— Да, — сказал Вертер полушепотом. Он беспокойно шарил взглядом по сторонам. Я приготовился передать деньги, но тут подошел травмай, так что мне это не удалось.
Целью нашей поездки оказалось низенькое, похожее на кафе здание, на котором неоновыми буквами значилось «Арена». Я не мог представить себе, что это цирк, поскольку там не платили на входе. Я хотел сказать об этом тете Вертера, но она с такой уверенностью провела нас через вращающуюся дверь, что я счел: она знает, куда идет.
Мы вошли в низкий, просторный зал, однако стулья там были не как в театре или кино — рядами, а составлены вокруг столиков. Внутри было человек тридцать-сорок, они что-то ели, пили и смотрели представление, частично происходившее в зале. Там стоял человек с устрашающей физиономией. У него была несоразмерно большая голова, волосы подняты дыбом, глаза устремлены на кончик носа. Носки его туфель были повернуты друг к другу. Его освещали яркие цветные снопы света. Он молчал и, казалось, выжидал. Люди хихикали. Как только мы уселись за столик, грянул оркестр, и человек беспомощным, протяжным голосом запел: «Я — тупой, я болван, дурачина Йопи!» Он кривил рот, словно его рвало.
Оказалось, что это был конец номера, поскольку занавес упал и люди захлопали. Из нас четверых смеялась только Марта.
Я впился взглядом в прейскурант на столе. Самым дешевым был лимонад, стоивший пятьдесят пять центов. Я ужаснулся и хотел было отложить листок, но тетя уже заметила, что я просмотрел его, и спросила, чего бы мне хотелось.
— Ничего, совсем ничего, — торопливо ответил я. Между тем занавес поднялся для нового номера. Это было нечто вроде спектакля; я его не понял. Началось это так: в комнате с ширмой за письменным столом сидели в ожидании двое мужчин в белых куртках. Из карманов у них свисали тонкие резиновые шланги.
— Тяжкая жизнь у докторов, — сказал один.
— И никогда никакая симпампушечка на прием не придет, — сказал второй.
Тетка Вертера подозвала кельнера и попросила программу, но таковой не оказалось.
— Просто идет представление, потом начинается что-то другое, — ответил он. Тетка Вертера заказала кофе для себя и лимонад для нас троих.
Представление продолжалось. Явилась полная дама с девушкой, очевидно, своей дочерью. Дама желала, чтобы ее осмотрели, и стала раздеваться за ширмой. Несколько раз она высовывалась из-за ширмы, чтобы взглянуть влево-вправо; при этом оказывалось, что она сняла еще какую-то деталь одежды, которую развешивала на ширме. Всякий раз, когда она появлялась, люди громко смеялись. Девушка стояла, засунув пальцы в рот и глядя в пол.
— А ты умеешь играть в папочку и мамочку? — спросил ее один из докторов.
— Это как? — спросила девушка глупым, скучным тоном. Люди за столиками загоготали.
Я оцепенел и решил больше не смотреть. С огромным трудом я глотал лимонад, коловший в носу. Тетка Вертера это заметила.
— Если не хочешь, не пей, — сказала она. Я вытащил свои деньги и решил, не разворачивая, сунуть их ей в сумку.
Между делом я исподтишка наблюдал за Мартой и Вертером. Марта все, что происходило в представлении, находила ярким и забавным. Она безостановочно смеялась. Вертер же застывшим мрачным взглядом смотрел перед собой.
Один из докторов исследовал даму, оставшуюся в одном корсете и туфлях, с помощью шлангов, в которых я распознал стетоскоп. При этом он бормотал какие-то замечания, при чем тут и там раздавались смешки, но мы сидели чересчур далеко, чтобы расслышать.
Мне хотелось как можно ловче бросить завернутые деньги в сумку тетки Вертера, но я промахнулся, и они упали на пол. Она услышала звук и подняла их.
— Это со столика упало? — спросила она меня.
— Не знаю, — ответил я.
— Наверное, кто-то забыл, — решила она, развернув бумажку. Меня пронзил ужас, поскольку оказалось, что это записка. Тетя прочла:
«Молочник, полтора бидона, будьте добры, рассчитаемся завтра». Больше там ничего не было, так что я немного успокоился. Она решила, что владельца искать бессмысленно.
— Можете купить себе на них вкусненького, — сказала она.
Доктор закончил осмотр и объявил, что дама здорова. После этого он осмотрел дочь, которая раздеваться не стала.
— Ей совершенно необходимо кое-чего впрыснуть, — сказал он.
— Эй, эй, с чего вы это вдруг взяли, — воскликнула мать, — она ведь даже не разделась.
— Ну, — сказал другой доктор, — это по ней сразу видно.
После этого мать и дочь собрались уходить.
— Ваша дочь должна завтра в полдень зайти на прием, одна, — сказал первый доктор.
— А это дорого? — спросила мать.
— Нет, ничуть, — уверил ее доктор, — это мы ей задаром сделаем.
— А ей это не повредит? — спросила дама.
— Нет, ничуть, — уверил доктор. — Оно, правда, бывает, что распухнет маленько, — сказал другой доктор, — да потом все само собой пройдет.
Присутствующие взвыли. Тетка Вертера подозвала кельнера.
— А зверюшки будут? — спросила она, — собака с обручем?
— Нет, сударыня, — ответствовал человек, — это было на прошлой неделе.
— А что же теперь такое? — продолжала она.
