Почему, собственно, это незначительное происшествие произвело на меня такое впечатление, я не знаю, но я не мог забыть о нем, и оно пробудило во мне беспрестанно растущее сомнение, которое, тем не менее, не заставило меня потерять связь с коммунистическим движением и симпатию к нему. Произошло это лишь значительное время спустя, благодаря одному событию, случившемуся вскоре после первых парламентских выборов.
Я работал тогда городским и судебным корреспондентом амстердамской газеты «Пароль». Редакция была занята сбором жизнеописаний и фотографий всех кандидатов, имевших шанс быть избранными, для того, чтобы в день обнародования результата выборов тексты и клише были готовы к верстке. Запрошенные сведения поступали от всех политических партий, за исключением коммунистической.
— Может, хоть ты знаешь, в чем там дело? — спросил меня зав. отделом политики. — Ты у них свой человек. Мы их уже четыре раза запрашивали, и всякий раз телефон берут разные люди. Обещают все отослать, через пару дней опять звоним, — ничего они не знают и слыхом не слыхивали.
Я смущенно сознался, что понятия не имею, в чем дело.
— Ты вот что, — сказал мне шеф, — ты этих ребят знаешь. Сходи-ка ты к ним и попроси имена и адреса. Потом обойдешь их всех и выжмешь из каждого по полсотни слов. И четкое фото. Если не захотят с ним расстаться, спроси, когда они бывают дома, а мы тогда придем и сами сфотографируем.
Я отправился в путь. У меня было смутное, неприятное чувство, которое я не мог объяснить. Погода стояла довольно теплая. Я пересек улицу и направился в редакцию коммунистической газеты, располагавшейся в то время напротив нас. Я объяснил причины моего появления дежурному по этажу, был пропущен и очутился в длинном коридоре со множеством дверей. Все они были закрыты, и табличек на них не имелось. Я остановился и немного подождал в надежде, что вдруг одна из дверей откроется, кто-нибудь выйдет и поможет мне. Никто не выходил. Правда, время от времени по коридору дефилировали коллеги-корреспонденты, появлявшиеся из другого крыла, и дружески приветствовали меня. В конце концов я остановил одного из них и изложил ему цель своего визита.
— Чудненько, — сказал тот. — Сейчас посмотрим. — Он исчез в том же направлении, откуда и явился, через несколько минут возвратился, чуть не сбил меня с ног, горя усердием сопроводить меня в одну из дверей, прямо за моей спиной, передумал, отступил назад, подмигнул мне, чтобы я следовал за ним, и без стука отворил расположенную в темном углу коридора дальнюю дверь. Он вошел внутрь и оставил ее открытой, но я не знал, последовать ли мне за ним, и потому застыл в дверном проеме. Это была четырехугольная комнатушка с голым полом, в задней стороне здания. Девушка лет двадцати сидела, согнувшись, на стуле в углу и возилась со своей туфлей. На подоконнике полураскрытого окна сидели двое молодых людей, один из них скручивал папиросу. Мой провожатый подошел к нему, что-то негромко произнес, и тот задумчиво кивнул. Другой молодой человек у окна, в коричневом костюме из манчестерской ткани, в этот момент уставился в пол и сказал: «Женщины Тито на руках носили». Ни один из троих, находившихся в комнате, не обратил на меня ни малейшего внимания. Мой проводник вышел, чуть не сбив початую бутылку молока, стоявшую на столе возле пишущей машинки, и вновь устремился в коридор.
— Посмотреть, может, Фред там, — пробормотал он, увлекая меня в другую комнату. Он постучал, но ответа не было, и он отворил дверь. Комната по форме и обстановке была примерно такая же, что и предыдущая. За столом сидел человек, который что-то переписывал или корректировал. Он сосредоточенно глянул на нас. Я поздоровался. Мой коллега изложил цель моего посещения. Я вышел вперед и протянул руку для знакомства, но человек за письменным столом ее проигнорировал. Он внимательно посмотрел на меня. Вероятно, он был еще очень молод, но лицо его имело вид нездоровый и весьма напряженный. У него была невероятно тяжелая нижняя челюсть и сильно вытянутый рот. Глубоко посаженные зеленовато-голубые глаза быстро, беспокойно метались. За то короткое время, что он смотрел на меня, он несколько раз нахмуривал лоб, и один угол его рта сводило судорогой. Я внезапно узнал его — ошибки быть не могло. Всего год назад он был в нашей редакции, и мой шеф, заметивший через стеклянную стену своего отделения, как тот проходил по коридору, встал и сказал: «Черт возьми, наши вахтеры никуда не годятся. Этого типа нужно было задержать».
Воспоминание заставило меня на мгновение улыбнуться, и, кажется, это его укололо. Он потупился и покачал головой. После этого он заговорил, не глядя на меня.
— Этим занимается отдел пропаганды, — сказал он.
— На Вейзелграхт, — торопливо добавил я.
Услыхав ответ, мой провожатый вдруг оживился. Вместе со мной покинув комнату, он с общительной услужливостью принялся объяснять мне, где расположена искомая контора. После этого он торопливо ушел.
Вновь оставшись один в коридоре, я раздумывал, что мне предпринять. Я отлично понимал, что ссылка на контору на Вейзелграхт была бессмысленной, но как я мог это доказать, не побывав там? Я мог еще попытаться попросить о встрече с главным редактором, г-ном Куйемансом, но мне было неловко перед ним и, прежде всего, перед его супругой, тетушкой Софи, особенно когда встречал ее на улице, — из-за того, что я не был членом партии и даже работал в газете, которая выдавала себя за социалистическую, а на самом деле была предательницей рабочего класса.
