— Санта Клаус к вам пришел, — произнесла фигура несколько хрипловатым голосом, — и он для сестры Магуссен кое-что принес. — С последними словами он глянул на маленький, обернутый в коричневую бумагу сверток, крест-накрест обвязанный веревкой и, судя по форме, содержавший в себе коробочку. Он вновь сверился с адресом, несколько раз переведя взгляд со свертка на деревянную табличку с именем «Мед. сест. МАГНУССЕН» на двери.
— Да, это здесь, — ответила сестра Магнуссен. Она чуть пошире открыла дверь и взяла сверток. Действительно, на нем было написано: «Мед. сест. Магуссен», и написано было небрежно, словно в большой спешке, с запинками в строчках — наверняка там, где писавший сражался со складками оберточной бумаги.
— Я бы на твоем месте впустил Санта Клауса в дом, девочка, — сказал человек протяжным, глубоким, но все еще сиплым голосом.
И впрямь, подумала теперь сестра Магнуссен, ее сдержанность по отношению к посыльному выглядела не вполне вежливо. Она распахнула дверь и впустила Санта Клауса. Следуя за ним по коридору в комнату, она вдруг осознала, что человек этот ей не знаком. Кто же тогда его послал? Внезапно в голову ей пришла ужасная мысль, от которой чуть не перехватило дыхание. А что, если он был направлен к ней каким-нибудь сообществом или организацией, в которую переслали ее имя и адрес, упомянув, что она совершенно одинока? О такого рода акциях не раз сообщали по радио: где можно записаться в благодетели бессемейного или больного; что можно сделать, если хочешь немножко скрасить рождественский вечер одинокому человеку. Все верно, у нее не осталось никаких родственников, но, по сути дела, об этом никто не знал. Нет, и прежде всего — никому, кто был знаком с ее характером, такое бы в голову не пришло. Разве что в шутку?..
Теперь они были в комнате. Санта Клаус оглядывался очень внимательно — как показалось сестре Магнуссен, даже несколько нескромно. Присесть он не пожелал.
— Ладно уж, не стану спрашивать, хорошо ли ты себя вела в этом году, — произнес он все тем же сиплым голосом. — Кстати, и подарок ты уже получила. Я бы на твоем месте его скорехонько развернул. — При этом он запрокинул голову, словно чутко прислушивался к звукам в доме. Сестре Магнуссен показалось, что у него какие-то странные глаза.
Она принялась снимать обертку с подарка. И правда, там оказалась продолговатая картонная коробочка.
— Такой тихий вечер, — произнес Санта Клаус, подходя к окну и пристально вглядываясь в оба конца улицы.
Сестра Магнуссен подняла голову. Действительно, в глазах посетителя таилось что-то странное, выжидающее, или — более того — молчаливое и холодное, как у животного. Возможно, его глаза были схожи с глазами того северного оленя из рекламы шерстяных одеял или одного из прирученных зверей, изображения которых она незадолго до того видела в журнале? Все так необычно, так невероятно, — вдруг осознала она. Как она ни напрягалась, ей не удалось вспомнить слова, которыми она обменялась с посетителем, перед тем как впустить его. Машинально она распаковала сверток до конца и вынула коробочку. Санта Клаус отошел от окна и встал рядом с ней. Сестра Магнуссен раскрыла коробочку. Та была неглубока и содержала в себе нечто матовое, бежевое, полностью прикрывавшее дно. Она ухватила и вытянула из коробочки нейлоновый чулок.
— Ах… — сказала она и пощупала, нет ли на дне бумажки или картонки, скрывающей второй чулок, — но там было пусто. — Я… я не вижу второго, — запинаясь, проговорила она, — где он?
Санта Клаус подошел к ней вплотную.
— Может, ошибка вышла? — сказал он. Сестра Магнуссен, по той или иной причине, которой она не могла постичь, почувствовала, что никакой ошибки тут не было. Стало быть, шутка, неудачная шутка… — подумала она. Нет, это было что-то совсем другое — неизвестное, жуткое. Как могло получиться, что факт отсутствия второго чулка означал что-то страшное, что-то настолько печальное, что ни ей самой, ни всему подлунному миру никогда не удастся это понять и пережить?..
— Я не вижу второго… — повторила она, но голос ее звучал так, словно говорил кто-то другой.
— Ну, — сказал Санта Клаус, — в настоящий момент это не так уж важно. — Взяв из ее рук чулок, он с чутким интересом принялся рассматривать его, словно женщина, пытающаяся определить цвет ткани у дверей магазина, при свете дня. Он провел чулком вдоль края рукава по тыльной стороне ладони. — В первую очередь, важно, — сказал он, не глядя на нее, — подходит ли он к цвету твоего лица. — Он поднес чулок к ее щеке.
Теперь всё было исполнено той самой жуткой, невыразимой тоски. Сестра Магнуссен по-прежнему не понимала, что это такое. Ей хотелось плакать, но отчего?.. Она все еще не понимала, даже тогда, когда быстрым движением посетитель очутился за ее спиной, и что-то, слегка коснувшись кожи, сверху вниз скользнуло по ее лицу. Она не заплакала, нет: страшный кашель одолел ее. Она успела увидеть, как комната распадается на темнеющие, разлетающиеся во все стороны части. После этого все сделалось черным, и больше она уже ничего не видела.