Ей объяснили, что программа состояла из скетчей, чечетки и акробатики. Вертер во время беседы казался напряженным. Внезапно мне пришло в голову, что он, возможно, думал о том же, что и я, и вероятно, — о чем никто не знал — (потому что это была тайна) мы с ним были братья.
— Это нам не очень-то подходит, — сказала его тетя. — Мы уходим.
Я изо всех сил налег на лимонад. Представление достигло финала: дама с дочерью, ушедшие за кулисы после аплодисментов, появились вновь, и оркестр разразился дребезжащим грохотом. Внезапно все четверо нацепили парики, сделанные словно из половых тряпок или из ваты, и подступили к краю сцены. Музыка сменилась на медленную, заунывную мелодию. При этом все четверо принялись вихлять бедрами и слаженно запели:
— Делать укольчики мы не устаем! А игла сломается — пальчиком проткнем!
В конце они раскланялись под грохот барабанов. Мы вышли на улицу.
— На прошлой неделе было очень мило, — сказала тетя Трюс, — но это нам не очень-то подходит.
Я спросил себя, куда мы идем.
— Идите-ка купите себе что-нибудь, — сказала она вдруг, дала Вертеру деньги и отправила нас в продуктовую лавку. Там было довольно много народу.
— Вертер, — сказал я, пока мы стояли в очереди, — ты должен в воскресенье пойти со мной к моим дяде и тете. Я с тобой ходил, значит, в воскресенье тебе со мной можно. Ты это вполне заслужил.
Мы купили фиников и кислых карамелек и отдали за это всю сумму. Я хотел опять попросить его сопровождать меня в воскресенье, но к тому времени мы уже вышли из магазина и направились к его тете. Она одобрила наши покупки. Заморосил дождь. Вертер раздал финики, но мне они пришлись не по вкусу.
— Я пойду домой, — сказал я. Тетя попыталась уговорить меня остаться у них, но я не согласился.
— Мне опять нужно пораньше домой, — сказал я. В конце концов она сдалась и спросила, есть ли у меня деньги на трамвай.
— Да, конечно, — сказал я, хотя у меня ничего не было. Она было захотела отвезти меня назад, но я сказал, что хочу еще рассмотреть пару витрин и сам сяду на трамвай. Я ушел, наскоро помахав рукой. Когда они уже немного отошли, я бегом догнал их и спросил Вертера, пойдет ли он со мной в воскресенье. Прежде чем он успел ответить, я уже отбежал, но в этот краткий момент его тетя протянула мне карамельку, и я ее взял. Я отправился домой пешком, очень длинной дорогой, безо всякого удовольствия посасывая карамельку.
— Ты отдал деньги этой тете? — спросила мама.
— Да, они у нее, — сказал я.
— Тебе понравилось? — спросила она.
— Да, было весело, — тускло сказал я и пошел на чердак. Там я написал Вертеру записку следующего содержания: «Вертер. Ты должен пойти со мной в воскресенье, потому что это очень весело. Ты должен прийти ко мне домой как можно раньше. Когда ты придешь домой, письмо будет уже в почтовом ящике». Когда я вышел опустить письмо, лил дождь, такой же, как тогда, когда мы отправлялись в цирк. Перед домом Вертера стояла белая машина, окруженная какими-то беседующими людьми. Я прошел мимо них, ступил на крыльцо и бросил письмо в почтовый ящик. Сразу после этого я услыхал шум на лестнице и срывающиеся на крик буйные голоса. «Теперь спокойненько держите, — сказал высокий мужской голос, — и не выпускайте». Я слушал через щель почтового ящика. Раздались удары, звуки, словно кто-то оступался и боролся. В этот момент ко мне подошел человек из группы, стоявшей возле машины, и прогнал меня прочь. Я бросился на край парка, нашел место, где раньше сидел в кустах и высматривал, и уселся на пенек. Так же, как и раньше, я подглядывал за домом Вертера. Однако ничего особенного не происходило. Кусты были недостаточным прикрытием, так что вскорости я промок и отправился домой.
Этим же вечером Вертер пришел занести ответ, который вручил моей матери. Она позвала меня, но, когда я подошел к двери, Вертер уже исчез. Письмо гласило: «Дорогой Элмер. Я охотно пойду с тобой в воскресенье. Я сам приду, тебе не нужно заходить за мной. До воскресенья я еще к тебе зайду. Тебе не надо приходить ко мне домой. Вертер». Это письмо меня озадачило.
На неделе он не появился. Я решил, что он забыл о нашей договоренности, и начал писать новое письмо, но уничтожил его.
В воскресенье, расположившись для наблюдения на чердаке, около половины третьего я заметил приближающегося Вертера. Мы отправились в путь. — Тебе точно понравится, — сказал я, — поэтому я тебя и позвал.
Правда заключалась в том, что мне не хотелось одному идти к моим дяде и тете. Они попросили мою мать прислать меня в это воскресенье. Жили они на втором этаже на Твейде Оостерпаркстраат.
Мой дядя торговал на рынке золотыми рыбками. Его товар располагался в больших корытах на веранде позади дома. Когда я, сидя на корточках, разглядывал рыбок, сновавших среди водорослей, мое настроение всегда ухудшалось, и я чувствовал подступающее одиночество. Дом стоял почти на углу, и с веранды открывался вид лишь на глухую выбеленную стену. (В садах частенько стелился жиденький голубой дым.)