Осмер вмешался в перепалку. Молодой человек за стойкой, который, невзирая на свою безупречно застегнутую на все пуговицы униформу, казалось, совершенно не страдал от жары, и чья иссиня-черная кожа не выказывала ни малейших признаков транспирации, оставался невозмутим и предупредителен, однако непреклонен. В конце концов Тим потребовал начальника. Когда тот появился, перебранка была в самом разгаре, но кое-что теперь начало проясняться: взимание суммы было не самодеятельной формой выкачивания денег, организованной служащим для пополнения собственного кармана, но совершалось официально и на основании недавно введенного налога на полеты. Вняв совету Осмера, Тим сдался и за свои деньги получил грязный клочок бумаги, покрытый корявыми печатными буквами и оснащенный маркой. Тим хотел немедленно скомкать и выбросить бумажку, но Осмер остановил его.
Перебранка заняла много времени, и все прочие пассажиры уже прошли таможенный контроль. Служащие покинули свои посты и сидели по углам конторы, потягивая пиво или минеральную воду. Осмера дальше с Тимом не пустили, и они распрощались. Стоило некоторых усилий вновь расшевелить служащих, но, к счастью, они слишком разомлели, чтобы проявлять интерес к багажу Тима. С заметным опозданием, но все-таки вовремя, он достиг зала ожидания на краю аэродрома, к которому подъехал открытый автобус на низких колесиках, перевозивший в самолет пассажиров и багаж. Почти все путешественники уже расселись, но погрузка двух последних оказалась нелегкой, и Тиму, стоявшему за ними, опять пришлось ждать.
Он уже снова успокоился: собственно, из-за чего было поднимать шум? Он, слава богу, летел назад, домой, и, вероятно, последующие два года ему не придется возвращаться в этот парник. Дома будет прохладно, все будут рады ему, и, кроме того, он не забыл купить премиленький подарочек…
Подарочек? В чемодан он его убрал или в сумку? Тим уже не помнил. Он открыл и то, и другое. Нет, не здесь… здесь тоже нет… но где? Где же тогда?.. Внезапно он вспомнил, где оставил статуэтку: на стойке, в большом зале! С вещами в руках он помчался назад. Ворвался в таможенную контору, — какой-то служащий пытался его задержать, но Тим отпихнул его и пронесся в зал. Там больше не было ни души. За стойкой — никого, свет над ней погашен. Деревянная доска опустела… статуэтка исчезла! Он чертыхнулся. Правда, вон там опять тот человек, обсчитавший его на восемнадцать шиллингов — он приближался, еле волоча ноги, с раздражающей медлительностью. В чем затруднение? Статуэтка? Да, он нашел ее на стойке, но откуда ему знать, чья она? Он только что отнес ее в отдел утерянных вещей. Где это? Человек ленивым, туманным жестом указал направление, и Тим снова побежал. Сначала он вломился в туалет и на полном ходу налетел на толстого не то монтера, не то курьера. Одному Богу известно, что тут делали все эти люди, если они вообще когда-нибудь что-нибудь делали… Следующая дверь, значит… да, это тут…
Статуэтка? Это какая же статуэтка? Тим пролепетал описание и действительно, вот она уже у чиновника в руке, но почему он не торопится отдавать ее? Разумеется, ему нужны деньги, хорошо, прекрасно, вот тебе, на… Тим сунул ему в руку двухшиллинговую монету. Теперь он припустил рысью назад, чемодан и сумка в одной руке, статуэтка — в другой. Оп-ля, не тут-то было! Двое таможенников перехватили его. Кто дал ему право сбивать с ног должностных лиц? Тим улыбался как можно смиреннее, говорил умоляюще, разводил руками, выпалил целую очередь извинений, но нет, потребовалось присутствие начальника. Кто таков? Куда следует? Чемодан открыть, сумку открыть. Тим застонал. Все было перерыто и прощупано. Как он будет снова все это упихивать?
Это ему удалось, чудо из чудес, но удалось, и, задыхаясь, он снова устремился вперед… Вот он снова в зале ожидания, и подбегает к стеклянной двери, ведущей наружу. Где же тот низенький автобусик? Он катился вперед где-то вдали, но вернулся назад… и был пуст. Где же самолет? Да, самолет все еще стоял там, но трап уже отъехал, и закрутились пропеллеры.
Перекрикивая гул, Тим принялся объясняться в дверях со служащим, но тщетно. Он опоздал, даже очень опоздал, и сколько можно твердить одно и то же. Тим попробовал растолковать ему происшедшее, но все бесполезно, никому нельзя теперь налетное поле. У Тима перехватило дыхание. Когда будет следующий самолет? Послезавтра, в шесть часов пополудни…
Послезавтра! А он остался тут. Осмер уже давно уехал домой. Тим не сможет ему позвонить, потому что на вилле нет телефона. Придется взять такси, или коляску, и его облапошит возчик, который задаст здоровенного крюка, под предлогом того, что не очень хорошо знает маршрут. Придется послать телеграмму домой. Деньги у него на исходе, вот беда… Глухая ярость овладела им. Была бы у него дубина, пулемет какой-нибудь, чтобы всех этих рисоедов с их елейными коричневыми рожами да ка-ак…
И эта финтифлюшка, растреклятая статуэтка, это она во всем виновата! Он снова осмотрел ее и еле удержался от того, чтобы не шарахнуть о кафельный пол. Почти человеческий ротик оленя, казалось, улыбается, но в такой ситуации, как эта, осознал он, вполне может и померещиться
Самолет достиг взлетной полосы, описал полукруг и с ревом начал разбег. Тим стоял на том же месте, в полуобмороке от жары, попеременно кидая взгляды то на свой багаж, то на злосчастную статуэтку. Он опустился на скамью. Случится же такое. И ничего не поделаешь: приходится покориться обстоятельствам. Он прикрыл глаза и забылся на несколько минут.
