Мадам Мавританка приоткрывает рот — не потому, что хочет что-то сказать, а в знак полной растерянности.
— В туже ночь Королеве был сон; в этом сне Господь сказал ей: «Я буду плакать». Наутро Королева собрала всех мудрецов, и сатрапов, и наместников со всей страны, чтобы они истолковали сон. И мудрецы объявили, что слова, произнесенные Гласом Божьим, означают: «Обрушится сильный дождь».
Тогда Королева приказала построить дамбы. Семь долгих лет мой народ строил дамбы. И обрушился дождь. Семь раз по семь дней и ночей беспрерывно шел дождь. Вода поднималась и поднималась до головокружительных высот, реки и озера выходили из берегов, но дамбы, которые Королева приказала построить, все же выстояли и отстояли землю. Но все мерзкие, левые, красные бунтовщики, которые были против Королевского дома — не любившие Королеву и до последнего противодействовавшие — все они утонули, умерли жалкой смертью.
— У вас очень умная Королева, мсье Реве.
— Да, мадам.
— А у нас — республика.
— Мадам, республика — это лучше, чем ничего.
Вино
— Ну конечно, — говорит мадам Мавританка. — Я много слышала о вашей стране. Наша тетя — вообще-то она нам не тетя, но мы называем ее тетей — в прошлом году ездила в Брюссель. Большой город, красивый город! И все разговаривают по-французски! Говорят, это потому, что раньше Брюссель принадлежал Франции.
— Раньше все принадлежало Франции, — отвечаю я. — Старые добрые времена…
Мадам Мавританка смотрит на меня, слегка нахмурившись. После недолгих раздумий она задает извечный вопрос:
— А в вашей стране делают вино?
Я киваю.
— Неужели? И какое, мсье Реве?
— Белое вино, мадам, — объясняю я. — Мы делаем только белое вино, потому что в нашей стране всегда очень холодно. Большую часть года наша страна покрыта снегом и льдом. И когда наступает урожайная пора, на виноградниках лежат огромные сугробы. У нас есть большие ветряные мельницы — moulins à vent, — которые сдувают снег с винограда, и тогда можно начинать сбор урожая. И когда виноград собирают, он уже замерзший, но это ничего, это специальный сорт. Виноград оттаивает, и его прессуют. Первая бочка всегда для нашей королевы. В первый день Праздника Урожая Королева выходит на балкон дворца. Тысячи людей ждут внизу. И тогда королева должна одним глотком осушить огромный хрустальный бокал белого вина первого урожая. Потом она исполняет на балконе ритуальный танец и, закончив, открывает трехдневный праздник вина.
— Белое вино, — без энтузиазма в голосе повторяет мадам Мавританка. — Ваша королева пьет белое вино?
— Ей приходится пить белое вино, потому что такова воля народа, — поясняю я. — Но вообще-то она предпочитает красное вино, она больше любит хорошее красное вино.
— Но его в вашей стране не делают, — быстро и с плохо скрываемым удовлетворением добавляет мадам Мавританка. — И какое красное вино пьет ваша королева? — С легким осуждением в голосе она продолжает: — Мне кажется, ваша королева не часто бывает во Франции, не так ли?
— У нашей королевы есть небольшой домик в Италии, на берегу моря, — рассказываю я. — Ей нравится жить скромно и тихо. Наша королева не любит лишней суеты, ей не нужно много прислуги и всякой роскоши вроде стиральных машин. Она часто занимается домашним хозяйством. Например, сама варит кофе, это она просто обожает! Еще она часто готовит еду. Ее Величество говорит: «Женщина должна что-то делать, а не сидеть, сложа руки. В доме всегда есть чем заняться».
— В этом я с вашей королевой полностью согласна, — убежденно поддакивает мадам Мавританка. — Чем-то заниматься надо, неважно чем. Знаете, как мне плохо, когда нечего делать? Я просто страдаю, честное слово.
— Но однажды в итальянский дом королевы, — продолжаю я, — пробрался молодой журналист: перелез через стену и зашел. И вдруг прямо перед ним стоит королева! Он, конечно, жутко перепугался, но королева с улыбкой успокаивает его и спрашивает: «Что вы хотели знать, молодой человек?»
Мадам Мавританка улыбается с почти материнской нежностью:
— Мне кажется, она очень простая в обхождении, ваша королева.
— Да, это так, — подтверждаю я. — И поэтому она очень терпеливо и просто отвечает на все вопросы молодого журналиста. Ему интересно, что Ее Величество любит поесть. «Ах, — отвечает королева, — нужно есть все, что полезно для здоровья. Я, в сущности, ем все. Кроме краснокочанной капусты, но она здесь и не растет». Наша королева не любит краснокочанную капусту, это все знают, — поясняю я.
Мадам Мавританка задумчиво покачивает головой, околдованная блеском земной сказки.
— После этого журналист, конечно, хочет знать, что Ее Величество предпочитает пить. И что же, находясь в центре Италии, отвечает наша королева итальянскому журналисту? «Французское красное вино, — отвечает она, воспитанная на любви к честности и справедливости. — Больше всего я люблю французское красное вино».
Лицо мадам Мавританки смягчается от удовольствия.
