогите спасти жизнь врача, нужного людям. Подробности известны Марине Дергачевой».
Мазин обдумал текст.
— Когда ты получил это? После убийства?
— Письмо отправлено раньше.
— Выходит, опоздало? Подробности, как говорится, Марина унесла с собой? Почему же ты решил, что «ослепленный ревностью» — это Руслан?
— Сразу после убийства я повидал секретаршу Дергачевой, и она показала, что парень приходил к ним в контору и вел себя агрессивно. Я задумался, кто мог бы быть автором письма? Не сама ли Марина? В порядке самозащиты. Решил поговорить с ее супругом. Тот рассказал, что у Марины была связь с Русланом. Ну а об их отношениях с целителем знал весь этот вертеп, который вы не по заслугам окрестили «ковчегом».
«Дергачев в самом деле добряк. Широко делится», — отметил Мазин и спросил:
— А муж, по-твоему, ревновать не может?
Юрий помолчал.
— Считаете эту версию реальной?
— Я упомянул о своем подопечном. Это Дергачев. И у него тоже есть на первый день алиби. Вот мы и обменялись информацией.
— Оба чистые?
— Не спеши. Спасибо за анонимку. Мне есть о чем подумать. И дай мне, пожалуйста, возможность повидать этого Руслана.
«Мантра представляет собой особую комбинацию трансцендентных звуков, которая освобождает наш ум от тревог. Мана означает — ум, трайа — освобождение. Маха-мантра — великая Мантра. Шестнадцать слов, составляющих ее, особенно рекомендуются к употреблению в Кали-йугу, эпоху ссор, тревог и лицемерия…»
«Вот так, — усмехнулся Мазин. — Всего-то шестнадцать, и нет проблем!»
«Харе Кришна, Харе Кришна, Кришна Кришна, Харе Харе, Харе Рама, Харе Рама, Рама Рама, Харе Харе».
В сущности, только три разных слова.
«Имя Кришна означает Всепривлекающий, Рама — Всерадующий, а Харе есть обращение к энергии преданного служения Господу. Таким образом, маха-мантра означает: «О Всепривлекающий, о Всерадующий Господь, о энергия Господа, прошу, позволь мне преданно служить Тебе».
«Перевод, конечно, расширительный, но теперь я хоть представляю, что она там бубнит. Помоги ей, Кришна, если можешь!»
«Бубнила» в соседней комнате Лиля. Она предупредила: «Это займет минут восемь», а чтобы он не подумал, что у нее «поползла крыша», положила на стол перед Мазиным брошюру с пояснениями.
— Это очень серьезно, — пресекла она, возвращаясь, возможные шутки. — Вы поняли?
«Я, кажется, начинаю понимать по-бенгальски», — хотел он ответить, но было и в самом деле не до шуток.
Мазин пришел в этот домик после смерти Виктории Карловны.
— Я должен передать письмо, которое оставила вам бабушка.
Прежде чем взять конверт, Лиля сказала:
— Сначала я должна прочитать мантру.
И достала из сумки нечто среднее между четками и бусами. Сначала она намеревалась произнести свои молитвы тут же, но смутилась, побоялась насмешки и ушла в соседнюю комнату, оставив Мазина с печатным словом, видимо, решив, что печатному слову у нас принято доверять больше, чем устному.
Так Мазин обрел новые знания о духовной жизни, а Лиля подготовилась к разговору, о тяжести которого она еще только догадывалась.
— Мне это было необходимо, чтобы настроиться…
Тут сказано: у Господа много имен — Кришна, Рама, Иегова, Аллах, Будда.
— Почему такое предпочтение Кришне? — спросил Мазин, тоже настраиваясь.
— А что я знаю о других? Бабушка впитывала духовные истины с детства, для нее не было Бога, кроме Христа. А наше поколение начинает с чистой доски, если хотите, с себя. Я уже привыкла к мантре. Она мне поможет выслушать вас. И принять письмо. Бабушка сказала перед смертью, что вы знаете…