Что это вдруг за страшный грохот? Откуда взялся этот пронзительный вой? Он вскочил. Мимо зала ожидания промчалась белая машина скорой помощи. Кто-то внезапно заболел? Теперь «неотложку» обогнала голубая пожарная машина. Тим проводил взглядом обе машины, которые, казалось, мчались наперегонки, и только теперь увидел вдалеке, в конце взлетной полосы, море огня и фонтан клубящегося черного дыма.
(Безусловно, сила амулета — нечто большее, нежели просто глупое суеверие… Должно быть еще что-то, ведь не просто так мы существуем, и все живет и растет…)
Хвала морскому судоходству
Пять лет назад, в конце зимы, я начал готовиться к моей первой экспедиции в Англию. Я изучил Библию как в версии Короля Иакова, так и в версии Сторожевой Башни[25], и, сверх того, ознакомился с книгами «Американский язык» X. Л. Менкена, «Сексуальное поведение мужчины» Кинси, Помроя и Мартина, «Золотая ветвь» сэра Джеймса Фрезера и «Разнообразие Религиозного Опыта» Уильяма Джеймса. Кто хочет, тот добьется. Мне, однако, стало ясно, что необходим непосредственный контакт с разговорным языком. В одном углу я расстелил на полу старую розовую фланелевую простыню, чтобы в течение оставшихся до отъезда недель, всякий раз, когда вспомню что-то, складывать на нее вещи, которые нужно взять с собой — спички, штопку, бритвенные станки, куски мыла, бензин для зажигалки и кремни, — все то, что за границей дороже. У меня почти не было денег, и я искал возможности переправиться задаром или за очень умеренную плату. Так что я решил разослать в разные судовые компании письма с убедительной просьбой обеспечить мне переправу даром или же за ничтожное вознаграждение. У меня все еще хранятся копии этих писем, — порой попадаются среди бумаг, и я переполняюсь стыдом. Я к тому времени был уже не чужд некоторой жизненной мудрости. Аргумент Селина, например, о том, что правду следует скрывать любой ценой и что, привлекши к себе внимание властей, нужно как можно быстрее делать ноги, произвел на меня глубокое впечатление. Впрочем, я в то время еще не знал, что никогда и нигде нельзя рассказывать, что ты писатель. Я уже тогда был угрюм и меланхоличен и понимал, что бессмысленно прожег большую часть жизни, и без того состоявшей мало из чего, кроме как нужды, — и что, если Господь отпустит мне еще времени, — даже большие невзгоды предстоят мне; но у меня оставалось еще некоторое количество пространных, жизнеутверждающих идей, например о том, что человеку подобает по-настоящему интересоваться другими; что предмет, который понятен мне, может посему быть прояснен и для остальных; что можно отметить прогресс в человеческом обществе, а также что «простых людей» можно заинтересовать литературой.
Так что я писал письма, излагая мое затруднительное положение, но всего лишь из одного пароходства получил ответ в виде запечатанной почтовой открытки, в которой значилось, что, к сожалению, удовлетворить мою просьбу не представляется возможным. Однако я не оставлял попыток. Родственник, занимавший высокое служебное положение в какой-то экспортной конторе, умудрился использовать его, чтобы надавить на осуществлявшее для них многочисленные перевозки грузовое судоходство, чтобы они взяли меня из Амстердама до Лондона. Для простоты дела он представил меня студентом. Он сообщил мне, что попытка удалась, и пояснил, где нужно отметиться перед отплытием. Оказалось, что это та самая судоходная компания, которая, единственная из всех, прислала отказ на мое письмо. Родственник из экспортной конторы не сообщил им мое имя, и теперь я боялся, что, когда оно станет известно, все труды пойдут прахом.
В субботний мартовский вечер, под проливным дождем, добравшись трамваем в район Амстердама, где прежде никогда не бывал, я направился в небольшое конторское здание, расположенное на одной из портовых пристаней. Вдалеке, в конце этой пристани, глубоко просев в воде, стояло небольшое, заваленное грузом древесины плавучее сооружение, которое я принял за кораблик речного судоходства. Я отправился в контору, где оказалось, что никто ничего не знает. Однако кроме названия компании мне было известно также и имя ее сотрудника; я назвал его, промямлив, что он-то должен быть в курсе. Выяснилось, что таковой имелся, но сегодня его, кажется, на месте не было. В окошке пошушукались. Меня предупредили, что судно отходит в два часа дня, и уродливые круглые настенные часы в конторке указывали как раз это время. Раздавшийся неподалеку корабельный свисток привел меня почти в панику.