Я направился по указанному адресу на Вейзелграхт — это был солидный особняк, в котором в настоящее время располагается крупный магазин радио и телевизоров, ибо время не стоит на месте.
Изнутри здание выглядело весьма пустым и запущенным. Я поднялся на первый этаж. Там висел густой папиросный дым, и в то же время сильно пахло свежим некрашеным деревом. В начале коридора я был остановлен человеком в массивных роговых очках. Дальше меня не пустили, и мы кратко побеседовали там же, в коридоре.
— Вас в любом случае не примут, — нетерпеливо сказал человек. — Они не смогут вам помочь.
— А в самом партбюро? — спросил я, в сущности, и сам не зная, почему.
— Где-где? — с подозрением переспросил человек.
— На Кейзерграхт, я имею в виду, — легкомысленно ответил я. — Не могли бы вы позвонить и навести для меня справки?
— Не знаю, есть ли там кто на месте, — ответил человек.
Я раскланялся, вышел и отправился на Кейзерграхт. По дороге я отыскал в телефонной будке номер дома и записал его и первую букву названия канала[23] на клочке бумаги, дабы устранить всяческие недоразумения. Как выяснилось, мера эта оказалась не лишней, поскольку на двери здания, с виду — обычного жилого дома, не было никаких табличек. Имелся лишь белый звонок. Я еще раз проверил номер, завернул за угол, чтобы быть уверенным, что это именно Кейзерграхт, и позвонил в дверь. Мне отворила маленькая, худая женщина лет тридцати пяти, в коричневом платье.
— Это комитет коммунистической партии Нидерландов? — осведомился я.
— А вам кого надо? — спросила женщина.
— Коммунистическую партию, — ответил я, — и мне хотелось бы знать, здесь ли это.
Женщина ничего не ответила, — она определенно ожидала от меня более подробных пояснений. Я назвал ей мою должность и вновь изложил суть дела. Говоря, я начал злиться, но в то же время мной овладело приятное, торжествующее чувство.
— Видите ли, — сказал я, улыбаясь и стараясь не выходить из себя, хотя против моей воли щеки у меня начали разгораться, — редакция газеты вашей партии (мне пришлось выбрать эти пространные слова, поскольку сильное отвращение внезапно помешало мне выговорить название газеты) направила меня на Вейзелграхт, а оттуда я был послан сюда. Ничто не мешает вам послать меня обратно по одному из этих адресов.
«Это сложная, слишком сложная и сжатая формулировка», — в ярости подумал я.
— Адреса, говорите. А у нас их нет, адресов-то, — сказала женщина.
— И что, нет никого, кто за это дело отвечает? — поощрительно спросил я. — Как вы думаете, к кому я мог бы обратиться? Может быть, вы могли бы для меня позвонить?
— Позвонить? Кому это я буду звонить? — спросила женщина. Вопрос показался мне наглым.
— Полагаю, что вы это сами прекрасно знаете, — сказал я, все еще спокойно и медленно, — возможно, этим занимается начальник отдела пропаганды. Это не Сеф ли Пейн? — При этом имени женщина вздрогнула. — По крайней мере, я видел это имя в телефонной книге, — сказал я. — Как вы считаете, может, мне лучше самому с ним переговорить?
— Да, разумеется, это можно, — нерешительно сказала женщина.
— Так и сделаем, — решил я. — Премного благодарен за ваш совет.
Я вновь отправился на Вейзелграхт.
— Мне нужно еще раз поговорить с г-ном Сефом Пейном, — сказал я дежурному в дверях, как будто уже разговаривал с Пейном в мой предыдущий визит, — это же, кажется, на втором этаже?
Портье услужливо направил меня на первый этаж, по коридору вторая дверь направо.
Судьба мне благоприятствовала. На площадке первого этажа было пусто. Я осторожно ступил в коридор, но человека в очках с черной оправой видно не было. Середину коридора заливал солнечный свет, проникавший через широко распахнутую дверь с правой стороны. Вторая дверь направо. Я подошел к ней и громко постучал по косяку. Человек, сидевший спиной ко мне за неким подобием стола, обернулся, но ничего не сказал.
— Я хотел бы поговорить с г-ном Сефом Пейном, мне нужны кое-какие сведения, — начал я.
Мужчина, развернувшийся ко мне на стуле, закаменел лицом. Я назвал свою должность. Губы его шевельнулись.
— Ну и что же вы хотели узнать? — процедил он сквозь зубы.
Я прошел дальше в комнату, поскольку расстояние между нами было слишком велико для того, чтобы вести беседу. Это было очень просторное, вытянутое помещение с голым полом. Многочисленные большие окна все до единого были закрыты. В комнате висел скверный запах застоявшегося папиросного дыма. По углам стояли свернутые флаги и транспаранты, на полу вдоль стен высились кипы печатного материала. Человек был один. Стол, за которым он сидел, был очень длинным и состоял из двух козел, накрытых сверху несколькими досками. По концам стола были также разложены пачки листовок. Посередине стояли пепельницы и старомодная конторская пишущая машинка, а рядом лежал квадратный, наполовину развернутый и перетянутый резинкой сверток с бутербродами.