Карола, унося тарелки, наклонилась к сестре.
— Ты мало тренируешься, — шепнула она. — Раньше ты при этом еще и уши оттопыривала.
Маргарет пожала плечами и перестала косить.
На другом конце стола старушки-сестры приглушенно шушукались. Крошечная прабабка, казалось, дышала тяжелее, чем обычно. Ее птичья грудная клетка вздымалась под тканью корсажа, а глаза с самого начала трапезы уставились куда-то чуть выше головы Орландо, сидевшего как раз напротив.
— Маргарет всегда гримасничала.
Людвиг Кюн произнес эти слова таким тоном, будто объявил, что его дочь только что получила Нобелевскую премию.
— Карола тоже гримасничала, но я всегда побеждала… — отозвалась Маргарет.
Должно быть, красота старшей сестры причиняла ей боль. Чтобы выбросить это из головы, она еще сильнее подчеркивала свое уродство… Обычное дело для маленьких девчонок, когда они понимают, что не красивы. Они гипертрофируют безобразие и непропорциональность лица, и таким образом, по крайней мере, во время клоунады их безобразие выглядит преднамеренным.
— Сигару?
Орландо отклонил предложение мужа Каролы. В этот момент она взглянула на него. Ему показалось, что под прозрачной и хрупкой гладью ее глаз прячется глубокое и огромное, словно горизонт, море. В этом взгляде читался призыв и, одновременно, мольба не отвечать на него. Они были водой и пламенем. Она ждала его, укрывшись в его комнате, ей вновь хотелось почувствовать вкус его губ, броситься в его объятья в порыве безумной страсти. Но это внезапное бегство, этот уход, словно хлопок дверью, которая больше никогда не откроется — это была тоже она… Она была взлетом в прекрасные выси и внезапным падением на грешную землю, которую ненавидела, но не могла покинуть.
Орландо показалось, что тишина повисла над столом на несколько секунд дольше, чем нужно.
На другом конце стола ноготь прабабки царапал скатерть. Орландо повернулся к Крандаму.
— Вы знаете «Вертера»?
Ноготь перестал царапать белую ткань. Сам того не желая, Натале задал этот вопрос почти агрессивным тоном. Крандам, естественно, знал «Вертера» и, зная его, прекрасно осознавал свою роль — роль рогоносца Альберта.
Однажды в Берлине Орландо обсуждал этот персонаж с Генрихом Фалленом. Фаллен был одним из лучших баритонов Европы, один из столпов «Ковент-Гардена». Ему уже было под шестьдесят, и его голос слабел, однако в роли мужа Шарлоты не было больших сложностей; она принадлежала к той части его репертуара, которую можно было петь, по выражению старого певца, не вынимая связок из-за пазухи… Генрих объяснил Орландо, что Альберт — персонаж более сложный и даже более опасный, чем может показаться на первый взгляд. Заботливый муж, во втором акте он осознает, что Вертер любит его жену, смиряется с этим и предлагает свою дружбу. Но уже в третьем акте отношения между супругами портятся. Шарлота, до этого сама искренность, скрывает от него возвращение своего возлюбленного, и именно Альберт приказывает своей жене вручить посланцу пистолет, о котором просит Вертер, хотя прекрасно понимает, зачем тот нужен Вертеру. Орландо как сейчас видел Фаллена, одевающего парик в гримерке лондонского театра… Его лицо отражалось в зеркалах… Голос Генриха-Альберта все еще звучал в его ушах.
— Альберту все известно, он обо всем догадался. Он — единственное препятствие на пути влюбленных, но он непоколебим как скала. Названный мужем перед Богом, он не отступится. Напротив, именно он руками своего романтичного соперника уладит проблему; он облегчит самоубийство, передав Вертеру оружие, о котором тот просит… Оперные роли постоянно преподносят нам сюрпризы, дорогой Натале. Двадцать лет своей жизни я играл Альберта, считая его добрым, неприметным малым, однако с некоторых пор стал замечать, что он отъявленный негодяй. Или, проще говоря, убийца. Как и все мы…
— В этом доме все знают «Вертера», господин Натале. На то есть веская причина. Возможно, вы еще не в курсе, но она вас удивит и заинтересует…
Орландо уставился на него. Правильное лицо Крандама слилось с чертами Генриха Фаллена. Настоящий и мнимый Альберты. Нет, они оба были мнимыми. Но который из них в меньшей степени?
— Как-то вечером Эльза уже пела вам отрывок из оперы, но это еще не причина. Она более глубока и более удивительна.
Доволен собой. Вот что было ужаснее всего: Генрих Фаллен, стремясь проникнуть в душу персонажа, в конце концов обо всем догадался. А вот Альберт, как и Ханс Крандам, никогда не изводил себя догадками, они были мужьями по божьему праву. Они не искали смысла жизни — уже сама их жизнь оправдывала существование вселенной. Им было неведомо сомнение, страсть, чувство безнадежности, неуверенности в себе; всем своим весом, всем присутствием они заполняли все отведенное им жизненное пространство. И когда они ощущали угрозу, им было чуждо великодушие, чувство прощения и самопожертвования… Крандам был простодушен и беспощаден.
— В этом доме все знают «Вертера» по одной простой причине. Потому что Шарлота все еще живет здесь.