— Французское красное вино… — повторяет она с гордостью.
— Но, мадам, какой был скандал в итальянской прессе! Королева Нидерландов, которая живет в центре Италии, говорит, что предпочитает французское красное вино. Такая суматоха поднялась! И тьма гневных статей в итальянских газетах!
— Ничего не понимаю, — насмешливо отвечает мадам Мавританка. — Французское красное вино — это ведь очень хорошее вино? Да, конечно, есть очень хорошее вино, и есть вино похуже, но французское красное вино — оно ведь очень хорошее?
— Вне всяких сомнений, мадам, — соглашаюсь я. — Французское красное вино — это очень хорошее вино.
Вера
— Мадам Мавританка рассказывала, что у вас есть красивый алтарь Святой Богоматери, — говорит мадам Свиные Глазки. — Можно взглянуть?
Чуть позже она, застыв, стоит перед нишей, которую я собственноручно вырубил в стене метровой толщины, — Мать и Дитя подсвечены лампочкой, спрятанной от посторонних глаз большой розовой ракушкой; лампочка горит день и ночь, но мощность всего три ватта — вера обходится мне недорого.
Потрепанные — от жизни, исполненной печали и забот, превратившиеся в тонкую, натянутую нить — губы мадам расслабляются и чуть округляются, и в ее лице появляются нежность и умиление.
— У меня на чердаке тоже есть статуэтки, — сообщает она. — Если хотите, отдам.
Терзаемый жадностью, якобы равнодушно и неуверенно, я отказываюсь, однако она настаивает.
— Нет-нет, я отдам. Понимаете, — объясняет она, — в детстве я была католичкой. У меня есть три статуэтки. Одна из них — Святая Богоматерь Лурдская. Мне подарили ее на первое причастие. Другая — фарфоровый святой Петр. А третья — не знаю, кто. Но человек.
— Несомненно, — отвечаю я.
— Но я вышла замуж, — продолжает подробно объяснять мадам Свиные Глазки, — и мой муж уехал в Германию. И остался там жить с какой-то женщиной. У него теперь трое детей. Но я не могла развестись, потому что я — католичка. Что бы вы сделали на моем месте?
— Трудно сказать, — трусливо отвечаю я. — Не знаю.
— Я стала протестанткой, — сообщает мадам Свиные Глазки. — И развелась.
— Мне кажется, вы очень разумная женщина, — отвечаю я, заметив про себя, что сказал это без всякой насмешки или издевки.
— Разве не все равно? — спрашивает она.
Это не риторический вопрос: ей, видимо, нужна поддержка решения, принятого так много лет назад.
— Ведь Бог един, — утверждает она.
— Я тоже так думаю, — соглашаюсь я. — В одно воскресенье Бог ходит в католическую церковь, а в следующее — в протестантскую.
Сказав это, я чувствую, как меня охватывает непостижимая печаль, и страх, и сомнение, и я вспоминаю все, что сказал и написал о Едином, все, во что я — за свою жизнь затравленного клоуна — верил и отвергнул; да что я вообще знаю: кто, и где, и как, и есть ли Он, и в какую церковь ходит?..
Но мадам Свиные Глазки не замечает моих душевных метаний. Она говорит:
— Вы очень веселый человек, у вас хорошее чувство юмора. Вы видите в жизни только смешное.
Еда и питье
Зачастую хороший анекдот точно, хоть и с издевкой, передает суть человеческого существования. Старые анекдоты обычно самые лучшие, а вот этот я до сих пор считаю непревзойденным: человек видит вывеску: КОТЛЕТА С ХЛЕБОМ И КИСЛОЙ КАПУСТОЙ: 35 ЦЕНТОВ. (Цена указывает на то, что все это произошло еще в те времена, когда у нас была Индия[30], и десятицентовик чего-то стоил, а молодежь еще хотела работать, в общем, за много лет до того, как теперешняя красная банда завоевала Гаагу).
Человек заходит, заказывает то, что предложено на вывеске, и получает только котлету, больше ничего. На вопрос, где же все остальное, официант отвечает: «Хлеб — в котлете, а кислятина сама во рту появится». Я вспомнил этот анекдот, когда недавно ужинал в соседнем городке Д., в очень простом, даже слегка жутковатом ресторане, где я ни разу не видел больше полудюжины посетителей одновременно. В тот вечер, о котором идет речь, кроме меня, там был только один человек, и заказывал он не котлету, а бифштекс. Я сидел в одном конце зала, возле кухни, а тот посетитель — в противоположном, в самом углу, и все же я, к несчастью, ясно слышал его разговор с официантом.
Клиент желает бифштекс. Прекрасно.
— Как вам подать бифштекс?
— Хорошо прожаренным, сильно прожаренным, но sanglant[31].
— То есть, господин желает зажаренный бифштекс, — решает официант.
— Не зажаренный, — отвечает посетитель.
— То есть, среднепрожаренный?
— Какой среднепрожаренный? Нет, не среднепрожаренный! — мужчина почти кричит в ответ. — Хорошо потемневший, сильно зажаренный, но sanglant. И если я говорю sanglant, это и значит — sanglant, — у него даже голос подсел.
— Понятно, сударь.