Кровь
— Аллен! — вновь раскатился по амбару резкий, сиплый мужской голос. Ответа не было, но откуда-то из груды прессованного сена послышался краткий шорох. Мужчина сощурился и на несколько секунд застыл, напружиненный, в ожидании, что звук повторится.
Шорох послышался из другого места. Мужчина с небрежной безошибочностью хищного зверя мгновенно пересек пространство, отделявшее его от копны сена, бесшумно и ловко перескочил через пару тюков и выволок наружу скорченное мальчишеское тельце. Некоторое время стояла тишина нарушаемая только звуком свистящего, неровного дыхания.
— Ну, и что ты там делал? Дерьмо. Дрянь поганая. Потерял, что ли, чего? — тихо и оттого еще более хрипло проговорил, наконец, голос. Прежде чем последовал ответ, раздались звуки учащающихся ударов.
В скудном свете отчетливо вырисовывалось только лицо ребенка. Оно было бесслезно; хотя изо рта вырывались размеренные, пронзительные стоны в острых, мышиных чертах и глубоких темных глазах читалась лишь терпеливая бдительность.
Мужчина оттолкнул ребенка и со звериной силой пихнул его лицом в стену. Послышался сдавленный визг, заставивший мужчину на мгновение выпустить свою жертву. Кулаки его вновь принялись молотить по детскому тельцу, но, в конце концов, он, похоже выбился из сил, поскольку внезапно прекратил истязание, повернулся и вышел.
Аллен отер с губ капавшую из носу кровь, выхаркнул попавший в рот кровянистый клочок сена и на цыпочках выбрался на улицу, на яркое солнце. Едва выйдя за дверь, он вновь машинально съежился, но внезапно раздавшийся над его головой голос принадлежал теперь другому человеку. Мальчик выпрямился и глянул наверх.
— Аллен, поди сюда. — Высоко над ним, через бортик чердачного настила свесилось цветущее личико, обрамленное золотистыми кудряшками. Аллен непослушно тряхнул головой.
— Ой, да ты весь в крови. Поди-ка! — приказал голосок. Мальчик опять обтер губы и глянул себе на руку. Ступив пару шагов вперед, он приткнулся к лестнице и вжался лицом в прохладную сталь перекладины.
— Тебе же хуже, — проквохтал голосок наверху. — Иди сюда, или я папе что-то скажу.
Мальчик неторопливо взобрался по высокой лестнице и там, наверху, уселся на пол, сорвал с одной из множества натянутых под потолком веревок кусочек сушеного яблока и сунул его в рот.
— Ты чего, это нельзя, — сказала девчушка. — Все про тебя будет сказано.
Мальчик не отвечал. Теперь девочка, в свою очередь, стянула с веревки полдюжины яблочных долек, одну сжевала, а остальные швырнула вниз.
— У гусениц тоже кровь, — сообщила она. — Только зеленая.
Мальчик по-прежнему молчал. Там, где они сидели, высоко вверху, веял легкий ветерок, время от времени подвывавший в щелях крыши и стен.
— Он тебя сразу найдет, — продолжала девочка. — Потому что ты глупый и прятаться не умеешь. Папа говорит: у него в голове пусто, я ему туда сам все должен заколачивать. Он говорит: Аллену что в лоб, что по лбу. Вот что папа говорит.
Мальчик облизнул губы, но не обернулся. Было неясно, дошло ли до него сказанное. Взгляд его был устремлен прямо перед собой.
Сарайчик был гораздо выше конюшни и дома, почти целиком спрятавшегося за его крышей. Перед ними простирались обнесенные булыжниками фруктовые садики, красное, почти пересохшее речное русло и высящиеся за рекой купы деревьев, голубоватые не то от пыли, не то от затопившего деревню тумана, в котором проступали только шпили собора. Домов не было видно совсем — ни кирпичика, ни крыши. И высокие, мощные стены, выраставшие у дороги и огибавшие кладбище, где покоились его родители, оставались недоступными взору, как бы зорко мальчик ни всматривался.
Проглотив пережеванное яблоко, он принялся отколупывать ногтями подсохшую темную корочку вокруг носа.
— Лестницу можно совсем отвинтить, — сказала девочка, часто кивая и мотая кудряшками. Мальчик глянул на нее. Нельзя лестницу отвинтить, она ведь железная! Он покачал головой.
— Да вот же правда! — заливался голосок. — Смотри. — Она опустилась на колени, наклонилась и с натугой принялась отвинчивать болты, которыми крепились к полу брусья лестницы. Когда болты наполовину вышли наружу, она остановилась и снова выпрямилась. Побагровевшее личико было влажно от пота.
— Ладно, пальцы больно, — объявила она, откидываясь назад, к стене из гофрированного железа.
Мальчик лишь коротко цыкнул.
— Ну, чего молчишь? — спросила девочка, закинув руки за голову и еще сильнее откидываясь назад. — Ты чего думаешь, мне вообще отвечать не обязательно?
Мальчик окинул взглядом простертую фигурку, задержавшись на толстых красных лодыжках и кукольных черных туфельках с пуговками. Губы его чуть заметно дрогнули.
— Опять в рот воды набрал? — Голосок, как и прежде, был медленным и протяжным, но теперь в нем отчетливо слышались иные, так хорошо знакомые мальчику нотки. — Нельзя