Даже не взглянув на Каролу, Орландо заметил, как та, склонившись в эту минуту над плечом мужа, чтобы забрать тарелку, вздрогнула.
Натале даже не пытался улыбнуться, он знал, что у него получится лишь жалкое подобие улыбки. Непринужденным движением он откинулся на спинку стула.
— Что ж, я был бы глубоко признателен, если бы вы мне ее представили, — проговорил он.
Крандам засмеялся. Идеальные зубы. В конце концов его карьера завершится на телевидении, в рекламе зубной пасты. Или чего-нибудь еще. Теперь уже улыбались все. Нетер Кюн напевно вздохнул, и его иссиня черный парик отбросил блик света.
Прижав руку к груди, Крандам с напыщенностью плохого актера произнес:
— Господин Натале, позвольте представить вам настоящую Шарлоту.
Его указательный палец обвел всех собравшихся и наконец остановился. Когда Ханс Крандам указал в сторону Хильды Брамс, прабабки, Орландо почудилось, что вокруг, словно от перепада напряжения, померк свет.
Ноготь немощной — это бледное насекомое — вновь принялся теребить скатерть.
Взрыв смеха близняшек.
В памяти тенора всплыли строки из либретто… «Господь, позволь мне рядом быть, невзгоды, радости делить с сим ангелом благословенным…» Глаза прабабки, сидящей напротив него, под стеклами очков отливали металлом… Две глазницы, наполненные ртутью. Орландо быстро подсчитал в уме… Это невозможно, Крандам над ним насмехался. Раз в 1770 году Шарлоте стукнуло двадцать, значит, теперь ей должно было быть около двухсот сорока.
— Перейдемте в салон, — сказала Карола. — Ханс, пожалуйста, разожги огонь, к ночи похолодает.
Орландо почувствовал, что вот-вот взорвется. Пока что он мог справляться с этим легким раздражением, но скоро оно перерастет в бешенство. Заметив это, Карола подошла к нему.
— Все очень просто, я вам объясню.
Крандам деланно улыбнулся.
— Проще простого, — сказал он. — Долгое время считалось, что в основу «Страданий юного Вертера» Гёте положил свои собственные воспоминания. Якобы, в юности он любил замужнюю женщину и едва не покончил жизнь самоубийством. Все это, конечно, чушь: парень был слишком крепким для этого, и до идеи пустить себе пулю в лоб ему было как пешком до Луны. На самом деле он поступил так же, как и все его коллеги-романисты: воспользовался фактами из жизни других.
Орландо поднялся. Карола встала рядом с ним, и Ханс Крандам возглавил шествие в старый салон. На ходу Карола продолжила рассказ, начатый ее мужем. Остальные шли за ними. Резиновый наконечник палки Петера Кюна, соприкасаясь с полом, издал звук, похожий на чавканье вантуза.
— Эти факты из жизни других очень просты, — говорила Карола. — Юный студент, дальний друг семьи, втюрился в жену хозяина дома, у которого он поселился.
Они уселись в кресла. Крандам присел на корточки перед камином и чиркнул спичкой. Маргарет забросила ноги на подлокотник кресла и зевнула.
— Не обращайте на меня внимания, — сказала она. — Мне рассказывали эту историю всего лишь раз триста, и обычно для меня — это прекрасное снотворное.
Карола затянулась сигаретой.
— Ее звали Шарлота Хард, — продолжала она. — И именно ее Гёте изобразил в своем романе. Хильда — ее прямая наследница, она приходится ей праправнучкой.
В камине уже разыгралось пламя. Ханс отступил, и на фоне огня его силуэт превратился в мрачную тень. Еще одна характерная черта такого рода персонажей: вещи их обожали, эти люди были умельцами на все руки, и мир подчинялся им беспрекословно. Может быть, именно этот дар и соблазнил Каролу: Ханс Крандам принадлежал к миру приятных, надежных и практичных вещей, и этого было достаточно, чтобы сделать жизнь идеальной, а заодно и невыносимо скучной.
Он подвинул кочергой два полена и повернулся к сидящим в салоне.
— Карола забыла сказать, что и она, как, впрочем, и Маргарет — тоже самые что ни на есть прямые наследницы Шарлоты. Кстати, это многое объясняет, даже больше, чем можно себе представить…
Орландо явно ощутил, что Карола вновь напряглась.
— Думаю, господину Натале это не интересно…
В другом конце комнаты Маргарет Кюн, словно развлекаясь, снова скосила глаза. По лицу Крандама скользнула усмешка.
— Господин Натале, верите ли вы в наследственность?
Карола встала. Пламя окрасило трепещущими алыми отблесками левую половину ее фигуры.
— Почему вы спрашиваете об этом?
— Потому что я сам верю в нее тверже некуда; во всяком случае, она помогает мне объяснить, почему Карола может жить только здесь и ни в каком другом месте.
«Здесь, не здесь, какая разница? — подумал Орландо. — Повсюду с ней будешь ты, и поэтому переезжать нет смысла: в любом случае перед ее глазами всегда будет мелькать твоя проклятая инженерская рожа».
Все остальные сидели вдоль стен, образовывая что-то вроде правильного полукруга. Таким образом, он и Карола Крандам оказались на авансцене.
— Коньяку? — предложил Крандам. — Это настоящий коньяк, к тому же очень старый. Настоятельно рекомендую по